плачущий ангел;

      Настенные часы противно тикают.       Телефонная трель разрывает ночную тишину, заставляет мужчину выплыть из толщи густого и крепкого сна. Он протягивает руку и чуть не падает с кровати — лежит на самом краю, пытаясь удержать своё тело на мягком матрасе. Когда удаётся взять телефон со стола, звонок уже прекращается.       Головная боль давит на виски, сковывает затылок. Оставляет горький привкус на корне языка, вынуждает схватиться руками за волосы в глупой попытке угомонить эту боль. Яркость экрана смартфона больно режет глаза, руки не хотят слушаться. Давид то и дело промахивается по цифрам, пытаясь разблокировать телефон.       Знакомый номер подсвечивается красным в вызовах. Он нажимает на него, считает гудки. Ему отвечают после четвёртого.       — Разбудил? — Давид чувствует ехидную ухмылку собеседника через телефон. Тяжело вздыхает, но не успевает ответить, — дуй по адресу, который тебе скинул Евстигнеев. Тут два трупа на детской площадке.       — Детской?       — Да. Убит участковый.       — Еду, — бросает трубку, пытается прокашляться, чтобы согнать хрипотцу после недолгого сна. Смотрит на время, понимает, что проспал всего три часа.       Тело ломит с новой силой, когда он встаёт с кровати. Два дня назад им пришлось шарахаться по заброшенной стройке несколько часов, а потом доставать из канализации пять трупов. Кажется, он потянул спину или его продуло. Поясница ныла, тело не слушалось. Давид приложил все усилия, чтобы дойти до ванной комнаты.       Свет практически никто не включает в холостяцкой двушке. Мужчина ориентируется чисто интуитивно, прекрасно лавирует между коробками с хламом и дверными косяками. Босые ноги обжигает холодный кафель в ванной, резкий свет слепит глаза. Он щурится, открывает кран с тёплой водой, пытается не зевать каждую секунду.       Реформы не обходят стороной ни следственный комитет, ни уголовный розыск. Штат сократили из-за недостаточного финансирования структур министерства внутренних дел, но преступникам нет никакого дела до того, что полицейских просто-напросто не хватает. Поэтому все пашут двойные смены, не берут отгулов, не уходят в отпуска. Работают на пределе собственных возможностей, заполняют кабинеты новыми уголовными делами, получают травмы и зарабатывают хронический недосып.       Эйдельман наспех натягивает джинсы, водолазку, рубашку, которую забыл погладить. Сейчас они все выглядят несколько помято, но на дворе четыре утра, так что к нему точно не будут придираться. Варит кофе, косо смотрит на пачку Marlboro на подоконнике. Рядом с ней пепельница из чёрной керамики, начищенная до блеска, но уже слегка покрытая пушистой пылью. Всё это так и остаётся нетронутым, он не позволяет себе прикоснуться к измятой пачке, к пепельнице, даже к чёрной зажигалке, что лежит в углу. Внутри разрастается невозможная боль и тоска. Давит на сердце, выкручивает внутренние органы, застревает на уровне солнечного сплетения. Он проглатывает ком из несказанных слов, запивает горечь обиды кофе и выходит из дома.       Лето прощается с продрогшим Петербургом дождями. Давид перепрыгивает лужи, пытается не испачкать начищенные ботинки и переходит через ограждающую ленту.       — Ну ты чего так долго? Все тебя заждались уже, — сходу его встречает коллега, от которого разит перегаром.       — Серый, мы же работаем без продыху, ты когда успел набухаться? — жмёт ему руку и проходит чуть дальше, к детской горке. Внутри горки-трубы лежал труп капитана полиции, участкового, как ранее ему сообщил Черкасов. У него был пробит череп.       — Так вот потому и напился, что выходных нет, — хмуро пробурчал он, присаживаясь рядом, — мы думаем, что это обычная пьяная драка. Видишь второй труп? — он указывает рукой на труп мужчины лет сорока-сорока пяти, в не самой опрятной одежде, с пистолетом в руках, — это местный алкаш Липунов, его пальчики есть в базе. Тело окоченело, криминалисты сказали, что в морге смогут достать табельное из этой мертвой хватки.       — А они уже уехали?       — Криминалисты-то? Конечно, они в сырость работать не любят. Следаки тоже разъехались. А нам с тобой ещё труповозку ждать, — Давид кивает и подходит ко второму телу.       — И какая у Вас версия, товарищ капитан?       — А моя версия такая, товарищ майор, что местный алкоголик занимался распитием алкогольных напитков на детской площадке, участковый сделал ему замечание, тот ударил его бутылкой по голове, попытался спрятать тело в трубе, потом прошёл пару метров и умер.       — От чего?       — От алкогольной интоксикации. Да от него же несёт за три километра!       — Это от тебя, Серёг, — с усмешкой говорит Давид, осматривая место преступления. А точнее то, что осталось после всевидящих и вездесущих криминалистов. Они вообще всё, что не попадя тащат в свои лаборатории. Как будто у них и без этого работы мало. Но не Эйдельману жаловаться на экспертный отдел. Эти ребята иногда подкидывают отличные идеи, а ещё соглашаются забрать протоколы из морга, куда Давид не любил ездить самостоятельно. И не потому, что там трупы. А потому что в корпусах бюро можно было потеряться с полпинка.       Но кое-что всевидящие криминалисты пропускают. Давид цепляется взглядом за предмет под детской каруселью, вытягивает из кармана куртки пару перчаток и хватает предмет.       — Ну и что это? Дамская сумочка?       — Именно. И это разбивает все твои теории о такой нелепой смерти гражданина алкоголика и товарища участкового.

