Неловкие разговоры

Микаса несомненно знала, что значит терять родных и близких, и она чувствовала, что на кладбище эта боль утраты поглощала Леви с головой. Но приуменьшила тяжесть его потери из-за его замкнутости, оказалась недостаточно наблюдательна, чтобы не просто заметить небольшие, внушающие опасения детальки, а собрать их в полноценную картину. Уже выворачивающую душу наизнанку. Она вспоминала своё поведение и сопоставляла с поведением Леви, и приходила в ужас от того, насколько они похожи. Как она оказалась настолько черства? Возможно, она тайно надеялась, что он справится с горем самостоятельно, что нечто выведет его из аморфного состояния, но ничего не оказалось, и он, как и Микаса когда-то, едва не загнал себя в могилу. Да, сейчас Леви сидит и невозмутимо пролистывает отчёты, которые оставила ему Ханджи — уже не на проверку, а чтобы он был в курсе последних новостей и процедуры выхода во внешний мир. Он пришёл в себя, и теперь, как и прежде, невозмутим и строг. Но Микаса внимательно слушала командующую и не может выкинуть из головы то, что он, по словам доктора, чудом справился с таким количеством алкоголя. То, что Леви жив, — воля случая. Могло и не повезти. Могла ли Микаса на него повлиять? Поддержать? Мог ли хоть кто-то помочь Леви? Мог ли вновь воскресить в нём желание жить? Так ли они с Ханджи близки, чтобы он смог доверить ей что-то личное? Она не винит себя за то, что не попыталась ему помочь — да и какого чёрта она должна. А ещё знает, что Ханджи даже спустя недели будет терзаться сожалениями, и это оправдано — возможно, ей одной под силу было вытянуть его из ямы, которую он себе вырыл рядом с Эрвином. Осуждает ли её Микаса? Скорее не понимает. Если бы на месте Леви был Эрен, девушка бы бросила всё к его ногам. Она бы всегда была рядом, и сейчас, логически убеждая себя в мудрости поступков Ханджи, она всё равно не может встать на её сторону. Потому что её сердце в этот момент повело бы в противоположную, а противопоставлять что-то воплям души она до сих не научилась. И тем не менее после болезни Леви Микаса начинает о нём беспокоиться и думать больше, чем может себе позволить. Даже герои ломаются. Даже на безупречных порой пробегают трещины. И сейчас капрал разрушил образ идеала, который вечно стоял перед глазами — впервые показался ей живым человеком, который чувствует и переживает. И Микасе становится тошно. Не от самого факта — нельзя было не подозревать, что Леви — человек. А потому что все идолы вокруг вдруг сбросили маски безупречности. Её веру в идеалы поддерживал лишь Эрен — её мир, путеводная нить и, помимо прочего, единственный человек, которому она готова прощать любые недостатки. Чтобы оставаться на её пьедестале почёта, нужно быть безгрешными, но Эрену достаточно быть Эреном. Изъянов в столь стройной логике быть не может. Солнце медленно выползает из-за горизонта, а воздух наполняет звонкое щебетание птиц. Они делают последние приготовления — проверяют по списку снаряжение в каждой седельной сумке, особое внимание уделяют баллонам с газом, клинкам и пушкам с цветным дымом, а также делают пересчет запасов. По протоколу еды и воды должно хватить минимум на пять дней — воду собираются кипятить по ходу экспедиции, а запасы — пополнять за стенами. Леви нервничает - сдувает челку, которая едва касается ресниц, кусает перо. Связаться с Ханджи невозможно, он предоставлен самому себе. Совершенно непонятно, что случилось с остальной частью разведкорпуса — возможно, в пору не помогать ставить часовых, а собирать трупы. Если, конечно, после титанов хоть что-то осталось. Они собираются маленьким отрядом рядом со стеной Мария. Подъемные установки переправляют лошадей, а Леви раздаёт приказы — до ужаса непривычно и беспокойно. Оставлять отряд на командование капралом кажется Микасе опрометчивым поступком. Как тот, кто несколько дней назад едва не покончил с жизнью, может отвечать за вверенные ему жизни? Как можно ему доверять? Девушка, несмотря на глубокое уважение к Леви, теперь всё же не может поклясться в беспрекословном подчинении. Она не может позволить подвергнуть жизнь Эрена опасности, и, если необходимо, будет сражаться с командиром за неприкосновенность своих близких. — Держись рядом, — произносит она, подъезжая к Эрену. Лошадь ржёт, а парень, несколько придя в себя, кивает. Леви снова, несмотря на свой рост, смотрит на всех свысока, и у Микасы режет горло от воспоминаний. Возможно, будь она проще, отличайся её восприятие