Другой

На обратном пути в лагерь Лихости, Даша знакомит меня со своими друзьями Сашей, Зайцем, Горохом и ещё одной Дашей — Тузовской. Входя в столовую тем вечером, я все ещё пахну ветром. Мы заваливаемся в неё толпой лихачей. Мгновение я чувствую себя одним из них. Затем Даша машет мне, толпа рассыпается, и я иду к столу, где Поз, Слава и Надя глядят на меня, разинув рты. Если честно, я не думал о них, когда принял приглашение Даши. В тот момент приоритетом было выбраться из лагеря и забыть обо всём. Я чувствую укол вины, но при этом мне приятно видеть их ошеломлённые лица. — Где ты был? — спрашивает Поз. — Что ты с ними делал? — Даша… ну, помнишь, прирождённая лихачка, которая была в нашей команде по захвату флага? Она покидала лагерь с членами фракции и предложила мне пойти с ними. Правда, я ловил много косых взглядов. Думаю, они не хотели меня брать с собой. — Может, они и не хотели тебя брать, — тихо говорит Надя, — но, похоже, ты им понравился. — Да. — Я не могу отрицать очевидное. — Но я рад вернуться. — Что ж, ты пропустил, как Поз едва не избил эрудита, — бодро замечает Слава. Кто, как не он, всегда разрядит напряжение? — Он проводил опрос о лидерстве Альтруизма, и Поз сказал ему, чтобы тот занялся более важными вещами. — И был совершенно прав, — добавляет Надя. — А он на него разозлился. Большая ошибка. — Огромная, — киваю я. Если побольше улыбаться, возможно, удастся развеять их зависть, обиду или что там кроется в глубине глаз друзей. — Ага, — подтверждает он. — Пока ты развлекался, я занимался грязной работой: защищал твою бывшую фракцию, улаживал межфракционный конфликт… — Да ладно, тебе же понравилось. — Слава толкает его локтем. — Если ты не собираешься рассказывать всю историю, я сам расскажу. Он стоял… Слава приступает к рассказу, и я время от времени киваю, как будто слушаю, но думать могу лишь о том, как смотрел с крыши небоскрёба на вечерний город, безумный спуск по стальному тросу и ощущение свободы… *** Похоже, что вторая ступень инициации включает в себя долгое томительное ожидание в тёмном коридоре и гадания, что же происходит за дверью. Мы сидим вместе с лихачами-неофитами, и, удивительно, как мы все тут поместились. Нас около двадцати человек. В кабинет вызывают по очереди, называя наши имена в одном Богу понятном порядке. Знакомые лихачи сидят напротив меня. Две Даши, Саша, Горох и Заяц. — Ну что, кто из вас первый по рангу? — спрашивает Заяц. По началу никто не отвечает, и в коридоре висит тишина. — Я, — отвечает Пётр, прочищая горло. — Хм, спорим, я тебя побью? — говорит Саша. — Я вторая, но, спорим, любой из нас побьёт тебя, переходник? Я сдерживаю смешок. Видимо, в Лихости принято бросать вызов. Не сомневаюсь в этом. Но может, дело в Петре? Может, даже лихачи хотят набить его морду за его поступки? — Я бы на твоём месте не был так уверен, — глаза Петра блестят. — Кто первый? — Горох, — отвечает она. — И я совершенно уверена. Знаешь, сколько лет мы готовились к этому? Прежде чем Пётр успевает ответить, Граф открывает дверь и произносит: — Саша. — Она поднимается и идёт в кабинет. — Так значит, ты первый. — Поз обращается к Гороху. — Ага. И что? — Лихач пожимает плечами. — Как по-твоему, это честно, что вы готовились всю жизнь, а мы должны научиться за несколько недель? — щурится Поз. — Почему нет? Конечно, на первой ступени важно мастерство, но ко второй ступени подготовиться невозможно, — отвечает он. — По крайней мере, так мне говорили. Никто ему не отвечает. Мы молча сидим двадцать минут. Я слежу по часам. Затем дверь снова открывается, и Граф называет новое имя. — Пётр, — произносит он. Каждая минута словно трёт кожу наждачной бумагой. Нас становится всё меньше, пока не остаёмся только мы с Дашей и Саней. Саня притопывает ногой, Даша барабанит пальцами по колену, а я стараюсь сидеть совершенно