Антихайповощи

Батюшки! А денёк-то какой солнечный! Хотя, скорее уж, вечер, ведь вышеупомянутое солнце уже закатывается, как глаз Ланы Дель Рей, над лесом. Несмотря на недавнее потрясение (можно сказать, травму, на всю оставшуюся, блять, жизнь), Славик чувствовал себя королём. Андрей Андреевич Замай чуть было не отдался ему и по-любому дал бы сполна, если бы не проклятущая Галиночка. А чего ещё душе-то желать? Раз почти отдался, то вскоре отдастся точно. Ведь это не Слава соитию помешал. А пёс. Нет, ну, ладно ещё потрахаться при этой мэм, но ведь бобику психику не воротишь, коли при нём поебаешься. В общем, пускай Слава и был разочарован, впадать в уныние он не планировал, особенно сейчас, развалившийся на скамейке-качельке, можно сказать, историческом памятнике охуеннейшего участка Замая. Сидеть приходилось с чуть сползшей жопой, поскольку качелька была не длинного десятка, чего не сказать о модельно отушейных, покрытых светлым курчавым волосом ногах Славкина. В данный момент Налавкина. А точнее, Накачелькина. Но важнее всего было то, что рядом, прижимаясь бедром к бедру и ведром к ведру (они только что сходили за водой на колонку и вёдра поставили рядышком), сидел этот боголикий прекрасный Дюша. Такой красивый, такой уверенный, сощурив свои глазки синие на закатное солнце — и свет играет в ресничках, и по ноге его томно ползёт комар. — Чтоб тебе не сосалось, шлюха! — мизогинно воскликнул Слава и шлёпнул проклятую гадину, а вместе с ней и Андрейкину ногу. Андрей не понял наезда и поглядел с суровым недоумением. — Что это за выебоны, Слава? — спросил он. И Слава вытаращил глаза и чуть было не задохнулся, ведь меньше всего он хотел такой драмы — на ровном месте, по столь нелепому поводу. — Андрей! — он с трудом не добавил «Андреевич». — Замай! Я не этого… Не того! Не тебе! Насекомому! — и продемонстрировал смятку на пальце. Андрей, расслабившись, усмехнулся. — Так ты защитил меня? — уточнил этот сладкий хитрюшка, ведь знал, что всё так и есть. — Конечно! — заявил Слава, выпрямившись так, что чуть головой не задел навесик качелей. — А как же иначе? Если б тебя змея укусила, я б и её зашлёпал, но только тапком, увесисто. А если бы Янович… — Слава сглотнул от негодования. — Я бы его… На кол посадил. Как пугало. Замай совсем растеплел, посмеялся, разулыбался. И Слава в улыбке раздался тоже, мечтая быть на него похожим — у него это, кажется, получалось. Но ведь быть им и быть с ним — это разные вещи! Боже мой, да ведь быть в нём и быть с ним — это тоже… Ну, скажем так, одно другое может исключать. А Карелину правды хотелось. Ведь в правде сила. И, зная её, можно либо заплакать, как эмочка с сердцем разбитым, либо бежать, шлёпки-калоши теряя, знакомить Андрея с родителями. Пора было докопаться до истины… Слава соскользнул со скамейки и встал во весь рост перед непонимающим Дюшей Замаем, и объявил во всеуслышанье: — Дюша Замай! Так мы что же с тобой… Пара или друзья с привилегиями? — А тебе бы как хотелось? — спросил Замай, глядя как-то непроницаемо. — А мне с того самого момента, как я тебя увидел, хотелось, чтобы ты был моим. А с того момента, как я узнал тебя лучше, хотелось, чтоб так вот было, — при этих словах Слава спустился на одно колено в мокрую траву и, достав из неё гусеницу, но не мохнатонькую ядовитую, а безопасную, гладкую, обвил её, не без её же помощи, нежным кольцом вокруг безымянного пальца Замая. Облизнул губы и перешёл на горячий шёпот: — Чтоб навсегда, сука. Чтоб долго и счастливо. Гусеница быстро сползла, но взгляд Андрея, пронизывающий насквозь, не спешил сползать с лица Славы — нежно ласкал его щёчки и будто бы даже курносый нос. — Ну так и что нам мешает? — хрипло спросил Замай. Его ладони тепло обхватили лицо Славоликого, и тот приподнялся, подался навстречу, качнув качелю. И вскоре они уже целовались — Андрей страстно сидя, а Слава встав спиной к закату, а точнее раком, как долбоёб. От радостной нежности вспомнился стих, что рассказывала хихикающая мамуня: «Когда едешь на Кавказ, солнце светит прямо в глаз. Возвращаешься в Европу, солнце светит прямо…» Андрей целовался упрямо, горячо, жадно, будто хотел Славу здесь и сейчас. И ведь это было всецело взаимно! Сам парень планировал вскоре его удивить, подхватив на ручки, и потащить в дом. Впечатлил бы он, конечно, Андреевича! Хотя больше свою поясницу… Грыжа жопы, считай, гарантирована, но ведь чем не рискнёшь любви ради? Андрей Андреевич отстранился, часто дыша, его потемневшие губы блестели, а глазки мутнели. Он молвил хрипло и тихо: — Честная борьба с этими тараканами невозможна. Я подумал, что с ними нужно их методами — пиздежом и наёбусом. Что с председателем, что с его подстилкой, что с секретуткой. Поможешь через соцсети распространить по всему садоводству слушок о том, что они нассали в огороде? Причём в каждом. Якобы есть видеоподтверждение. И помидоры засохли, — при этих словах он обвёл нежные губы Славика подушечкой большого пальца и поглядел на них с красивым блядовством. — Ты ж у меня компьютерный гений. Гордость Славы границ не ведала. Он покраснел от смущения и охуенности этой идейки.  — Конечно же, кисонька! Не вопрос. Солнце всё заходило над лесом, окрашивая небо розовым нежно и торжествующе, а пиздатое пухлое облако будто поддерживало его в этот миг. Так и Слава поддерживал своего любимого, ведь любой умный человек понимал, что планы Замая — самые лучшие. Ну или каждый топовый шиз. Суть одно.