***

      У Давида аллергия на книжную пыль.       Поэтому из архива министерства он возвращается ещё более замученным, чем был до этого. Им приходится периодически перебирать и поднимать старые дела, так как находятся новые улики и зацепки. Всё это — ужасно затянутая бумажная волокита, которую он ненавидит всей душой. Ему не нравится рыться в бумажках и кривых отчётах следователей. Но такова была роль оперативного сотрудника.       — Выглядишь ужасно, — усмехается Кирилл, закидывает ноги на стол. Давид в сотый раз проводит по носу платком, во рту сухо, в глотке комом встала осевшая пыль. Когда там последний раз убирались? Кажется, когда построили это отделение, — у меня для тебя новости.       — Какие же?       — Участковый умер от черепно-мозговой травмы в результате столкновения его черепа с бутылкой из-под дорогого ликера. На этой самой бутылке найдены потожировые гражданина алкаша Липунова, а также его слюна. Все содержимое бутылки находится в самом Липунове, — криминалист протягивает другу папку с отчётами, тот берёт её и совсем вымученно усаживается за рабочий стол. Глаза слезятся, хочется выпить таблетки, но они остались в квартире. Он пролистывает отчёты, закрывает папку и тяжело вздыхает.       — А что с дамской сумочкой?       — А что с ней? — он закатывает глаза, — Дав, чего она тебя вообще заинтересовала? Тебя должна интересовать видеозапись с камер наблюдения в местном магазинчике, где наш алкаш отоваривался.       — Там видно убийство?       — Нет, но там видно, что участковый направился вслед за Липуновым в 21:45.       — Ладно, поеду я в этот магазин, поговорю с сотрудниками. Скинешь адрес? — в этот момент в его кармане жужжит телефон. Евстигнеев самодовольно улыбается, провожая товарища.       Он знает его как облупленного, слишком много лет проработали в одном кабинете бок о бок. Кирилл знает, что Эйдельман не бывает щедрым на эмоции, что не пользуется парфюмом на работе, что предпочитает кофе с сахаром. С большим количеством сахара. А ещё всегда ворчит на местных следователей, что они только и делают, что курят на местах преступлений. Окурки бросают себе под ноги, хмыкают под нос, отдают приказы оперативникам со сквозящим в голосе презрением. Кирилл помнит, что у его друга почти нет слабостей и что есть два шрама от пулевых на животе, которые он получил три года назад во время перестрелки на промзоне.       Давид прячется от прохладного ветра в вороте куртки, выходит из автомобиля. Грациозный, спокойный, с военной выправкой в каждом отточенном движении. Его прерогатива все контролировать, даже собственные шаги и движения рук. Кажется, он сойдёт с ума, если на минуту потеряет контроль.       — Здравствуйте, — заходит в магазин, где царит стойкий запах морозильных камер и свежей выпечки, — майор Эйдельман, уголовный розыск, — показывает удостоверение, как только сотрудница магазина обращает на него своё внимание.       — Доброе утро, молодой человек. Вы по поводу убийства Степана Сергеевича? — он на долю секунды сводит брови на переносице, а потом отдергивает самого себя. Участковый, конечно. Времени не было выучить имена погибших.       — Да, все верно. Расскажите, что произошло вчера вечером?       — Да Липа приходил, — он кивает, пытаясь привыкнуть в новым именам в деле, — купил дорогущую бутылку ликера. Она у нас на витрине полгода стояла, думали, что вообще не продадим. Тут такое никому не интересно. Водка обычная больше ценится.       — А участковый тут что делал?       — Так Липунов до этого приходил, медяками тряс. Кое-как наскрёб на бутылку беленькой. А тут пришёл с пачкой денег, новых совсем, ещё и из женской сумочки достал. Вот я участковому нашему и позвонила. Он за Липой-то и пошёл.

