Другой

Наша фракция разрешает смотреться в зеркало во второй день каждого третьего месяца. В этот день мама подстригает мои волосы. Сегодня как раз этот день и я сижу напротив единственного зеркала в нашем доме. Но и оно пока находится за специальной подвижной панелью. После стрижки мама откроет его буквально на пару минут. А пока я наблюдаю за падающими светлыми прядями. За три месяца волосы сильно отрастают и челка лезет в глаза. Движения у мамы уже отточены до мастерства и её спокойствие передается немного мне. Мама действительно человек своей фракции. Чего не скажешь обо мне. И это пугает меня. Сегодня день проверки склонностей, а завтра будет Церемония выбора. Каждый новобранец должен будет выбрать одну из пяти фракций. Мама заканчивает и подходит к панели. — Ты волнуешься? — спрашивает она, явно заметив как я тру и заламываю пальцы. — Немного. — Ты же знаешь, что результат теста не влияет на твой выбор. — Конечно. — говорю я и смотрю на маму. Она очень красивая, с добрыми зелёными глазами, но серое платье, напоминающее балдахин, всё скрывает. Она наконец отодвигает панель и я смотрю на себя в зеркало. Ну что ж, за три месяца я немного изменился. До этого был просто непримечательный подросток дрыщ. Теперь черты лица стали более мужественней, а тело немного прибавило в весе. Но несмотря на изменения, в отражении всё равно был ребёнок с зелёными глазами и родинкой на кончике носа. Даром, что месяц назад исполнилось восемнадцать. Думаю не стоит и упоминать, что наша фракция не празднует дни рождения. — Пойдём, пора завтракать. — зеркало снова задвигается панелью, и мы идём вниз. Папа с сестрой уже ждут нас на кухне. Сестра готовит завтрак, папа читает газету. Я начинаю помогать Ане, мама тоже включается, накрывая на стол и напевая мелодию. В такие утра особенно начинаешь чувствовать себя виноватым, что хочешь их покинуть. После Церемонии выбора, если человек меняет фракцию, то он покидает семью. Фракция выше крови. Как я ненавижу этот выбор. Я люблю свою семью, но не чувствую себя частью своей фракции. Я настолько сильно хочу уйти, насколько сильно хочу остаться. Эти мысли не выходят из головы уже несколько дней. И это выматывает. Мы с сестрой едем в школу на автобусе и вот она уже уступает место угрюмому правдолюбу. Да, Аня, которая старше меня на год, действительно самоотвержена. Всегда думает о других. И я думаю, что она останется в альтруизме. А именно с родителями. Если будет так, то мне будет легче уходить. И вот уже эти мысли никак не соответствуют моей фракции. Сегодня последний сокращённый учебный день, чтобы успеть всех протестировать. Церемония выбора проходит у всех выпускных классов в конце учебного года. Я уже стоял в коридоре возле кабинета, когда из движущегося поезда начали выпрыгивать лихачи. Наблюдая за ними, я всегда испытывал какой-то трепет. Фракция бесстрашия это чёрная одежда, татуировки, пирсинг. А ещё в них ощущается свобода. После последних в моей жизни уроков нас собирают в столовой, распорядители называют по десять имён за раз. Распределением занимаются альтруисты, но так как они не могут проводить тесты у своих, в двух из десяти кабинетов находятся эрудит и бесстрашный. Спустя бесконечное время томительного ожидания я захожу в кабинет. Он небольшой, в центре стоит кресло, как у стоматолога, рядом на столике высокотехнологичное оборудование, с монитором и кучей проводов, и пробирки. А также зачем-то здесь зеркало во всю стену. — Привет, я Катя Варнава. В вашей фракции проблемы с зеркалами? — спрашивает девушка из бесстрашия. — Антон Шастун. Боремся с тщеславием, — я пожал плечами и прошёл к креслу. Неловко усевшись, вытер свои потные ладони о серые брюки. Я разглядывал девушку, пока она возилась с проводами и прилепляла мне электроды к вискам. На шее сзади у неё была татуировка и я пытался сдержать вопрос, но не смог. — А что значит ваша татуировка? — Первый