мира, Леви бы остался для неё Леви — но теперь, каждый раз, когда она на него смотрит, перед глазами встаёт таз со рвотой и капрал, которого выворачивает наизнанку. Эти видения преследуют её как призраки, которых она не может отогнать, которые слепят глаза и закладывают уши. Последние две ночи она просыпалась из-за запаха рвоты, еле сдерживала позывы прочистить желудок. Но стоило глазам привыкнуть к темноте комнаты, а рукам — нащупать в тумбочке кристалл, вонь исчезала, бесследно растворялась в воздухе. А Микаса, пытаясь унять дрожь, сидела на кровати и судорожно хватала ртом воздух — только бы не снова этот тошнотворный запах. Она стискивает поводья и ударяет лошадь. Они отправляются. Отряд распределяется согласно стандартному построению, за исключением некоторых деталей, при этом Леви, несмотря на свои нынешние обязанности, оказывается спереди. Микаса и Жан едут по бокам, чуть позади — возможно, при расстановке он пользовался сведениями об их способностях и боевых навыках из 104 кадетского корпуса. Эрену, по мнению девушки, достается место в центре построения из-за его критической важности. Но, во всяком случае, было бы лучше, если бы ей позволили остаться с ним и защищать его — ей совсем не нравится, что он находится один. В форме быстро становится жарко, даже галоп лошадей не помогает остудиться — спёртый воздух проникает в лёгкие и удушает. По лицу бегут капельки пота, которые Микаса вытирает раз за разом — без толку, конечно, лоб остаётся таким же влажным. Между губ растекается влага, попадает на язык и жжется солью. Микаса косится назад — где-то неподалеку должен быть Эрен. И когда она оборачивается, еле справляясь с управлением лошади, то наталкивается прямо на его взгляд. Более живой и более резвый, чем в штабе пару часов назад. Отряд слишком маленький, чтобы следовать стандартам построения на экспедиции целиком — видимо, Ханджи это предусмотрела, и Леви расставил их гораздо ближе друг другу, чем расписано в протоколе. Именно поэтому, обернувшись, Микаса замечает и Армина, который скачет позади остальных — место по безопасности уступает лишь центральному. Девушка немного успокаивается — если Эрену хорошо, то ей лучше, — но полностью расслабиться не может. Оглядываться по сторонам было не просто признаком хорошего тона, но и отличием живого от мертвого — сколько неопытных новобранцев погибло из-за невнимательности не счесть по пальцам рук. И Микаса знает, что даже если будет вертеться, как заводная, замечания ей никто не сделает. Они едут достаточно спокойно — за исключением титана с атрофированными конечностями, им, как и во время прошлой экспедиции, никто не встречается. Когда лошади устают, отряд переходит на рысь, но не перестает двигаться вперед. Солнце клонится от зенита, и перед ними, как наваждение, предстают стены на побережье. Микаса уверена — не только она судорожно вдыхает. Самая опасная часть экспедиции — её конечный пункт, на котором жалкие остатки разведотряда во главе с Ханджи могут оказаться также жалко разгромлены выпущенными марлийцами титанами. Люди, которых глава корпуса взяла с собой, годны разве что как пушечное мясо. Они не представляют почти никакой боевой ценности за исключением, пожалуй, пары бывалых. Новобранцы, что выпустились в этом году, едва ли могут нанести правильный надрез на шее — никакого опыта в сражении. Они неловки и невинны, как ягнята, а душа их просит не убийств, а свободы и вольных просторов. Те же, что были в бою, только чудом остались в Парадизе во время 58-й экспедиции — их спасли травмы. У кого-то сломалась рука — упал с табуретки, пока, пьяный, прятал на верхнюю полку бутылку дешевого пойла, у кого-то с прошлой экспедиции не заросли ребра, кто-то свалился с лихорадкой после короткой встречи с сопливой дочерью, — брать их не было смысла. Их жизни спасла счастливая случайность, она же — сделала их главной опорой и надеждой Ханджи. Армин не раз упоминал, что положение, в который поставила себя главнокомандующая, нерационально и опасно. Разумнее было бы взять хотя бы пару человек из отряда Леви — если не лучшую в своем деле Микасу, то хотя бы Жана и Конни, которые уже не раз доказали свою боевую сноровку. Почему она решила оставить капралу всех подопечных? Армин терялся в догадках, а Микаса, кажется, знала — Ханджи утопала в вине перед капралом и не смогла отбросить чувства, даже когда принимала такое важное решение. На фоне стен различаются копошащиеся фигуры. Свои или чужие — непонятно. Микаса стискивает