***

      — Что там с сумочкой?       — Да чего ты пристал ко мне? — Кирилл возмущённо разводит руки в стороны, отодвигаясь от рабочего стола. Давид усмехается, — вот содержимое, можешь сам посмотреть. Криминалисты не нашли там ничего интересного.       — А ты? — он берет пакеты с предметами, — визитка салона эротического массажа, презервативы, противозачаточные. Очень красноречивое досье. А где Черкасов?       — Был тут две минуты назад. Вы разминулись, — говорит Евстигнеев и возвращается к своим бутербродам. Утро выдаётся довольно загруженным, приходится строчить отчеты, собирать все в папку, относить документы следователям и начальству, как будто он не баллистик, а секретарь. Поэтому Давид даже не возмущается на то, что друг ест за рабочим столом, хотя обычно просит не разводить свинарник в их общем кабинете.       Давид помешан на чистоте и порядке. Кирилл не помнит, чтобы у его друга дома была пыль или не заправленная кровать. Ничего такого, только больничная стерильность и запах кондиционера для белья во всех комнатах. В этом весь Эйдельман, его натура.       Мужчина посматривает на часы, стряхивает со своих брюк несуществующие пылинки, перебирает стопки бумаг на столе. Всё это помогает ему скоротать время, пока он ждёт своего коллегу-оперативника, чтобы втянуть его в очередную рабочую поездку. Кататься по городу — самое частое, что делают опера.       Сергей входит в кабинет с пакетами фастфуда в руке. Во второй он удерживает чашку кофе, проливает несколько капель на пол, за что майор смиряет его убийственным взглядом.       — Потом пообедаешь, поехали.       — Куда опять?       — В салон эротического массажа «Клеопатра». Ты же знаешь где это? — он едва заметно улыбается и направляется к выходу. Черкасов тихо бурчит себе под нос такое привычное «вот сука» и плетётся за напарником. Как будто у него есть выбор. Когда Давида назначали старшим по должности в их отделе, раскрываемость заметно улучшилась. А ещё сотрудники почти перестали опаздывать, есть за мониторами в техническом отделе. И все люто стали ненавидеть Эйдельмана. Кирилл лишь усмехался на реакцию коллег и внимательно наблюдал за поведением друга, чтобы тот не натворил глупостей.       Давид стоит на светофоре, нервно отбивает незамысловатый ритм пальцами по рулю. Глаза ужасно болят от недосыпа, руки едва заметно начинают трястись, но он старается не обращать на это внимания. Вот он — майор, сотканный из бесконечной бумажной работы, следственных мероприятий и погонями за бандитами. Давид никогда не стреляет первым, редко завтракает и почти всегда забывает позвонить своим родителям на выходных.       На телефон приходит сообщение. Он ненадолго отвлекается от дороги, чтобы разблокировать смартфон. Севастьянов Ты ей не звонил? Она мне со вчерашнего дня не отвечает.       Тяжело вздыхает, паркуется возле салона.

Вы Нет. Заезжал позавчера, но она дверь не открыла.

      Это не то, о чем он должен думать во время нового расследования. Дело серьезное, почти пахнет керосином. Не каждый день наблюдаешь смерти участкового и местного алкоголика в рамках одного уголовного дела. Мысли разъедают мозг, отравляют сознание похлеще табачного дыма, который он на дух не переносит. В голове крутится нечто навязчивое, жужжит где-то на подкорке, не даёт трезво рассуждать. Давид перебирает в голове миллион исходов одного простого события. И ни один из них не кажется ему хорошим.

Вы Ее заявление уже подписали?

Севастьянов Нет, но Василенко уже не может отпираться. Считай, что до этого осталось всего несколько дней.       — Сука, — матерится себе под нос, но выходит слишком громко. Так, что Сергей оборачивается на него, смотрит так странно. Проницательно, в самую глубь, словно пытается раскопать все самые грязные подробности жизни майора.       — Что опять стряслось?       — Ничего, все нормально. Пойдём уже.