раз вижу такого любопытного альтруиста, — лихачка вскинула брови. — Да, простите, — любопытство это ошибка, предательство ценностей альтруизма. — Ястреб обозначает солнце в одном из древних миров. Я набила знак солнца, чтобы он освещал темноту, — всё-таки ответила Катя. — Вы боитесь темноты? — Я боялась темноты, — девушка подсоединяет один электрод уже к своему виску и протягивает пробирку с желтоватой жидкостью. — Ты должен это выпить. Ничего не бойся. — А что будет? — волнение снова накатывает на меня из-за неизвестности. — Я не могу сказать. Просто доверься. Выпив нечто, я откинулся на подголовник и закрыл глаза. А когда открыл, оказался один в комнате из множества зеркал. На меня смотрели десятки отражений. Я был высоким и худощавым, угловатым. И даже серая свободная одежда это не скрывала. Я оборачиваюсь. Сзади меня появился стол, на котором лежал сыр и нож. — Выбирай. — прозвучал голос. Неизвестность меня пугает. Я думаю над тем, что будет правильней. Не понимаю для чего мне сыр или нож. Обернувшись буквально на мгновение, стол исчезает. Я так и не выбрал. Раздаётся громкий рык и вот ко мне крадётся чёрный большой пёс. Явно злой. Он продолжает рычать, обнажая свои клыки. Теперь понятно зачем мне нужны были сыр или нож. Однако я бы никогда не смог убить собаку, пусть даже и злую, которая хочет растерзать тебя. Пёс отражается во всех зеркалах, умножая страх. Пока он, слава богу, лишь крадётся, царапая пол когтистыми лапами. В голове начинают всплывать факты о собаках. Если я побегу, пёс пустится за мной, и навряд ли я буду быстрее. Нельзя смотреть в глаза, это признак агрессии. Так так думай, Антон. О точно, надо перестать бояться. Собаки чуют страх, так как человеческие железы выделяют какие-то вещества. Запах страха. Пёс уже совсем рядом, я падаю на колени, закрываю глаза и пытаюсь успокоиться. Мне нечего бояться, это всего лишь симуляция. А собаки очень даже добрые, милые и верные. Пёс уже возле меня, слышу его тяжёлое дыхание. Вдруг мою щеку облизывает шершавый язык. Открыв глаза, я вижу совсем другого пса. Он смотрит своими преданными глазами, виляет хвостом, высунув язык. Улыбнувшись, чешу его за ухом. Вспоминаю, что в детстве всегда хотел собаку. Только я думаю об этом, как появляется маленькая версия меня. Восьмилетний Антон направляется к нам. Потом он пугается, вскрикивает и убегает. А только что сидевший рядом со мной добрый пёс снова превращается в злобную псину и кидается в сторону ребёнка. Во мне всё холодеет от ужаса. Но я быстро бегу за собакой, даже не зная, что делать дальше. Всё получается на автомате. Догоняя пса, я прыгаю на него, останавливая. И тут же куда-то проваливаясь. Открыв глаза я снова оказываюсь в распределительной комнате. Пока я приходил в себя, наблюдал за бесстрашной. Она была как будто чем-то встревоженна, судорожно убирая электроды. — Какой у меня результат? — спрашиваю я, чувствуя непонятную тревогу. — Слушай меня внимательно. Результат не определённый. Никто этого не должен знать. Для всех твой тест показал альтруизм. Я записала его вручную. — Что? Как это понимать? Тест должен был показать, какая фракция мне подходит. — нервно говорю я. — Так бывает, хоть и редко. В тесте ты прошёл испытания трёх фракций. Эрудиции, альтруизма и бесстрашия. Ты дивергент. Но тебе нельзя никому говорить об этом, даже родителям. Все считают вас опасными и истребляют. — девушка провожает меня до двери. — Запомни. Твой результат отречение. Выйдешь через чёрный ход. Скажешь, что тебе стало плохо и ты пошёл домой. — Но я не понимаю… Почему вы мне помагаете? — Ничего не могу сказать. Всё тебе пора. Удачи. Я решаю идти пешком, чтобы оказаться дома не раньше положенного времени. Сложно сказать, что сейчас твориться в моей голове. Мозг просто плавится. Меня так бесит неопределённость, неизвестность и непонимание происходящего. До теста я итак сомневался насчёт