неподвижно. Спустя, кажется, бесконечность дверь открывается, и Граф подзывает меня. — Идём, Шаст. Я встаю, поясница ноет от долгого сидения в одной позе. Саня вытягивает ногу, чтобы я споткнулся, но я это замечаю, и просто перешагиваю. Граф касается моей спины, направляя меня в комнату, и закрывает дверь. Когда я вижу, что в ней находится, то отшатываюсь, ударяясь о его грудь. В комнате стоит такое же кресло, как на проверке склонностей. Рядом с ним — знакомая машина. В комнате нет зеркал и совсем мало света. На столе в углу — экран компьютера. Страх начинает забираться под кожу. Что если Граф узнает, что я дивергент? — Садись, — произносит Граф. — Что ещё за симуляция? — стараюсь говорить ровным голосом. — Существует фраза «встретиться со своими страхами лицом к лицу». Так вот, мы воспринимаем её буквально. Симуляции помогают научиться контролировать свои эмоции во время пугающей ситуации. Симуляции не реальны, а значит не представляют настоящей угрозы. Я это понимаю, но инстиктивная реакция на страх заставляет мои ладони потеть. Я провожу дрожащей рукой по лбу и успокаиваю себя. Это не проверка склонностей, а лишь симуляции страха. А значит никто не узнает, что я дивергент. Собираю всю силу воли, и сажусь в кресло. — Ты когда-нибудь проводил проверку склонностей? — спрашиваю я. — Нет. Преподчитаю не иметь дело с Сухарями. — отвечает он. Интересно. Зачем кому-то избегать альтруистов? Лихачей и правдолюбов — возможно, ведь отвага и честность заставляют людей совершать странные поступки, но альтруистов? — Почему? — Ты действительно думаешь, что я отвечу? — приподнимает он одну бровь. — А почему ты отвечаешь так рассплывчато, если не хочешь, чтобы тебя расспрашивали? — с вызовом спрашиваю я. Он такой скрытный. Граф подходит ко мне, и касается шеи. По коже бегут мурашки. В другой руке он держит шприц, наполненный чем-то оранжевым. — Укол? — нервно спрашиваю я. Я не боюсь уколов, но этот шприц такой огромный. — Это усовершенствованная версия симуляционной сыворотки. Всё будет отображаться на экране, без всяких проводов и электродов. — отвечает он. Он поворачивает мою голову немного вбок и вводит иголку в нежную кожу на шее сбоку. По горлу разливается сильная боль. Я морщусь и пытаюсь сосредоточиться на его спокойном лице. — Сыворотка подействует через шестьдесят секунд. Эта симуляция отличается от проверки склонностей, — сообщает он. — Сыворотка не только содержит передатчик; она стимулирует миндалевидное тело — часть мозга, которая участвует в обработке негативных эмоций, например страха, и тем самым вызывает галлюцинацию. Электрическая активность мозга затем передаётся на наш компьютер, который переводит галлюцинацию в симулированный образ, который я могу увидеть и отследить. После я переправлю запись руководителям Лихости. Ты останешься в галлюцинации, пока не успокоишься, то есть пока твоё сердцебиение и дыхание не придут в норму. Я пытаюсь следить за его словами, но мысли путаются. Я уже чувствую фирменные признаки страха: потные ладони, учащённое сердцебиение, сухость во рту, комок в горле, затруднённое дыхание. Он берёт мою голову в ладони и склоняется надо мной. — Будь храбрым, Шаст, — шепчет он. — В первый раз всегда сложнее. Его голубые глаза — последнее, что я вижу. Я стою в пустынном поле, в сухой траве почти по пояс. Воздух пахнет дымом. Резко пикирует тень, и через мгновение на моём плече сидит ворон. Он впивается своими когтями в кожу. Смотрит своими глазами-бусинками. Я вроде никогда не боялся птиц. Его когти продолжают больно впиваться в плечо, и я хочу его убрать. Но он лишь сильнее вонзается когтями в кожу. Кричу от досады, продолжая пытаться его сбросить. Ворон остаётся на месте и косится на меня одним глазом. Проклятая птица. Небо вдруг темнеет, я поднимаю взгляд. Огромная стая ворон летает надо мной, пронзая воздух