Синдром существования

Едва ощутимые в полудреме объятья — то ли реальные, то ли эфемерные — легкий поцелуй за ухом и тихое «прости, что задержался» указывали на то, что Хонджун вернулся. От дневной тревоги, захлестнувшей после тяжёлого телефонного разговора, не осталось и следа. Сквозь сонную дымку Сонхва ощущал лишь бесконечную привязанность к любимому человеку, которую не могли разрушить ни чужое презрение, ни его личные комплексы. Убаюканный посапыванием моментально уснувшего после напряжённого рабочего дня Хонджуна, Сонхва заснул спокойно. Но ночное спокойствие испарилось на следующее утро. Копошение Хонджуна, старавшегося собираться как можно тише, чтобы не разбудить Сонхва, прервало чуткий сон и вызвало накатывавший медленно, словно лёгкий прибой, приступ беспричинного раздражения. В любой другой ситуации Сонхва поднялся бы с постели, даже если бы ему самому не требовалось вставать рано, чтобы похлопотать для Хонджуна. Приготовление завтрака, помощь в подборе одежды и аксессуаров и другие бытовые мелочи приносили Сонхва удовольствие, ведь это было лишней возможностью провести больше времени с любимым человеком, который в последнее время чересчур часто пропадал на работе. Но сейчас привычные радости жизни казались едва ли не в тягость. И отрицать тот факт, что опрометчиво (или всё же намеренно) брошенные матерью упрёки сыграли в этом осознании роль, было бы глупостью. — Я разбудил тебя? — спросил Хонджун, отрываясь от разглядывания недр вещевого шкафа, и немного виновато улыбнулся. — Ты сегодня раньше обычного, — бросив взгляд на циферблат электронных часов, стоящих на прикроватной тумбе, сонно пробормотал Сонхва. Хонджун как-то бездумно пожал плечами, мол, что поделать, подошёл к любимому и чмокнул в висок. Уже немного оправившейся от сна Сонхва не стал упускать возможность, притянул партнера за ворот не до конца застёгнутой рубашки и поцеловал куда более страстно: он успел соскучиться за всё то время, что они виделись урывками. Права была мама: они проводили всё меньше времени вместе из-за того, что Хонджун сутками пропадал на работе, а Сонхва всё больше сидел дома без дела. От этой мысли даже сладкий поцелуй стал горше, так что Сонхва отстранился. — Ты позавтракал? — перевёл он тему, чтобы Хонджун не смог догадаться о его беспокойстве. Тот, благо, ничего не заметил, лишь зарылся пальцами в чужие взъерошенные волосы на пару мгновений, после чего покачал головой. — Думал обойтись кофе. — Ну уж нет, — в шутку возмутился Сонхва и поднялся с кровати. — Собирайся пока, я что-нибудь приготовлю. Пока его партнер чахнул над гардеробом, параллельно собирая со стола бумаги (уж вечно Хонджун всё делал в последний момент!), Сонхва решил сообразить скрэмбл на двоих и заварить кофе. На сковороде шкворчали яйца, кофемашинка тщательно перемалывала зёрна, а в голове мужчины роились десятки мыслей о том, что не так с его жизнью. Казалось бы, у него был любимый человек, работа, о которой он мечтал, заботливые друзья и семья, чего ещё желать? Только вот любимого человека, который сейчас днями пропадал в университете, он мог потерять в любую минуту, творческий кризис сказывался на заработке и эмоциональном состоянии, друзья по большей части были заняты своей личной жизнью, а семья… да что и говорить? Вчера вон поговорили, до нервного срыва и открывшейся раны старого доброго комплекса неполноценности. «Чёрт побери, а ведь мне действительно скоро тридцать пять!» — подивился про себя Сонхва, глядя на висящий на холодильнике календарик. Заветный день близился с удивительной неумолимостью. Не то, чтобы Сонхва считал эту дату мифической точкой невозврата, но всё же испытывал какие-то странные предрассудки, лишь стимулированные разговором с матерью. После такого хочешь — не хочешь, а задумаешься о смысле жизни и своих достижениях за эти годы. Да только выходило, что и достижений было не так уж много. Дерево не вырастил, дом не построил, ребёнка не воспитал. «Ребёнок…» — эхом отдалось в сознании Сонхва. А ведь он даже и не думал об этом раньше. Просто будто бы и не было повода. Жизнь и без того била ключом, так что даже не хватало времени задуматься о том, как быстро она летит. И правда, жизнь до одури быстротечна, она ничто в сравнении с пугающей вечностью. Разве может человек сделать что-то, чтобы хоть как-то пересилить свою ничтожность и оставить след, как падающая звезда, умирая, оставляет на небе быстро ускользающую, но такую яркую полосу