клинки и краем глаза замечает, как неподалеку Жан беспокойно тянет поводья — велик соблазн остановиться, перевести дух, прекратить погоню за смертью, но он держится, как и остальные. Если подумать, они смогут справиться даже с десятком титанов — не стоит забывать, что в их отряде Леви, который эффективнее всех их вместе взятых. Но это все же не гарант безопасности. Отдать свою жизнь взамен другой готова лишь Микаса, и то ради единственного человека. Кажется, набери они скорость, страх был бы не настолько обволакивающе-вязким, они бы не застряли в нём, как в трясине, что утягивает к потаенным фобиям, скрытых у каждого глубоко в сердце. Скачи они быстрее, свист ветра бы заглушал мысли. Но Леви, кажется, не улавливает атмосферу паники, он едет впереди и не оглядывается — взгляд прикован к стенам. — Это Ханджи, — наконец произносит он, когда Жан натягивает поводья до такой степени, что ещё чуть-чуть, и лошадь остановится. Микаса разжимает вспотевшие ладони и высвобождает рукоятки клинков, но не расслабляется, лишь создает видимость спокойствия. На спинах людей, бродящих на фоне стен, начинают различаться темно-зеленые плащи разведотряда, а на ногах — сапоги по колено. Но ведь это могут быть марлийцы, что уже успели уничтожить отряд Ханджи и прикинуться своими, почему Леви так уверен, что это члены разведкорпуса? — Переходим на галоп, — командует капрал, и все подчиняются, не задают лишних вопросов, хотя у некоторых — взять Микасу — так и крутится парочка на языке. К их облегчению, это и правда оказывается разведотряд. Леви приказывает спешиться и ждать дальнейших указаний, а сам устремляется в сторону берега. Уходит один, а возвращается с Ханджи, босой, у которой в руках и набедренной сумке целая куча ракушек. — Да я всего на пару минут! Я давно их заприметила, целых два дня на них смотрела! — Но Леви глядит на неё всё так же укоризненно — проводит очередную воспитательную беседу. — Если не прекратишь, то летом жалование не получишь. — Оставь эти капризы и выполняй свою работу — от тебя больше не требуется, — бросает капрал и отходит от женщины в сторону недавно прибывших. Ханджи духом не падает и скопом кидает добытые сокровища в седельную сумку лошади. Своей или чужой — понять трудно. Микаса поднимает взгляд и натыкается на серо-голубые глаза, слишком знакомые узкие радужки и маленькие зрачки. Гулкой болью в висках проносится осознание. Леви раскололся для нее на две части — друг и капрал. Первому она прощала слабости, прощала попытки покончить с этой жизнью, но на него она не равнялась, он не был для неё идеалом и примером. Во втором же Леви она не терпела изъянов — он был командиром, и, чтобы ему довериться, Микасе нужны были гарантии, нерушимые доказательства в безупречности — и раньше она их получала: когда он спасал Эрена, когда одним взмахом клинков капрал убивал двух титанов, — а теперь эти воспоминания перекрыла его болезнь, его слабость и желаний отойти от дел. Микаса не отворачивается, всё смотрит на Леви, пытается найти в его взгляде подтверждение своей правоты: «ну же, сэр, скажите мне, где я ошиблась,» — и она находит подсказку в тот момент, когда капрал первый отводит глаза и тушуется. Леви никогда прежде не разрывал зрительный контакт. Солнце заменяет на небосводе луну, а луна — солнце; в море течет не вода, а раскаленная лава, вулкан же фонтанирует освежающей прохладой — конец света близок. — Микаса, с тобой всё в порядке? — слышит она шёпот. Девушка чувствует, как в её руку мертвой хваткой цепляется Армин. Голубые глаза — два озера, искрящиеся заботой и добротой. И она просыпается, возвращается в реальность, в которой Эрен уже успел встать спереди Микасы и Армина, загородив обзор капралу. Кажется, больше никто, кроме них, и не понял, в каком хаосе сейчас находятся мысли девушки. — Порядок, — коротко отвечает она и смотрит на затылок Эрена. Он стоит прямо, ростом — уже на сантиметров десять выше Микасы. Армин всё ещё пытается заглянуть ей в глаза, а она — избегает взгляда. Её пугает, что он обо всём догадается — у него слишком хорошая интуиция, он слишком много знает и слишком хорошо всё понимает. Она хочет спрятать своё внутреннее смятение, не представать такой же слабой, какой была на кладбище. Она должна оставаться для Эрена опорой. Не он должен защищать её, а она — его. И Армин, кажется, понимает. Что именно — Микаса не уверена, но он оставляет её и придвигается ближе к Эрену, становится рядом и кивает, пока капрал раздаёт указания.