выбора фракции, а теперь и подавно. И ещё упоминание опасности дивергентов. Как я могу быть опасен? А самое главное чем? Во мне нет ничего такого, нет крепкого телосложения, силы, нет абсолютного самоотвержения, да и умником я никогда не был. Буду называть вещи своими именами — я слабый. Слабее большинства моих сверстников. От того мне и сложно выбрать. Фракция бесстрашия является для меня чем-то недостижимым. Я боюсь, что не справлюсь. Боюсь остаться бесфракционником. Потому что переход в другую фракцию отрезает тебя от семьи, и в случае неудачи вернуться домой никто не разрешит. Даже если родители тебя примут обратно, фракция не позволит. Кстати, за всеми этими раздумьями, я не заметил, как современные здания остались позади. Дорога стала разрушенной. Вокруг практически пустынь и пару старых развалившихся домов. Здесь обитают бесфракционники. Становится жутковато. Я вижу парочку людей, которые смотрят на меня с ненавистью. Хотя казалось бы, именно наша фракция помогает им. Едой и одеждой. Не я же лишил их дома и фракции. Таковы жестокие законы. Фракционная система действует уже около двухсот лет. Я ускоряю шаг. До дома осталось немного, и уже видны одинаковые серые дома фракции альтруизма. Наш район практически бедный, не обустроенный, нет хорошей дороги. Так как мы занимаемся ренновациями, например, ремонтирование дорог, конечно сначала делаем всё другим, а потом себе. А то, что себе ничего не остаётся так не беда. Нам ничего не нужно. Подхожу к дому на пять минут раньше сестры. Решаю её подождать. Аня приезжает на автобусе вместе с нашим соседом-одногодкой. Они увлечённо о чем-то болтают. На самом деле я давно подозревал между ними химию. Оба будут достойными членами своей фракции, поженяться, нарожают детишек и будут счастливы. Картинка их будущего сама рисуется в голове. И я лишь надеюсь, что так оно и будет. — Антон! — сестра подбегает ко мне, — Что случилось? Всё нормально? — Вполне. — отвечаю я, слегка улыбаясь её беспокойству. Видно, что систр мне не особо верит. Мы прощаемся с Максом, точнее Аня с ним прощается, я лишь киваю ему, и заходим в дом. — Расскажешь, что случилось? — Мне просто стало плохо после проверки и меня отпустили домой. — пожимаю плечами. Сестра отступает, так как понимает - большего я не скажу. Мы не должны говорить о проверке и её результатах. Сегодня моя очередь готовить ужин, поэтому, переодевшись и умывшись, со вздохом иду на кухню. Этот день меня вымотал и хочется просто рухнуть на кровать. Аня присоединяется и помогает готовить. Она всегда помогает. — Как проверка? — спрашивает отец, когда мы садимся за стол. — Хорошо, — отвечаю я. Я не гожусь в правдолюбы. Ложь дается мне слишком легко. — Говорят, с одним из тестов возникли проблемы, — замечает мать. — Неужели? — переспрашивает отец. — Проблемы с проверкой склонностей редки. — Я толком не знаю, но моя подруга Элина рассказала, что один из тестов пошел наперекосяк, так что результаты пришлось сообщить устно. Мать раскладывает салфетки рядом с тарелками. — Очевидно, ученику стало плохо, и его отправили домой. — Она пожимает плечами. — Надеюсь, с ним все хорошо. Вы двое что-нибудь слышали об этом? — Нет, — отвечает Аня и улыбается матери. Моя сестра тоже не годится в правдолюбы. Какое-то время мы едим молча. Потом мама, видимо почувствовав настроение отца, берет его за руку и обводит костяшки пальцев. Родители любят друг друга, но редко проявляют её вот так перед кем-то. — Ну? — говорит мать отцу. — Расскажи мне, что тебя беспокоит. Я смотрю на тарелку. Мамина проницательность порой меня удивляет, но сейчас мне становится стыдно. Я так сосредоточился на себе и не заметил его хмурого вида и сгорбленной позы. — Трудный день на работе, — отвечает он. — Точнее, трудный день у Сергея, я не должен говорить о себе. Сергей — коллега отца; они оба политические лидеры. Городом управляет совет из пятидесяти