Песни злых цветов

— Гэвин. Это было необычное животное. Рид никогда не видел волков, передвигающихся на задних лапах. Хотя в поселении ходили легенды про людей, которые в чистую лунную ночь могут перепрыгнуть через камень на перекрёстке и обратиться в зверя. — Гэвин, пожалуйста! В облике зверя такие перевёртыши душат кур и коз, охотятся на лесных животных, а при сильном голоде способны напасть и на человека. Они выкапывают с помощью своего острого нюха и крепких когтей целебные травы из глубин лесного мха, из-под прелой хвои. Четыре сильные лапы несут их по тёмным чащам и пустынным степям навстречу судьбе… — ГЭВИН! Не отключайся. Байки говорят, что если оборотень не вернётся к тому же самому камню и не перепрыгнет через него обратно до рассвета, то навсегда останется животным. Но будет помнить о прошлом, а от этого ещё сильнее злиться на людей. А если укусит человека, велика вероятность, что тот превратится в такого же зверя. Разодранную лодыжку дерёт огнём. Гэвин не уверен, что произошло на охоте. Окружающий хвойник остро бил по обонянию, а слух улавливал мельчайшие отзвуки. Они охотники, им положено замечать мелкие детали, без этого никуда. В поселении жизнь так и протекает, каждый делает то, что у него получается лучше всего: охота, рыбалка, собирательство, стройка, домашнее хозяйство. Вот лично Гэвин плох в уходе за животными, он предпочитает их свежевать. Рыскать за дичью по лесам, а не выволакивать её из загонов. Элайдже же, например, больше даётся изобретательство. Всё время он что-то выдумывает — и ведь полезные вещи. Оросительная система для посевов, водосборники, новое покрытие для крыш. Элайджа всегда был таким умницей, и Гэвину незачем завидовать, он счастлив, что этот смышлёный чудак — его брат. Он приносит пользу. Они уже довольно давно преследовали раненого оленя по кровавым следам и примятым кустам. По звуку и запаху. Было не сложно, но с Камски пришлось разойтись по разным сторонам, чтобы взять зверя в клещи. Гэвин нарочно громко шумел и гнал животное в направлении напарника, а тот в свою очередь должен был добить рогатого точной стрелой. Но петля оказалась слишком большой. Когда Гэвин настиг свой охотничий трофей, оказалось вдруг, что его опередили. Лесной хищник, заботящийся о природе поеданием мёртвого и больного, явно не хотел делиться мясом. Но это животное — это была их с Элайджей добыча, а её загрыз волк, который стоял сейчас с окровавленной мордой над трупом копытного и рычал на Гэвина. Стремительно взведённая стрела прошла мимо и попала кинувшемуся хищнику в переднюю лапу, а не в горло, как метился Рид. Запоздалая мысль, что и в стрельбе Элайджа оказался бы лучше, проскользнула по сознанию, забирая на себя остатки внимания. Нужно было не циклиться на ней, а доставать нож из перевязи. Когда Элайджа нагнал его, Гэвину в лодыжку успели вонзиться острые зубы. Словно бы схлопнулся огромный ржавый медвежий капкан, который после начали трясти, выдирая тем самым из жертвы куски мяса. Волк умирал, и Рид бил его зазубренным лезвием по морде, но это не помогало, потому что загнанный в угол зверь всегда дерётся до последнего. Камски всё-таки успел — его стрела пробила волчью шею насквозь, острый наконечник вышел со стороны Рида, едва не оцарапав размочаленную плоть. Выглядело даже хуже, чем можно ожидать — юноша понял это по тому, как брат сглатывает подступившую к горлу рвоту. Риду хотелось орать и биться о землю, но всё его сознание замерло и переклинилось на мысли о том, как же сейчас больно-больно-больно. В себя он пришёл только после отвешенной Камски пощёчины, но сказать ничего так и не смог. Тот перетягивал его бедро бечевой, заматывал разодранный голеностоп в ближайшие листья и тоже перехватывал тугими петлями, но не так ощутимо. Гэвину казалось, что годы его жизни утекают вместе с кровью, пропитывающей траву под ногами. Красное на зелёном выглядело омерзительным.