***

Они разбивают палатки в лагере, который наполнен жизнью, громкими восклицаниями и запахом бурлящей в котле похлёбки. Солнце клонится за горизонт, безоблачное небо вспыхивает, поджигает море и подсвечивает лица оранжевым. Они рады свободе, рады заходу, который впервые видят с начала и до конца — небесное светило не загораживают ни стены, ни плотная застройка домов, ни кроны деревьев, из которых солнечный свет, как шебутная бабочка, попавшая в паутину, не мог выбраться. Они сидят на берегу, опираясь спинами о стену. Армин — поджав колени к себе, Эрен — подогнув одно, а Микаса — безо всяких излишеств — вытянув ноги вперед. Сердце бьётся о грудную клетку, вот-вот выпорхнет. Море тянется к ним, молит потушить разгоревшийся на нём пожар, окатывает песок очередной волной и отходит набираться сил для новой попытки. Эрен закуривает сигарету — впервые за несколько недель. Струйка дыма вьётся у носа Микасы, путается в волосах Армина — они прогоняют её, как незваного гостя. Но сигарета уже становится частью этого воспоминания, оставляет в памяти маленький круглый ожог, который не получится игнорировать. Он будет напоминать о себе рубцеватым шрамом. Кажется, Армину тоже неприятен сигаретный дым по причинам, которые он не разглашает. Он не морщится, как Микаса, и, в целом, ведёт себя достаточно сдержанно, но немного наклоняется, чтобы струйки змейками не душили его. — Вы можете в это поверить? — подаёт он голос. Микаса поворачивается, смотрит на него через Эрена и замечает его сияющий взгляд. — Всего полгода назад это было мечтой, а теперь стало реальностью, вскоре станет рутиной. Эрен зажимает сигарету губами и ничего не говорит, и, кажется, Микаса даже не хочет, чтобы он отвечал — она боится, что он скажет что-то резкое, отрезвляющее, разобьёт восторг всего одним словом. Она резко выдыхает. — Нет. — Девушка отвечает не потому что ей действительно есть, что сказать, а чтобы заполнить паузу и заткнуть пустующую реплику в их диалоге, пока её не занял Эрен. Тот сидит и невозмутимо пускает дым, даже глазом не ведет, когда Армин наклоняется и смотрит сквозь него на Микасу. — Было бы здорово искупаться в море, правда? Мы ведь теперь тут надолго, наверняка сможем уличить момент. — Он открыто улыбается, а Микаса сглатывает. Радость можно было лелеять, как заходящее солнце, а можно было о ней кричать, как это делает Армин. — Да, — снова отвечает она и кутается в шарф, чтобы вынудить друга отвернуться, чтобы Эрен не чувствовал себя лишним. Ей хочется, чтобы они молчали — слова портят момент и могут ранить. Микаса чувствует, как поверх её ладони, наполовину зарытой в теплый песок, ложится другая — больше и шершавее, — и сначала думает, что это игра разума, который сломался под недавними впечатлениями. Она поворачивается, глаза полуприкрыты, на губах застревают капли солнечного света — проводит взглядом по резким чертам смуглого лица, замечает трепет ресниц — взор Эрена устремлен вдаль, на горизонт и заходящее солнце, — и когда замечает его руку, едва ли может сдержать эмоции, что взрываются в её груди и осыпают живот яркими тлеющими огоньками. Море горит, горит всё её нутро. Чувства рвутся наружу, как вода, переполняющая флягу — натягиваются, полнятся и лопаются, орошают песок брызгами. Всё кажется ярче — сияет солнце, морской запах касается каждой клеточки лёгких, а прохладный бриз развевает каждый волос на её голове — вплоть до едва заметного пушка на висках. Она становится по-настоящему счастлива. — Эй, компашка на берегу! — слышится голос приближающегося Жана, и Микаса, кажется, вот-вот заплачет от тоски и разочарования. Эрен убирает руку. И вот показывается он — немного запыхавшийся, но радостный, каким его редко увидишь. — В ваших интересах прийти за едой быстрее Саши, — Жан выглядывает из-за стены и также быстро исчезает. Будь воля Микасы, она бы и не ела сегодня, лишь бы продлить ту атмосферу, что была нарушена. — Идём, — подаёт голос Эрен и встаёт. Он тушит сигарету о запястье и выкидывает окурок в песок. Всего несколько секунд, и фигура скрывается за стеной. Следующий приходит в себя Армин — подбирает бычок, от которого Эрен столь небрежно избавился, и подаёт руку Микасе. — С тобой всё хорошо? — Девушка поднимает взгляд. — Ты вся горишь. У тебя температура? Хорошо, что она не может увидеть себя в зеркало, ведь по ощущениям не только лицо, но и уши — всё залилось краской.