человек, все до единого — представители Альтруизма, поскольку наша фракция считается неподкупной из-за своей приверженности бескорыстию. Члены совета выдвигаются из наших рядов за безупречный характер, моральную стойкость и лидерские качества. Представители остальных фракций могут выступать на заседаниях по конкретным вопросам, но в конечном итоге решение за советом. И хотя технически совет выносит решения совместно, Сергей особенно влиятелен. Так заведено с самого начала Великого Мира, когда были образованы фракции. Я думаю, система держится на нашем страхе того, что может произойти в случае ее краха, — войны. — Это из-за того отчета, изданного Мариной Кравченко? — спрашивает мать. Кравченко — единственный представитель Эрудиции. Ее выбрали за высокий коэффициент интеллекта. Отец часто жалуется на нее. Я поднимаю глаза. — Отчета? Сестра бросает на меня предостерегающий взгляд. Мы не должны разговаривать во время ужина, если родители не зададут нам прямой вопрос, а они обычно не задают. Да и любопытство это плохо. — Да, — подтверждает отец, сузив глаза. — Эта заносчивая, самодовольная…- Он умолкает и откашливается. — Прошу прощения. Но она издала отчет, в котором критикует характер Сергея. Я выгибаю брови. — Что в нем написано? — спрашиваю я быстрее, чем успеваю заткнуться. Я опускаю голову и нервно верчу вилку в руках. — В нем написано, — произносит отец, — что жестокость и бессердечие Сергея Попова по отношению к сыну заставили того выбрать Лихость вместо Альтруизма. Рожденные в Альтруизме редко решаются покинуть его. Если это все же случается, то запоминается надолго. Два года назад сын Сергея оставил нас ради Лихости, и Сергей был опустошен. Арсений был его единственным ребенком — и единственным членом семьи, поскольку жена умерла вторыми родами. Младенец умер несколько минут спустя. Я ни разу не встречал Арсения. Он редко посещал общинные мероприятия и никогда не ужинал у нас со своим отцом. Мой отец часто замечал, что это странно, но какая теперь разница? — Жестокий? Сергей? — Мать качает головой. — Несчастный! Как будто ему нужно напоминать об утрате! — Ты хотела сказать, о предательстве сына? — холодно поправляет отец. — Ничего удивительного. Эрудиты атакуют нас своими отчетами уже несколько месяцев. И это не конец. Уверен, продолжение следует. Я не должен говорить, но не могу удержаться. — Почему они это делают? — выпаливаю я. — Почему бы тебе не воспользоваться возможностью послушать отца, Антон? — кротко спрашивает мама. Я смотрю через стол на Аню, на лице которой написано неодобрение. Я опускаю взгляд в тарелку. Сомневаюсь, что смогу и дальше жить этой упорядоченной жизнью. Я недостаточно хорош. — Ты знаешь почему, — отвечает отец. — Потому что у нас есть то, что им нужно. Тот, кто ценит знание превыше всего, неминуемо жаждет власти, а это заводит в темные и пустые края. Мы должны быть благодарны за то, что мы иные. Я киваю. Я знаю, что не выбрал бы Эрудицию, хотя по результатам проверки мог бы. Я сын своего отца. После ужина мы с сестрой поднимаемся наверх, и, перед тем как разойтись по спальням, она останавливает меня. — Антон. — Она строго смотрит мне в глаза. — Мы должны думать о своей семье. — Ее голос непривычно резок. — Но мы должны подумать и о себе. Мгновение я смотрю на неё. Я никогда не видел, чтобы она думала о себе, никогда не слышал, чтобы она настаивала на чем-то, кроме бескорыстия. Я так поражен ее замечанием, что говорю лишь то, что положено. — Тесты не должны повлиять на наш выбор. Она чуть улыбается и приобнимает меня, уходит в спальню. Я захожу в свою комнату, закрываю за спиной дверь и понимаю, что решение может быть простым. Нужна великая самоотверженность, чтобы выбрать Альтруизм, и великая отвага, чтобы выбрать Лихость, и, возможно, сделанный выбор сам подтвердит мою правоту. Завтра эти два качества сразятся во мне, и только одно сумеет победить.