Эсме

После рождения Эсме Кюмсаль выбиралась в город регулярно, как только представлялась возможность. Гюзиде, как и подобает хорошей жене, всю себя посвящала материнству и браку. Год от года состояние их семьи росло, и в прошлом месяце Гюзиде с Аварой были приглашены на прием к императрице — дворец хотел, чтобы Авара присоединилась к их союзу торговцев, возраст и положение позволяли. Гюзиде приглашение от самой императрицы сочла достаточно веской причиной, чтобы ступить за порог дома впервые за шестнадцать лет брака. Кюмсаль не преминула воспользоваться такой возможностью. Убедившись, что Эсме уже уложили служанки, теперь чаевничавшие на кухне, Кюмсаль, выученным жестом тихо растворила ставни и по росшему рядом дереву спустилась сначала на крышу веранды, а затем — по виноградной лозе — во двор. Там у нее уже был облюбован уголок, где многолетние лианы сплелись так крепко, что могли выдержать вес шестнадцатилетней девушки. Легко перемахнув по лианам через дворовую стену, Кюмсаль приземлилась в облаке пыли и направилась по дороге прямиком в город. За годы ночных побегов Кюмсаль уже знала точную дорогу до каждого храма в городе, куда можно было сбежать от дежурящих на улицах стражников, отлавливающих беспризорников. Гостеприимное пламя внутри храмов горело и днем и ночью, а статуи богини были достаточно высоки, чтобы Кюмсаль могла скрыться в ее тени. Кроме того, Кюмсаль обзавелась друзьями. Истосковавшаяся по общению душа жаждала контакта с живыми людьми — помимо матери и матушки — поэтому Кюмсаль, только заслышав голос музыки, тут же шла на зов, таким образом, посетив чуть ли не каждое питейное заведение столицы. Ее любимым местом оставалось мейхане Памука, пожилого омеги, который содержал питейную с танцовщицами в собственном доме. Дом ему остался от горячо любимого мужа, погибшего во время эпидемии несколько лет назад, старшие дети — омеги — женились и вышли замуж, перейдя в чужие семьи и навещая отца лишь изредка, когда разрешали супруги. Как говаривал сам Памук, открыл он мейхане от скуки и одиночества, чтобы прекрасные омеги радовали глаз, а сладкое вино — сердце. Внутри, на застеленном разноцветными коврами полу, альфы под льющиеся реки вина слагали стихи и песни, омеги играли на инструментах, танцевали и составляли им компанию. Когда Кюмсаль попала в мейхане впервые, Памук, увидев юную омегу, едва не расплакался, посчитав, что пришла она от нужды зарабатывать деньги. С тех пор Кюмсаль в мейхане старого друга была желанной гостьей, Памуку было спокойно на душе, что девочка остается у него, а Кюмсаль наслаждалась музыкой и танцами, а иногда и чарочкой вина, поднесенной в танце другими омегами. Так было и сегодня, сладость вина еще ощущалась на языке, а тело как в трансе двигалось под звучащую песню. Кюмсаль чувствовала шелк от шарфов других омег, когда они игриво набрасывали их ей на шею, притягивая в танце под улюлюканье альф. Их взгляды. Кюмсаль знала, что выросла в прекрасную девушку — она взяла все лучшее от обеих своих матерей: роскошные каштановые волосы матери, что в танце спадали ей на грудь и щекотали бедра, ее уверенный взгляд, в котором теперь все чаще встречалось осознание собственного превосходства. Изящный стан матушки с тонкими кистями рук, лодыжками и нежным овалом лица. Музыкантки забили в барабаны, Кюмсаль перехватила чей-то шарф, кокетливо заброшенный ей на талию, и, раскрыв его, обернула вокруг лица, оставив видимыми лишь глаза. Медленно она обвела взглядом комнату, неспешно двигаясь к столам, за которыми отдыхали альфы, вскидывая под бьющие барабаны бедра так, что звенели украшающие пояс монеты. Все в зале застыли, загипнотизированные. Кюмсаль соблазнительно вскинула руки, шелк на лице натянулся, проявив