***

В палатках спят по трое, исключение составляют Леви и Ханджи — каждому из них отводится собственное спальное место, а также тент, под которым они пишут отчеты. Они скрючиваются в три погибели — никакого подобия стола, — в глаза им часто попадает песок, а листья — сдувает, стоит забыть положить на них какой-нибудь утяжелитель. Леви часто недовольно зыркает на Ханджи, когда она его отвлекает, озвучивая мысли вслух, а также — стоит ей положить готовый отчет не в то место, что для этого отведено. Педант капрал и увлеченная командующая не могут наладить контакт на едином рабочем пространстве. Леви кривится и бухтит по-старчески, а Ханджи в ответ — та самая Ханджи, которая никогда не встаёт не с той ноги — раздраженно закатывает глаза. Запасы скоротечно тают — дневные пайки дробят на три дня, воду — экономят до першения в горле. Кругом сплошь песок без намёка на пресные водохранилища, а из растений — редкие кустарники, травы и колючки, которые Армин назвал каким-то странным словом, начинающимся на «К». — Кактусы, — указывал он на колючий шар. — Я читал, что их сок пригоден для питья. Вся фауна ограничивается животными, вряд ли пригодными к пище. Чаще всего Микаса натыкается на безвредных существ, что похожи на маленьких крыс песочного цвета, но шебутнее, проворнее. Они часто встают на задние лапки и задирают носики кверху — наблюдают за стройкой, с немым изумлением следят, как Микаса носит доски. А она с рубашкой, повязанной на голове по типу косынки, и струйками пота по всему телу, останавливается, чтобы кивнуть и улыбнуться им в ответ. Были и совершенно новые существа — жалящие, как пчелы, но в целом безвредные — извивающиеся по пустыне верёвки, что целиком заглатывали мышек, стоит тем неосторожно подойти. И были такие же шланги, но опаснее, которые одним укусом могли вогнать в могилу человека — когда неосторожный новобранец, несмотря на все предупреждения, полез к существу с пальцами, он слёг с лихорадкой, с чернеющими отпечатками зубов. Его запеленали, как младенца, и повезли за стены в сопровождении двух юношей — одного новобранца и одного бывалого. — Я бы и сама этим занялась, но после госпитализации Рауля все как с цепи сорвались — даже расстояние в километры не заглушает крики начальства и их смачные удары кулаков по столу, — бормочет Ханджи, покачиваясь, как маятник, и поднимает взгляд на Армина. — Собери воедино всё, что ты знаешь о здешних животных — насколько они опасны, к каким нельзя и за метр подходить. Расскажи всему отряду. Составь памятку. Я не знаю. — Ханджи отчаянно трёт брови и хмурится — она не отдыхает, не спит и лишь изредка перекусывает. — Нужно что-нибудь придумать, пока все в могилу не слегли. За спиной Армина — Микаса и Эрен, смотрят сверху вниз на скрючившихся начальников. Леви с очками на кончике носа, что сверкают изумительной чистотой, просматривает отчет, не обращая внимание на развернувшийся рядом диалог. Он сидит на брезенте, скрестив ноги, и пожевывает кончик пера. Круги под глазами набрали в диаметре, лицо — несколько осунулось. Армин стоит и жмётся — не уверен в своих силах. Вместо него отвечает Эрен: — Не беспокойтесь, он справится, — и смотрит вдаль. Бесстрастно, невозмутимо, отрешившись от мира. Леви отрывается от бумаг — Микаса вздрагивает. Он смотрит на Армина, но, заметив девушку, переводит на неё взгляд. Микаса уже как несколько дней с ним не пересекалась. Она работала на стройке, капрал — безвылазно сидел рядом с Ханджи и горой отчётов. Она видела его только ночью, когда глаза высыхали от усталости, мозг лихорадочно требовал сна, а нервы били тревогу, когда догорали угли в кострах, когда песок мешался с пеплом — он раздевался догола и ложился прямо на границе моря и суши так, что волны то покрывали его с головой, то оставляли раскрытым и отчаянно уязвимым. Она не могла разглядеть