***

Говорили, что шаман меняет свой облик с приходом сумерек — переходит на сторону духов и становится зверем, потому что человеку не по силам выдержать влияния душ. Гэвин помнит только очень бледные, почти прозрачные глаза цвета острых звериных клыков. В какой-то миг в них мелькает краснота, будто бы зубы обагрились кровью, но она тут же пропадает, как секундный морок. Оглушённое болью заторможенное сознание не сразу распознаёт грим: белый тон лба и век, полосы на скулах серо-волчьей расцветки. Носа и рта не видно — скрывает тряпичная маска с нечитаемым узором, что складывается в ломаную линию животного оскала. Риду всерьёз мерещится ненавистный зверь, который спрашивает неожиданно строгим, лающим голосом: — Что случилось? Он слышит, как запыхавшийся Элайджа испуганно рассказывает о том, как его непутевый загонщик-брат на охоте сам стал добычей. К кровоточащей ноге прикасаются неожиданно ледяной рукой, и Гэвин вскрикивает от страха и боли. Кровь остаётся на пальцах целителя, которые крепко держатся за голень, удерживая от очередного лягания. Гэвин скулит на одной высокой ноте. — Молодцы что перевязали. Иначе бы он умер, — так с ходу и не понять, издевается или хвалит. — Как он сюда дошёл? Рид вдруг вспоминает далёкую чужую фразу, оброненную в пургу: «Не возвращайся до осени». Сегодня тридцатая луна августа. Завтра последний день лета. Ох, надо же, он рановато. Это слишком смешно и страшно. Тогда, зимой, придя в селение, Гэвин первым делом сдал главе лекарство, не взирая даже на то, что было уже очень поздно, последние закатные сумерки. Время, когда соединяются миры живых и мёртвых, а он всё равно поступил по-своему, и умудрился разгневать вождя. — А вы знали, что у нас новый шаман? — Да. — Так какого хера не сказали мне?! Тупые традиции. Старый целитель дожидается прихода нового, передаёт ему дом, а сам уходит в лес, где, якобы, обращается в зверя и умирает уже смертью звериной. Так он становится одним из духов-наставников своего преемника. Гэвин не должен был о таком знать, но налакавшийся своих настоек Хэнк часто рассказывал ему о добре и зле, о предках, о ритуалах, а мальчишка слушал, заворожённый. Он всё ещё не может понять до конца, где правда, а где вымысел проспиртованного сознания. Неудивительно, что его и после чужой смерти тянет к потустороннему. Сейчас же Рид хочет испуганно огрызнуться, но изо рта вырывается только шипение — мышцы простреливает очередным болезненным спазмом. — Почти сам дошёл, — всё-таки находит в себе силы Гэвин. — Я мог бы прийти к вам. — Я боялся оставлять брата там, — это уже Эл. — Решил, что правильнее будет довести до вас. Шаман неопределённо ведёт плечом и Рид замечает у него на наплечнике перья: тёмные, злые. Он почти пугается, потому что чёрных птиц запрещено убивать, а шаман, судя по всему, убивал. Или выменивал части священных птиц, но тогда он в любом случае становится соучастником преступления. Он совсем не такой, как Хэнк. От него тянет могильным холодом и горечью костров. — Я Девятый. Гэвин наконец-то фокусируется на его лице: острое, скуластое и очень сильно похожее на морду пса, особенно с таким раскрасом. Менее страшным от этого не становится. Он вспоминает зиму, горячие пальцы на лице и смеющиеся глаза. — Послушайте, мне без разницы, ладно? Хоть двенадцатый. — Камски, кажется, нисколько не боится за себя (только за брата) и не смущается — верно, это же не над ним сейчас колдуют. — Пожалуйста, помогите