света? Будь Сонхва идеалистом-мечтателем, непременно сказал бы, что найдёт своё продолжение в каком-то великом творении, но он не считал себя гением. Он был пусть и одарённым, но всё же простым смертным, и единственный способ остаться в памяти для таких, как он, — это дать жизнь кому-то другому, новому и хранящему в себе частичку его самого. Почему-то именно сейчас, в этот ранний час, когда мозг только-только оправился от сонливой лености, эта мысль стала для Сонхва ясна, как белый день. Он счёл это настоящим озарением, до которого раньше и не мог добраться. Эта мысль заставила шестерёнки в его голове вращаться с большей скоростью, раздражала и притягивала одновременно. Может, если он не так удачлив в работе, сможет найти себя в воспитании ребёнка? Эта новая ответственность научит его терпению, стимулирует к чему-то новому и, возможно, станет толчком для вдохновения. Глаза Сонхва загорелись блеском: так случалось с ним, когда его посещала очередная «гениальная» идея. Сейчас, когда он чувствовал себя подавлено, она вызывала в нём какой-то необъяснимый душевный подъём и даже казалась панацеей от бед с матерью, работой и даже Хонджуном. Пусть и иллюзорная, искусно игнорируемая, но опасность висела над ним дамокловым мечом, и Сонхва хотелось иметь частичку любимого человека, если вдруг что-то случится. Даже вполне себе естественная сложность — зачатие ребёнка двумя мужчинами — не казалась такой уж непреодолимой. В конце концов, пара их знакомых геев без особых сложностей нашла себе суррогатную мать, которая выносила здорового малыша. Поглощённый мыслями о том, каким идеальным мог бы стать его мир после появления в нём крошечного человечка, частички его самого или, даже лучше, Хонджуна, Сонхва не заметил, как последний заявился на кухню при полном параде и вырвал из размышлений прозаичным щелчком пальцев и ироничным «Земля вызывает Пак Сонхва». — Садись, всё готово, — оправившись от грёз, произнёс тот. Он в последний момент успел снять с плиты скрэмбл, грозивший пригореть, поставил на стол чашки со свежесваренным кофе и присел напротив партнёра. Однако, в отличие от Хонджуна, к завтраку и не думал притронуться: лишь обхватил руками горячую чашку и смотрел куда-то вдаль, всё ещё думая о своём. Почему-то настроение, буквально секунду назад казавшиеся более чем приподнятым, резко ухудшилось. Причиной тому был Хонджун, но Сонхва скорее винил в этом не партнёра, а себя. Чёрт побери, ведь в своём идеальном плане он не учёл одну важную деталь — как на это отреагирует Хонджун. Ему сейчас явно было не до ребёнка — повышение на работе имело свои последствия и отнимало множество моральных сил и времени, да и в принципе Сонхва не помнил, чтобы тот горел желанием обзавестись малышом. А что, если Хонджуна спугнёт ответственность и он даже захочет разорвать отношения? — Эй, что с тобой? — будто почувствовав терзания Сонхва, спросил Ким. Он оторвался от еды и протянул руку к сидящему напротив мужчине, чтобы сжать кисть в знак поддержки. — Я… я хочу семью. Хонджун как-то нервно прыснул и тут же постарался свести всё в шутку. Он приподнялся, чтобы дотянуться рукой до лба партнёра, будто ожидая уловить первые признаки лихорадки, и прибавил: — Ты на солнце перегрелся, душа моя? — он всегда обращался так, когда хотел легонько подколоть. — Разве я не твоя семья? Сонхва прокрутил в руках чашку и слегка нахмурился. Аргумент, приведённый им самим в разговоре с матерью вчера, уже не казался таким уж состоятельным. Поэтому, выдержав паузу для того, чтобы успеть подобрать нужные слова, поднял глаза на партнёра и ответил: — Я хочу полноценную семью, Хонджун. Хочу ребёнка. От тебя. Хонджун, собиравшейся отпить кофе, подавился напитком. — Ты… мы раньше не думали об этом, — заметил он, откашлявшись и поставив чашку на стол — от греха подальше. — Почему ты вдруг говоришь о ребёнке? — Разве ты никогда не хотел оставить частичку себя в этом мире? Мужчина снова прыснул и снисходительно посмотрел на Сонхва, как родитель смотрит на ребёнка, сказавшего по незнанию глупость. — Я не настолько болен и стар, чтобы думать о подобных вещах. Но Сонхва такой ответ не удовлетворил. Начиная разговор о болезни Хонджуна, они вышли на слишком тонкий лёд. — Ты прекрасно знаешь, насколько опасна твоя болезнь. Почему ты опять отшучиваешься? — Да ладно тебе. Врач же сказал, что всё в порядке. — А ещё он сказал, что тебе нельзя перегружать себя, — парировал Сонхва. Он терпеть не мог, что его