его фигуру, но знала, что это он — знала по силуэту, по походке, по выправке и привычке каждый раз аккуратно складывать снятую одежду. Знала по его резкому взмаху головы, каким он откидывал волосы с глаз. Она наблюдала издалека и не осмеливалась подойти. Не только из-за интимности момента — она не могла понять, как она все же относится к капралу и как ей себя вести. Видеть в нем друга? Начальника? Менять роли в зависимости от ситуации? Смириться с двойственностью Леви в её понимании или склеить части целого? Леви хмурится. Микаса молчит и наблюдает. Дело сделано, приказ отдан, можно уходить. Свербит прямо сейчас сорваться с места. Не хочется находиться рядом с капралом, не хочется копаться в себе — тактика избегания. Даже если кажется, что некая ступень развития — пройденный этап, иногда может произойти регрессия, деградация, и сейчас Микаса остро ощущает необходимостьо бежать — кажется, Леви что-то начинает понимать. — Доброй ночи, командир, капрал, — снова находится Эрен. Микаса рада, что эта встреча окончена — остаётся только глубоко вздохнуть, закутаться в спальный мешок и как можно ближе прижаться к Эрену в палатке, чтобы чувствовать тепло, чтобы тонуть в его запахе с примесью соли — все они уже до капли вобрали в себя море. И они уходят, когда на светлом небосводе белеет полумесяц, и садятся на берегу, увязая голыми ступнями в песке, ловя кончиками пальцев всплески и волнение волн. Темнеет быстро — они не произносят ни слова и заходят в палатку, каждый сам по себе. Она почти с головой залезает в спальный мешок — перепады температуры резки, ночью заметно холодает, — и утыкается носом в затылок Эрена. Он и не против. Губы режет воротник заскорузлой кофты. Но ей не спится. В голове, как по лесу, блуждают мысли, теряются в таинственных дебрях, напрягают нервы до предела. Она отгоняет их вглубь, но они тянутся к ней, как к огоньку, что освещает путь, и, если бы Микаса и правда была пламенем, то сожгла бы их дотла и развеяла пепел рядом с тентом капрала. Она ворочается — у неё постоянно что-то чешется, неудобно лежит то рука, то нога, а если наконец получается найти комфортную позу, то обязательно затекает шея. И Микаса аккуратно выбирается из своего кокона, чтобы не мешать остальным, вылезает из палатки и садится на бревно у догоревшего костра. На постах два часовых. Один стоит со стороны пустыни, другой — со стороны моря. Один высматривает превратившихся элдийцев, другой поджидает марлийцев. Леви никому не передавал свои смены. Она видит его спину на фоне моря, как он стоит, опираясь на стену левым плечом. И её к нему неотвратимо тянет, к этой одинокой фигуре, что уже и не держится на ногах, но все храбрится, терпит и тянет до последней нервной клетки. Она подбирает плед, потрепанный, весь в заплатках — то немногое из пожитков, что она действительно может назвать своим — и ноги ведут к тёмному силуэту. По наитию. Песчинки шуршат слишком громко, каждый шаг сотрясает воздух. Когда она подходит, он вздрагивает и моргает так часто, будто пред ним фантасмагория. Языком-наждачкой Микаса проводит по нёбу, собирает осколки осознания, что валяются тут и там, стелет плед и садится. Не смотрит, как отреагировал капрал, смотрит на море и лунную дорогу — заламывает костяшки пальцев в ожидании голоса, какой-нибудь реакции. И он опускается вслед, хотя скорее почти валится — движения неловкие, неточные, ноги не слушаются, руки дрожат. Дыхание рвёт его грудь. В горле першит. Леви слишком близко — Микаса чувствует тепло его тела, его сердцебиение. Кончиком мизинца дотрагивается до его пальца, и он отвечает на касание касанием. Звезды сверкают ярче, чем луна, — отражаются в глазах их блики, молочное сияние. Незначительное становится значительным. Из звуков — шум моря и сопение Леви. Микаса закрывает глаза и наслаждается хрупкостью момента.