очертания приоткрытого рта, изгибающегося в кокетливую улыбку. Вдруг Кюмсаль заметила ее. Девушка в золотой парче, с подведенными сурьмой глазами, хищно наблюдающими за каждым движением Кюмсаль, сидела, подогнув одну ногу под себя, а на другую забросив усыпанную браслетами и кольцами руку. Отблески масляных факелов играли на ее загорелой коже, а иссиня черные кудри укрывали грудь и спину. Заметив на себе взгляд, незнакомка усмехнулась — все внутри Кюмсаль вспыхнуло, а кровь закипела и ударила в лицо. Но девушка переборола себя, и, не выдавая своего волнения, также медленно направилась к столику гостьи, на котором стояла одна лишь пустая чарка. В танце Кюмсаль стянула с себя шарф и набросила на шею незнакомки, подаваясь вперед так близко, что чувствовался запах трах от вина, масла и духов. Кюмсаль медленно моргнула, лицо незнакомки перед глазами пошло кругами — то ли от выпитого, то ли от этой женщины. — Присядь-ка рядом, красавица, ты видно устала. Прежде чем Кюмсаль успела ответить, чужие руки потянулись к ней и усадили рядом, чужое тепло и запах опьяняли слаще нектара — Кюмсаль чувствовала мягкость ее кудрей, запах и жар ее тела. Рука незнакомки так и осталась у нее на талии, кольца на пальцах приятно щекотали кожу. Кюмсаль хихикнула в волосы незнакомки, зарываясь ей в шею. — Ну что за прелесть, — промурлыкал голос над ухом. Незнакомка обняла ее крепче, ближе прижимая к себе. Послышался плеск вина, музыка заиграла громче, смех и разговоры размазались на фоне. — Хочешь выпить? — спросил тот же сладкий голос над ухом. Кюмсаль подняла лицо в нескольких фалангах застывая от лица незнакомки. Теперь она точно знала, что та была альфой, и взгляд ее темных глаз, рассматривающий ее губы, шею был опасен. Если об этом станет известно, из дома она не выйдет никогда. — Да, — прошептала Кюмсаль, и смоченные в вине губы незнакомки накрыли ее собственные. Стук чарки о стол, и обе руки женщины расположились на ее талии, прижимая к себе так крепко, что капле не проскользнуть, Кюмсаль чувствовала стук ее сердца, жар и влагу ее рта — незнакомка ласково прикусила ее нижнюю губу, чтобы в следующую секунду проникнуть внутрь горячим языком. Кюмсаль простонала в поцелуй, стон вибрацией отозвался в теле, спускаясь к ногам, и жаром расползаясь внизу живота. Это заставило Кюмсаль остановиться. Тяжело дыша, она отпрянула от женщины, ладонью прикрывая рот, как если бы тепло ее губ было помадой, которую можно стереть. Быстро поднявшись и не слыша больше ни чужих слов, ни музыки, Кюмсаль скрылась на задворках дома, там, где раньше был гарем. Памук проводил ее обеспокоенным взглядом. Кюмсаль успела опередить родительниц и вернуться домой раньше, чем кто-либо из домочадцев заметил. Она была уже в постели, когда во дворе послышались звуки подъезжающей кареты и открывающихся ворот. Когда матушка совершала свой обычный ночной обход, Кюмсаль уже крепко спала. — Как вам прием, понравился дворец? — спросила на следующее утро Кюмсаль, когда вся семья собралась за завтраком. — О, дворец великолепен, — Авара сыто улыбнулась, для нее переговоры прошли успешно, а значит, новые торговые пути для их семьи вскоре будут открыты. — Тебе бы понравилось. — Кухня у них просто огромная, — согласилась матушка. — На приеме подали тридцать разных блюд! И весь вечер во дворе на углях жарилось мясо, а вина было больше, чем в море воды, и фрукты… Гюзиде прикрыла глаза от удовольствия. — Ты таких и не видела никогда, они растут только в садах императрицы. Тебе бы точно понравилось. — Ну вот, вы рассказали, и я теперь тоже хочу посмотреть дворец, — Кюмсаль деланно скуксилась, выпятив нижнюю губу. — Ты можешь, — поглощенная завтраком Авара не заметила брошенный в свою сторону