криками и хлопками крыльев. Чёрные птицы начинают нестись на меня. Я пытаюсь бежать, но ноги словно вросли в землю и отказываются двигаться, как и ворона на моём плече. Я кричу, когда птицы окружают меня, крылья хлопают в ушах, клювы впиваются в плечи, когти раздирают одежду. Я размахиваю руками. Кулаки задевают крепкие птичьи тела, но без толку: их слишком много. Я один. Вороны кусают меня за пальцы, прижимаются к телу, их крылья скользят по затылку. Я верчусь, дёргаюсь и падаю на землю, закрывая лицо руками. Перекатываюсь на живот. Птицы продолжают меня атаковать. Всё моё тело разодрано когтями и клювами. Вороны сильнее бьют крыльями, в ушах раздаётся рёв. Моё тело горит, и они повсюду, и я не могу думать, не могу дышать. Впервые за долгое время мои глаза наполняются слезами. Я не понимаю, что мне делать. Действительно, не знаю. Их слишком много, слишком. Я даже встать не могу. Я умираю, умираю, умираю. Кожу печёт, я истекаю кровью, и вороны вопят так громко, что звенит в ушах, но я не умираю, и я вспоминаю, что всё это не реально. Но это кажется таким реальным. «Будь храбрым», — звучит в голове голос Графа. И я наивно шепчу: «Помоги!». Но помощь не придёт, я один. «Ты останешься в галлюцинации, пока не успокоишься», — продолжает его голос, и я кашляю, и лицо моё мокро от слёз. «Успокойся». Я не могу, не могу. Голова пульсирует от боли. «Дыши». Я держу рот закрытым и втягиваю воздух через нос. Такое чувство, будто прошли часы, дни. Я выдыхаю через нос. Сердце бешено бьётся в груди. Я должен замедлить его ритм. Я снова вдыхаю и выдыхаю. Это всё не реально. Пусть обгладают меня до костей, я им не мешаю. Постепенно расслабляя мышцу за мышцей, я позволяю им хлопать крыльями, кричать, щипаться и толкаться. Боль переполняет меня. Спустя вечность я открываю глаза и оказываюсь на кресле. Рядом сидит Граф. Я начинаю бить руками, чтобы стряхнуть птиц, но они исчезли, хотя я всё ещё чувствую их перья на затылке, когти в плече и свою горящую кожу. Застонав, я прижимаю колени к груди, зарываясь в них лицом. Я не хочу, чтобы Граф видел меня таким. Но симуляция меня не отпускает. Рука касается моего плеча, и я отмахиваюсь кулаком, попадая по чему-то твёрдому, но мягкому. — Не трогай меня! — кричу я. — Всё закончилось, — произносит лихач. Рука неловко гладит меня по волосам. Я провожу ладонями по рукам, смахивая перья, хотя знаю, что никаких перьев нет. — Шаст. Я раскачиваюсь назад и вперёд на кресле. Господи, возьми себя в руки, Шаст. — Шаст, я провожу тебя в спальню, хорошо? — Нет! … Они не должны меня видеть… в таком состоянии… — Да успокойся уже. — Он закатывает глаза. — Пройдём через заднюю дверь. — Мне ни к чему, чтобы ты… Я качаю головой. Моё тело дрожит, и я чувствую такую слабость, что не знаю, смогу ли стоять, но я должен попытаться. Я не могу оказаться единственным, кого придётся провожать в спальню. Даже если меня не увидят, всё равно рано или поздно узнают, будут судачить… — Чепуха. Он хватает меня за руку и выдёргивает из кресла. Я вытираю лицо ладонью и позволяю отвести себя к двери за компьютерным экраном. Мы молча идём по коридору. В сотне метров от комнаты я вырываю у него руку и останавливаюсь. — Зачем с нами так поступают? — спрашиваю я. — В чём смысл? Я не подозревал, что обрекаю себя на недели мучений, когда выбирал Бесстрашие! — Ты думал, преодолеть трусость будет легко? — спокойно спрашивает он. — Преодоление трусости здесь ни при чём! Трусость — это то, как ты ведёшь себя в реальной жизни, а в реальной жизни никакие вороны не заклюют меня до смерти, Граф! Я закрываю лицо ладонями и вздыхаю. Он ничего не говорит, просто стоит рядом. Мне нужно всего несколько секунд, чтобы успокоиться. — Я хочу домой, — говорю я, понимая, что это невозможно. Наверное, во мне это говорит просто моральная истощённость. — Я не справлюсь. — Граф