ему. Чужие пальцы касаются повреждённой ноги почти мягко, но ощутимо болезненно сквозь разодранное мясо ощупывают смещенные в процессе жевания кости. Гэвин надеется, что все хорошо, но судя по тому, как хмурятся при осмотре обе пары серых глаз, на многое Рид может не рассчитывать. — Э-эл. Он почти блеет. Его начинает пробирать озноб от того, как сильно некомфортно здесь, на жёсткой земле возле чужой хижины. Из разгорающегося рядом костра несёт жжёной полынью и чем-то ещё, слишком терпким и знакомым. — Потерпи, Гэвин, всё будет в порядке. — Элайджа слишком взволнован даже для того, чтобы нацепить на лицо свою извечную улыбку. — Этот придурок ведь не умрёт? Гэвин думает, что лучше бы он умер. Сейчас, лёжа на горячей, ещё не остывшей от дневного жара почве, он думает о том, что небеса сегодня такие красивые. Духи предков уже начинают подмигивать ему, манить к себе в тёплую и безмятежную высоту. Рид будет одним из них, будет указывать направление заплутавшим путникам, будет светить и зазывать к себе… — Ему придётся остаться. — Разумеется, ему придётся остаться, он же бледный, как покойник, — повышает тон Камски. Голос шамана словно кутается в густой мех, доносясь откуда-то из глубин. У Гэвина травматический шок и всё, чего ему сейчас хочется, — это отключиться, чтобы перестать чувствовать боль. — Духи недовольны, вы покусились на святое, они вас наказали, — Девятый сурово смотрит на Камски. — Вы не имели права бить волка. — Он напал на нас. Он напал на Гэвина. Нужно было дать брату умереть? — с издёвкой переспрашивает Камски. Рид знает, что брат относится к мистике без особого уважения, да и вообще утверждает, что это не предки наверху, а горящие далеко-далеко камни — но как камни могут гореть? Сейчас его заступничество было понятно, но парень всё равно испытывал благодарность. — Он остаётся. Приходи завтра и принеси его вещи — на несколько лун как минимум. И шкуру убитого волка. — Это наша шкура. И скоро начнётся ночь, я не могу забрать её сейчас. Элайджа упирается, и Девятый внезапно резко вскидывает голову. Гэвин вздрагивает от его движения и звонкого птичьего крика: — Ты хочешь, чтобы твой брат умер?! Камски моргает, тушуется и закусывает губы: — Я буду завтра к полудню. Держись, Гэв-с, я передам матери, что с тобой всё хорошо. Он быстро уходит в сторону леса, откуда вёл брата, чтобы срезать мясо, если оно ещё не пропало и если дикие звери не растащили куски по норам. Оставляет Гэвина один на один с человеком, который, по повериям, может вытащить из обывателя душу и впитать в себя. — Можешь собрать шкуру и мясо сейчас, — произносит ему вослед шаман. — Все гневливые духи сидят на цепи. Он поворачивается уже к Гэвину: — Тебе очень повезло. Я ждал тебя позже. Ты сбиваешь мои планы. Когда мужчина поочерёдно касается ладонью его лба, шеи и запястья, юноша не сопротивляется. А затем осознаёт, что ему ещё хочется походить по этим лесам, посмотреть птиц и зверей, он ещё даже не был на дальнем пляже, а Эл уже исходил его вдоль и поперёк! — Не волнуйся, Гэвин, — его голос чудится нечеловеческим, соколиным; на сером лице мерещится ломаный тёмный клюв хищной птицы. — Я не выдам тебя духам. Юноша ощущает, как под нос ему подсовывают что-то приторно-сладкое и просят вдохнуть как можно глубже. Ноздри забивает пахучая пыль, чужие пальцы накрывают веки, и Рид слышит, как Девятый начинает камлать короткими горловыми звуками. Он отключается на третьем такте.