предостерегающий взгляд жены, — императрица устраивает небольшой прием в честь рождения внучки, так как твоя мать теперь не последний человек в империи, ай- Гюзиде нахмурила брови, давая сигнал, чтобы жена замолчала. Кюмсаль, все это видевшая, тут же спросила: — Почему ты не хочешь, чтобы я шла, матушка? — Ты выросла очень красивой девушкой, Кюмсаль, и у не только у твоих матерей есть глаза. Сейчас я даже рада, что мы смогли сберечь твою красоту в тайне, ведь покажись ты кому могущественному, они могли захотеть сделать тебя своей, даже против твоей воли. Гюзиде снова хмуро посмотрела на жену и добавила: — Мы, конечно, занимаем очень выгодное положение, но все равно дворцу не ровня. Не стоит кунице бежать в логово лисиц, даже если украшено оно мрамором и золотом. — Я считаю, что мы и так слишком долго скрывали такое сокровище от людских глаз, — с гордостью оглядывает дочь Азара. — А как мы найдем ей партию, если будем держать взаперти? Пора бы нашей старшей дочери начать выходить в свет. Гюзиде на этот раз промолчала, перенимая Эсме себе на колени от служанки. Мальчик, смеясь, потянулся к жареным лепешкам, вгрызшись недавно отросшими зубками в мягкое тесто. — А можно мне новое платье для приема во дворце? — хлопнув в ладоши, воскликнула Кюмсаль. — Конечно.

///

Дворец походил на райскую обитель. Отовсюду доносился запах жареного мяса, вина и цветов. Музыканты играли прямо на лужайке, гости в красивых одеждах бродили по саду мимо журчащих фонтанов, разглядывая экзотичных птиц и невиданных животных в клетках. Факелы стояли вдоль усыпанных галькой дорожек и розовых кустов. Бумажные фонарики висели у стен дворца, слуги меняли их каждый час, как бумага догорала. Гюзиде на этот раз идти отказалась. Попробовав диковинных фруктов, очарование дворца для нее на этом закончилось, и она предпочла провести тихий вечер с сыном в своем доме. Авара с Кюмсаль, прогулявшись и поприветствовав знакомых, остались в саду у расстеленной скатерти. Слуги уже закончили выносить роскошные блюда, с минуты на минуту ждали только императорскую семью. Кюмсаль не могла оторвать глаз — матушка оказалась права! Чего здесь только не было: истекающий жиром пирог с бараниной, различные сладкие пироги, медовые лепешки, бахлава, дымящийся щербет, какие-то скрученные, усатые создания, красные, желтые, оранжевые… Скатерть была испещрена красками, как вечерний сад — огнями. Наконец, двое слуг вынесли в сад деревянную люльку. Ее поставили так, чтобы видеть мог каждый пришедший гость. — А где же принцесса? — удивленно спросила Кюмсаль, увидев, что в люльке кроме одеяла и подушки никого нет. — Ты что же думала, что нам покажут настоящую принцессу? Азара рассмеялась над искренним недоумением на лице дочери. — Пока ей не исполнится год, к ней будут пускать только самых близких членов семьи и кормилицу. Слишком опасно показывать новорожденную принцессу так рано. Сегодня мы славим Богиню за то, что позволила ей родиться, и роженицу, что подарила ей жизнь. Вдруг раздался барабанный бой, двери дворца распахнулись, и в сад вышло несколько фигур. Кюмсаль сразу догадалась, что седовласая женщина с властным взглядом и строгой, едва заметной улыбкой удовольствия от сегодняшнего вечера, была императрицей. Когда она ступила на траву, мать подала знак, и Кюмсаль вместе со всеми присутствующими склонилась в глубоком, почтительном поклоне. Спустя несколько секунд, Авара снова шлепнула дочь по бедру, и та поднялась. Императрица, которой слуги обмывали руки, уже сидела во главе скатерти, а по бокам расположилась ее семья. Кюмсаль не села, а упала на свое место, когда она разглядела лицо того, кто сидел напротив. Приветственный тост императрицы прошел мимо нее. — Я благодарю всех, кто