поджимает губы и строго смотрит на меня. — Как по-твоему, сколько времени ты провёл в галлюцинации? — Не знаю. — Я качаю головой. — Полчаса? — Три минуты, — отвечает он. — Ты справился гораздо быстрее других. Это что угодно, но явно не провал. Три минуты? Он чуть улыбается. — Завтра у тебя получится лучше. Вот увидишь. — Завтра? Он касается моей спины и ведёт меня к спальне. Я чувствую кончики его пальцев сквозь футболку. Их бережное прикосновение заставляет меня на мгновение забыть о птицах. — Ты помнишь свою первую галлюцинацию? — Я бросаю на него взгляд. — Да. Она была не столько о чём, сколько о ком. — Он пожимает плечами. — Неважно. — И ты преодолел этот страх? — Пока нет. — Мы подходим к двери спальни, и он прислоняется к стене, засунув руки в карманы. — Возможно, никогда не преодолею. — Так значит, страхи не покидают нас? — Иногда покидают. Иногда на их место приходят новые. Но цель не в том, чтобы стать бесстрашным. Это невозможно. Цель в том, чтобы научиться сдерживать страх, освободиться от него. Вот в чём цель. Я киваю. Раньше я всегда считал, что лихачи бесстрашны. Теперь я понимаю, что они только кажутся такими. Бесстрашие, на самом деле, это умение сдерживать страх. — Как бы то ни было, твои страхи — редко то, чем кажутся на симуляции, — добавляет он. — В смысле? — Ну, ты действительно боишься ворон? Он улыбается мне краешком рта. От улыбки его глаза теплеют настолько, что я забываю о том, что он мой инструктор. Обычный парень, который болтает о пустяках и почему-то провожает меня до двери. Мне хочется шагнуть к нему, без особого повода, просто узнать, каково это — стоять совсем рядом. Просто хочется, и всё тут. «Ну и глупо», — произносит голос у меня в голове. Я шагаю к Графу и тоже прислоняюсь к стене, повернув голову набок, чтобы видеть его. Как и на чёртовом колесе, мы слишком близко. Я чуть наклоняюсь. Мне становится тепло, как будто он делится со мной неизвестной энергией, почувствовать которую можно только вблизи. — И чего же я боюсь на самом деле? — спрашиваю я. — Я не знаю. Это можешь сказать только ты. Я медленно киваю. Это может быть десяток разных страхов. — Я не знал, что стать лихачом будет так сложно, — говорю я и через мгновение поражаюсь, что сказал это. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки и внимательно слежу за парнем. Возможно, я напрасно разоткровенничался? — Говорят, так было не всегда. — Он дёргает плечом. По-видимому, моё признание его не удивило. — В смысле, быть лихачом. — Что изменилось? — Власть, — отвечает он. — Тот, кто контролирует обучение, задаёт стандарт поведения лихачей. Шесть лет назад Марк и другие лидеры изменили методы, сделав обучение более состязательным и грубым, якобы чтобы проверить силу людей. И это изменило приоритеты Лихости в целом. Спорим, ты не угадаешь, кто новый любимчик лидеров. Ответ очевиден: Скруджи. Его научили жестокости, а теперь он научит жестокости нас. Я смотрю на Графа. Обучение не повлияло на него. — Если ты был первым в своём классе неофитов, — спрашиваю я, — каким по счету был Скруджи? — Вторым. — Выходит, он был вторым кандидатом на лидерство, — медленно киваю я. — А ты — первым. — Почему ты так думаешь? — Из-за того, как он вёл себя на ужине в первый вечер. Завистливо, хоть и получил то, что хочет. Граф не возражает. Очевидно, я прав. Хочется спросить, почему он отказался от места, которое ему предложили, почему он так противится лидерству, хотя кажется прирождённым лидером. Но я знаю, как Граф относится к личным вопросам. — Заметно, что я плакал? — спрашиваю я, хоть мне ужасно стыдно. — Гм. Он подходит ближе, щурясь, как будто изучает моё лицо. Улыбка растягивает его губы. Ещё ближе, так что мы дышим одним воздухом. — Нет, Шаст, — отвечает он. Его улыбку сменяет более серьёзное выражение лица. — Ты выглядишь просто железным.