партнёр легкомысленно относится к своему здоровью, поэтому не преминул уколоть. — Ты целыми днями пропадаешь на работе, разве это можно назвать «в порядке»? — Я не перегружаю себя, это вполне нормально для человека моего статуса. У Сонхва оставался последний козырь в рукаве — жёсткий и радикальный. — Хоть кто-то на работе знает, что ты болен? Знает, как можно тебе помочь в случае чего? Хонджун молчал, глядя пристально, но было видно, что репликой партнёра он был повержен. В гляделки он проиграл: спустя пару секунд безнадёжно вздохнул и опустил глаза на тарелку с недоеденным скрэмблом. — Я волнуюсь, — признался Сонхва. — Если с тобой что-то случится, я не переживу. — Мне пора, — отрезал Хонджун. Завтрак так и не был доеден, кофе не был допит. Хонджун поднялся из-за стола, резко оборвав разговор на трагической ноте, потому что знал: чем дальше он зайдёт, тем больнее будет им обоим. По поджатым губам, сведённым бровям и каким-то рваным движениям, с которыми он обувался и натягивал куртку, было видно, что он жалеет, что не смог помешать продолжению этого разговора раньше, ещё до того, как успел испортить вполне себе сносное утреннее настроение. Сонхва оперся плечом о косяк двери, выходившей в прихожую, молча наблюдал за сборами партнёра и с тоской думал, что, наверное, Хонджун воспринял его слова о ребёнке, как очередную блажь (иногда он в шутку так и говорил: «Разве ж мне понять твои блажи?»). Но Сонхва был серьёзен в своих намерениях. Вероятно, впервые за долгое время так серьёзен. Хонджун ушёл, не попрощавшись. Сонхва лишь покачал головой и как-то измученно потёр переносицу. В их жизни были ссоры с хлопаньем дверьми и молчаливыми обидами, были и жаркие примирения. Нужно было лишь дать друг другу немного времени остыть и осмыслить ситуацию. Тем более, что сейчас действительно было о чём подумать. Им обоим.

***

Лучшим способом прочистить голову Сонхва считал уборку квартиры. Это помогало если не расслабиться, то уж точно снять стресс. Сонхва давно понял: вместо того, чтобы вымещать злость на окружающих, лучше хорошенько отдраить ванну. Самое то, чтобы выпустить пар и дать волю эмоциям. Вот и сейчас, стоило Хонджуну уйти, мужчина избавился от недоеденного завтрака и, даже кофе не допив, натянул перчатки, развёл чистящее средство, залез в ванну и принялся нещадно тереть губкой керамические стенки. Странно, но едкий запах чистящего средства действовал на Сонхва как-то успокаивающе. Он всё скрёб и скрёб и без того чистую ванну, вдыхая химию и напевая про себя идиотскую песенку про маленькую акулу просто для того, чтобы больше ни о чём не думать. Но не думать не получалось. Мысли всё крутились в голове, будто заевшая пластинка. Хоть Сонхва не назвал бы себя быстро отходчивым, всё же он старался долго не зацикливаться на объекте ссор и как-то быстро находил себе другое занятие. Только вот сейчас он всё возвращался к их разговору за завтраком, прокручивал его в голове, проигрывая разные исходы, размышляя, мог бы этот разговор сложиться иначе или был обречён на провал. Свою вину признавать для мужчины всегда было сложно, но сейчас пришлось повиниться перед самим собой: не стоило давить на старую Хонджунову (да и его тоже) рану. — Чёртов эгоист! — выругался Сонхва, отбросив губку в сторону и осев на дно ванны. Зачем он заговорил о болезни? Зачем решил манипулировать словами доктора и своим отношением к здоровью партнёра? Прав был бы Хонджун: всё ради какой-то секундной блажи и жажды быть «нормальным»! — Чёртова сука со своими чёртовыми стереотипами! Сонхва никогда не позволял себе так отзываться о матери, но гнев на весь мир и самого себя был сильнее почтительности. Сейчас, сидя на дне ванны в луже чистящего средства, вдыхая его едкие пары, он чувствовал себя полным ничтожеством. Подумать только, насколько тонкой оказалась манипуляция матери! Всего пару умелых фраз не только довели его до истерики, но и спровоцировали на конфликт с Хонджуном. И эти же самые фразы он произнёс фактически слово в слово, сам того не заметив. Он так стремился быть не таким, как все, и не идти на поводу какой-то нездоровой, по его мнению, нормативности. И дело было вовсе не в протесте матери (такие подростковые глупости в его возрасте уже были не к лицу), дело в его собственных принципах. Но что теперь? Теперь его приступы были втоптаны в грязь, куда он и сам опустился, пристыдив Хонджуна потому, что пристыдили его. До чего же глупо! «Повиниться. Надо повиниться».