сегодня почтил нас своим присутствием и этим вечером делит большую радость, посетившую нашу семью. Большое счастье объявить о рождении еще одной внучки, которую мы ждали и встречу с которой предвкушали. Пейте, дорогие гости! За Богиню, мать и принцессу. Из кувшинов хлынуло вино, первый кусочек поднесли императрице. Не касаясь его руками, императрица отведала мяса, расплывшись в довольной улыбке. За ней мясо поднесли старшему сыну, Ахмету — его дочери резвились на лужайке, гоняя ночных бабочек под присмотром отряда нянек, а две любимые наложницы сидели рядом, подливая принцу вина. Еще одна дочь императрицы, Лейла, ровесница Кюмсаль, сидела рядом с матерью, уперев взгляд в скатерть — увешанная белым золотом, в изящной диадеме с голубыми алмазами она была невероятно красива. Ее красота могла сравниться лишь с ее скромностью, потому как сидела Лейла весь вечер, ни на кого кроме матери и не глядя. За весь вечер слуги ни разу не поднесли ей и кусочка, лишь изредка по капле добавляя в и так не пустеющий стакан вина. А следующей — у Кюмсаль перехватило дыхание — поднесли мясо черноокой незнакомке, чьи глаза, губы и руки девушки видела в своих снах. Женщина сидела рядом с принцем, скрестив ноги, ее черные кудри свободно лежали на спине и плечах, а грудь была едва прикрыта свисающими с шеи драгоценностями, камни сверкали в свете зажженных факелов, бросая отблески на красивое лицо. Ее кожу, как и у принца Ахмета, украшали многочисленные рисунки хной — руки и шея были покрыты ими полностью. На пальцах и запястьях — тяжелые браслеты, увешанные крупными кусками камней — аметистов, бирюзы и агата. Женщина с удовольствием приняла мясо от слуги, задержавшись взглядом на ее склоненном в почтении лице. У Кюмсаль от неясно откуда взявшегося гнева задрожали руки. Чтобы как-то себя занять, она схватила со стола кубок вина и сделала большой глоток. Авара удивленно глянула на дочь. — Ладно, сегодня можно, — шепнула она ей, подмигнув. Кюмсаль выдавила из себя кислую улыбку. С тем как быстро пустел кубок, прием начинал нравиться Кюмсаль все больше и больше. Со стуком она поставила кубок на скатерть, принявшись за сладкий виноград. Мать рядом весело переговаривалась со своим знакомым, зала наполнилась голосами и смехом. Никто не обращал внимания на помрачневшую Кюмсаль и не мог поймать долгих темных взгляды, которыми ее одаривали с другого края. Захмелевшая, Кюмсаль шепнула что-то неразборчиво матери и встала. Прохлада фонтанов так и манила, а жар и запах мяса уже въелся в одежду, от него Кюмсаль стало плохо. Девушка прошла чуть вперед по дорожке из гальки, скрываясь за зелеными статуями Богини и моховыми изгородями, такими приятными на ощупь. Вдруг влага мха сменилась шелком чьей-то кожи. Кюмсаль нахмурилась, чувствуя тяжелый запах масел и благовоний. Заволоченное винными парами сознание работало неохотно, но вот из него проступил чужой лик, и Кюмсаль вскрикнула — женщина тут же зажала ей рот. — Ни звука, прошу тебя. Черные глаза смотрели прямо в душу, Кюмсаль снова почувствовала ту же дрожь и слабость в ногах. Она кивнула, и незнакомка убрала ладонь. — Я не ожидала увидеть тебя здесь, — коварно улыбается, нарочно заставляя вспомнить, при каких обстоятельствах они расстались в прошлый раз. Ладонь незнакомки осталась лежать у Кюмсаль на плече, девушка от чужих слов вспыхнула и, сбросив руку, горячо ответила: — Я вас не знаю, и на ты мы не переходили. Соблюдайте, пожалуйста, приличия. Незнакомка внезапно рассмеялась — еле слышно, сдерживая себя, грудь ее тряслась от хохота. Отсмеявшись, в уголках губ у нее на лице осталась соблазнительная усмешка. Она сделала медленный шаг вперед, почти касаясь своей грудью Кюмсаль, и прошептала, склонившись над ее лицом: — Ты слишком поздно вспомнила о приличиях. Может, мне напомнить тебе, как и где мы встретились? Я этого хочу. Кюмсаль, поджав губы, выпрямила спину и твердо, насколько это было возможно после трех кубков вина и грозди винограда, ответила: — Я вас не помню и не знаю, о чем вы говорите. Я здесь на приеме со своей матерью, и если вы не прекратите паясничать, я закричу. У незнакомки снова задрожали губы, она фыркнула, но отступила, якобы принимая свое поражение. — Тогда прошу прощения за грубость, незнакомая госпожа, которую я никогда раньше не встречала. Мое имя Айше, я младшая дочь императорского дома, а вы, я так полагаю, сегодня наша гостья? — и подмигнула. У Кюмсаль от удивления распахнулся рот. — Так ты принцесса?! — А на ты мы не переходили, — цокнула языком Айше. — Какая грубость. Вот сейчас пойду и расскажу об этом вашей матушке. Как она кстати выглядит? — Перестань, — Кюмсаль шлепнула женщину по плечу, — я думала, ты обычная попойца, избалованная дочка богатой семьи, может, солдатка… — Ауч, будем считать, что я этого не слышала. Но взгляд принцессы с игривого сменился на изучающий. Она обошла Кюмсаль, встав у нее за спиной и выдохнула прямо в ухо так, что по телу девушки прокатилась дрожь: — Жизнь во дворце необычайно скучна, только ешь и пьешь. Вот мне и хочется иногда поесть и попить где-нибудь в другом месте. А компания очаровательных омег скрашивает мое одиночество, — она едва ощутимо провела носом по плечу Кюмсаль. — Вот только в последние дни все мои мысли и думы обращены лишь к одной определенной омеге, которая с тем поцелуем, кажется, мою душу высосала. У Кюмсаль жар побежал от ушей до пят, от негодования она поджала пальцы ног, резко оборачиваясь и сталкиваясь нос к носу с принцессой. — Не могу без своей души, совсем одичала, уже не соблюдаю банальные прилия, — выдохнула ей прямо в рот женщина, — верни мне ее, пожалуйста? Я так хочу тебя поцеловать. Весь вечер только об этом думала. Можно? Кюмсаль только открывала и закрывала рот, не в силах выдавить из себя и звука. Принцесса не касалась ее, но за жаром ее кожи тянулись волоски на руках и, кажется, даже паху девушки. Винное дыхание, сладкое и будоражащее хотелось вдохнуть и поселить у себя в легких. Кюмсаль закрыла глаза и, распахнув губы, подалась вперед, тут же увлекаемая в горячий, жадный поцелуй. Кажется, в этот раз душу высосут из нее. В дурмане вина, витающем над садом, никто не заметил, когда ушли и вернулись принцесса с гостьей. Кюмсаль накинула шарф на лицо, скрывая зацелованные губы. Остаток вечера она сидела как на углях под внимательным, уже не скрываемым взглядом темных, соблазнительных глаз. Уже сидя в карете, чувствуя, как шелк касается губ, что не так давно терзала принцесса, Кюмсаль, сглотнув, спросила: — Мама, как ты думаешь, каково это — быть наложницей? У них много правил? — Конечно, — Авара зевнула, — раньше наложниц привозили во дворец как военные трофеи со всей империи, а потом после смерти очередной императрицы они разбегались по всей столице, так что сейчас попасть в гарем не так просто. Нужно быть из достойной семьи, пройти отбор, понравиться принцу или принцессе. А если родишь ребеночка, то станешь фавориткой. Наложниц много, а членов императрицыной семьи — мало. Чтобы они между собой не переругались, нужны же какие-то правила. — А у императрицы есть супруга? — Ммм, — Авара с трудом боролась со сном, — нет, императрица никогда не была жената, и нынешние дети у нее от наложниц. Не принято это, чтобы императрица одной только женщине принадлежала. Как это? Императрица должна принадлежать всем, народу. Если ее внимание будет поглощено одним человеком, то как управлять империей? Кюмсаль на это ответа не знала, она отвернулась к окну.

///

На следующее же утро двор огласил крик Гюзиде. Служанки и перебуженные домочадцы сбежались посмотреть, что случилось. — Гюзиде, что с тобой? — подскочила к жене Авара. — Ты уп- Богиня моя… Авара лишилась дара речи перед увиденным. Прямо у ворот их дома, заполонившие всю улицу, стояли корзинки, полные золотых персиков. В рассветном сиянии пушистые персики сверкали и переливались, а с их сочной плоти скатывалась утренняя роса. Гюзиде, с ужасом взиравшая на это великолепие, зажмурилась, падая в руки такой же растерянной жены. — Матушка, что это значит? Высунулась наружу из-за двери Кюмсаль, с удивлением оглядывая заставленную корзинками улицу. У нее из-за ног высовывалась светлая голова Эсме, щелкнувшего зубами, при виде сладких фруктов. Просыпающиеся соседи не могли и шага за порог ступить, гневаясь на корзинки. — Пришла беда откуда не ждали, — всхлипнула Гюзиде. — А я ведь говорила — не брать ее с собой, посмотри, ну посмотри, что теперь с нами будет?! — Это подарки, Кюмсаль. Хриплым ото сна голосом сказала Авара. — Такую роскошь себе может позволить лишь одна семья в нашей империи. И это только начало, — мрачно добавила. — Подарки? Кому подарки? — Ну не Эсме же! — снова взвыла Гюзиде, поднимая самого младшего на руки и унося в дом. — Не хватало еще, чтобы младшего сына начали сватать в пять лет. — Это подарки для… нас. Для тебя, — взмахнув руками, ответила Авара. — Дары, чтобы показать обеспеченность семьи, что тебя сватает. — И что же нам делать со всеми этими персиками? Кюмсаль потянулась было к стоящей прямо у ног корзинке, но тут же очутившаяся рядом Гюзиде шлепнула дочь по ладошке. — Не смей, — шикнула она, — возьмешь одно, придется брать все. Если соседи увидят, что мы принимаем дары, то тут же донесут им, что мы согласны на сватовство. Тогда-то нам уже не отделаться. Сделаем вид, что это не нам. Ну-ка заходи в дом, живо-живо! Ты у меня теперь и шагу наружу не сделаешь. На полуденном солнце сладкие персики быстро размякли и закисли, их сладкий аромат сменился пагубным зловонием, и сетующие соседи позвали стражников убрать корзинки. Авара оказалась права, это было только начало. На следующее утро Гюзиде проснулась с вяжущим чувством беспокойства. Авара, пробуждающаяся только к полудню, посапывала рядом. Гюзиде решила не будить жену, вернувшуюся вчера поздно ночью и, встав, опасливо вышла во двор. Но не прошло и пяти минут, как двор огласил новый крик: — Авара! Авара! Погляди, что творится! Авара подскочила на кровати, едва не расшибив себе нос, наступив на подол сорочки. — Вот тебе на… — то ли испуганно, то ли восхищенно выдохнула женщина, опрометью выскочив наружу. Двухметровые каменные стены их двора сплошь были завешаны коврами — красный, рыжий, синий, черный — всевозможными цветами пестрел двор. Кисточки ковров касались земли, а когда Авара с любопытством выглянула наружу — то и с той стороны ковры доходили до самой земли. — Это сколько же тут? — не могла удержаться от подсчетов женщина. — Локтей сорок точно наберется, да если еще по тридцать-сорок штук… Богиня! Она истерически расхохоталась. Мрачная Гюзиде настроения супруги не разделяла, уже представляя, как тяжело будет избавиться ото всех подарков. — А оставить мы их не можем? Хотя бы один, — канючила Кюмсаль, которой приглянулась мягкая шерсть, из которой были вытканы ковры, — никто даже не заметит! — Нет, — отрезала Гюзиде, — мать придумает, куда их сбыть, а ты отойди подальше, не трогай их! — Но, милая, ковры и правда фантастические, — Авара с восторгом осматривала явную работу мастера, — мы можем продать их и удвоить свое состояние. — Мне и моего состояния хватает, — проворчала Гюзиде, которую это внимание лишь угнетало. — Они хотят показать, что смогут позаботиться о ней, что достаточно богаты, чтобы вот так запросто завесить весь наш двор коврами! Я на это не куплюсь, Кюмсаль, иди в дом и помоги накрыть на стол. Кюмсаль, разочарованно вздохнув, деланно шаркая ногами, вошла в дом. — Тебе это не нравится? — спросила Авара, подойдя к супруге. — Они явно настроены серьезно, — хмуро ответила Гюзиде, — но не настолько серьезно, чтобы прислать сватов. Знаешь, что я думаю? Они пытаются соблазнить нас всеми этими дарами, чтобы мы отпустили дочь в гарем, где ее ничего кроме положения фаворитки не ждет. Даже если она родит пятеро, и все окажутся альфами, ей никогда не стать законной супругой члена императорской семьи. — Разве жизнь в достатке и изобилии уже не достаточное счастье? — задумчиво спросила Авара. — Разве мы, как ее родители, не должны быть счастливы уже от того, что дочь будет всегда сыта, красиво одета и не обделена вниманием? — Может быть, но я бы все равно хотела, чтобы Кюмсаль обручилась и стала частью чьей-то семьи, а не просто ее украшением. Гюзиде тягостно вздохнула, опираясь на плечо жены. — Когда мы ссоримся, я чувствую, будто мы стоим в пустыне, и вдруг поднимается песчаная буря. Мы не слышим и не видим друг друга — вокруг все темным темно, и думаем мы только о том, как бы спасти себя. В такие времена брак как цепь связывает нас, не позволяя разойтись в разные стороны и потеряться навсегда. Когда буря уляжется, в свете дня мы сможем взглянуть друг на друга снова, помочь, поддержать, утешить… Авара коснулась губами макушки жены, ласково приобнимая ее. — Я не хочу, чтобы моя дочь в одиночестве бродила по пустыне, потерянная и никому не нужная. Кто, как не жена позаботится о ней, когда их настигнет песчаная буря, закончится вода или нападет скорпион? Не хочу, чтобы Кюмсаль была одной из многих, чтобы были другие мужчины и женщины, привязанные к императорской семье, чтобы она страдала, видя, как любят не ее. — Я тебя поняла, — тихо ответила жене Авара. — Я сложу ковры на корабле и отправлю так далеко, что в тех землях, куда они прибудут, никто не будет знать, что с ними делать. В свете дня пестрые ковры вдруг потеряли свои краски, Кюмсаль, посланная служанками позвать родительниц к завтраку, так и застыла у двери, одновременно обескураженная и успокоенная услышанным. Несколько лет назад, еще до рождения Эсме Гюзиде, чувствуя, что плохо выполнила свое предназначение — подарить своей супруге как можно больше детей, заговорила с Аварой о том, чтобы та взяла вторую жену. Авара, шокированная просьбой жены, категорически отказалась. — В моей семье такого позора никогда не было, — воскликнула женщина, — чтобы женатая брала себе еще одну жену! Уму непостижимо, Гюзиде, как только тебе такое в голову пришло? — Я же вижу, как ты несчастлива, от того, что у нас мало детей и ни одного альфы, — на грани истерики ответила жена. — Кто после твоей смерти унаследует семейное дело? Кому достанется дом? Наш сад, служанки? Я не хочу, чтобы чужие люди жили в доме, в котором я так счастлива, в котором родилась и выросла моя дочь. Не хочешь еще раз жениться, так возьми рабу! — Гюзиде, даже не заговаривай со мной об этом. Нет и точка. Я не навлеку на себя такой позор. И ты перестань думать о том, что нам пока не грозит. У отца Гюзиде было две младших жены. Она родилась от старшей, пока та еще могла вынашивать детей и обслуживать мужа. После этого отец взял себе вторую жену, от которой родилось еще трое детей. Последнюю, самую младшую, он взял, потому что две старшие состарились и стали для него непривлекательны. Перед свадьбой Гюзиде у младшей жены родился первый сын, девочке едва исполнилось пятнадцать. В столице от многоженства постепенно уходили. В связи с законом о содержании супруг — каждая жена должна иметь по дому, саду и не менее трех личных слуг в услужении — заключать несколько браков могли позволить себе лишь очень состоятельные альфы. Авара, хотя и была женщиной обеспеченной, не считала выгодным строить еще один дом, покупать слуг и разбивать сад ради заключения союза. Тем более, что насчет наследования она уже давно вынашивала одну идею. А спустя несколько месяцев с того разговора, Гюзиде узнала, что беременна. И хотя Эсме и не оказался альфой, юноши-омеги намного чаще оставались с родителями, чтобы заботиться о них, так как смертность при родах среди их пола была необычайно высока и спросом для брака юноши не пользовались. И Гюзиде, успокоенная, больше тему второй жены не затрагивала.