Спектр

Мягкий свет, тёплым потоком льющийся на её подставленное солнцу лицо, вдруг пропал. Китнисс, привыкшая к ощущению согревающих лучей на коже, нашла причину их исчезновения, приоткрыв глаза, — по голубому летнему небу степенно проплывали большие белые облака, за которыми на время спряталось солнце. Посчитав, что это событие никак не мешает её планам, Китнисс смежила веки и вновь вслушалась в звучание окружающего мира. Едва уловимо шелестели ветви деревьев и листья на них, и столь же тихо им вторили мелкие травинки рядом с её головой. Птицы не пели, но их краткие переклички иногда раздавались, нарушая молчаливое затишье. В свои права полноценно вступил июнь, и Китнисс, перепробовав подавляющую часть занятий дома, принялась активно познавать природу и прилегающие к Деревне победителей безлюдные территории Дистрикта-7. Сегодня её компанией была Джулия, пожелавшая показать ей место, до которого Китнисс ещё не добралась, — лощину. По ощущениям, они с Джулией прошли около мили, прежде чем достигли цели. Раньше Китнисс никогда не заходила настолько глубоко в лес Седьмого — опасалась заблудиться или наткнуться на какого-нибудь далеко не дружелюбного представителя животного мира, и потому всё вокруг было новым и неизведанным для неё. Джулия обещала, что никакой дикий зверь их не потревожит: электрический забор в Дистрикте-7 работал гораздо лучше, чем в Двенадцатом, и пока что, насколько было известно, его не отключали именно в целях безопасности — покинуть Седьмой отныне можно было легальным способом, а животные не могли попасть на землю, принадлежащую людям. Да и, в общем-то, не стремились никогда этого сделать — и жители Дистрикта-7, и звери предпочитали мирно сосуществовать, не сталкиваясь друг с другом. Охота здесь, как и в Двенадцатом, была запрещена. Охота… Раньше в этом слове заключалась почти вся её жизнь. Охота давала шанс на выживание, позволяла прокормить себя и мать с сестрой и дарила ощущение свободы. Нередко Китнисс чувствовала себя хозяйкой леса, и тогда ни Капитолий, ни Игры, ни Сноу были не властны над ней. А сейчас всё это осталось в прошлом, и потому она старалась не думать, не вспоминать о занятии, казавшемся неотъемлемой частью неё, чтобы не тревожить успокоившиеся душевные раны. К тому же, несмотря на дозволение доктора Аврелия вернуться к стрельбе из лука (разумеется, только по мишеням) где-то через пару месяцев, Силия была против этой идеи, так что Китнисс не позволяла расти ложной надежде. — Знаешь, я ведь не была здесь год или около того, — отрешённо сказала Джулия, будто задумавшись вслух. Поборов лень, Китнисс открыла глаза и повернула голову в сторону сидящей на пологом склоне лощины девушки. — Последний раз мы ходили сюда с Блайтом незадолго до Квартальной бойни. — Это было ваше личное место? — спросила Китнисс, пытаясь избежать неловкой паузы и возникновения воспоминаний об Играх в её голове. — Нет, не совсем, — слегка улыбнулась Джулия, видимо, мысленно погружаясь в прошлое. — Впервые в лощину меня привела Джоанна, а уже потом я узнала, что Блайт часто ходил сюда, когда ему надо было что-то обдумать. — И как странно осознавать, что он больше никогда не сделает этого, — пробормотала Китнисс себе под нос, но, похоже, Джулия, обладающая тонким музыкальным слухом, всё равно услышала её. — Китнисс, — спокойно окликнула её собеседница, — не думай об этом. Блайт знал, на что шёл, — проговорила Джулия, на секунду накрывая кисть Китнисс своей ладонью и чуть сжимая. — Не начинай снова винить себя. Возможно, ей должно было быть стыдно за то, что чувство вины не брало верх над всеми остальными эмоциями; возможно, Китнисс была обязана постоянно ощущать себя виноватой во всех бессмысленных и жестоких смертях. Однако сейчас она уже не была способна на это — сеансы с Силией и Аврелием принесли результат. Да, Китнисс знала, что никогда не сможет забыть всё случившееся, никогда не выкинет из памяти всех погибших; но при этом вина больше не душила её и постепенно истаивала. — Я постараюсь, — кивнула она наконец. Китнисс как раз обдумывала, стóит ли рассказать о Луговине в Двенадцатом, поделившись ещё одной частью своей жизни, упомянуть то, что у неё тоже был важный человек, которого сейчас нет в её судьбе, хотя их и не разделяет смерть. Быть может, ей бы стало чуть легче, скажи она Джулии о Гейле. Вот только новые слова, которые произнесла Джулия, помешали воплотить задуманное. — Есть ещё кое-что, что я должна рассказать, — начало было лишено оптимизма, чем заставило Китнисс напрячься. — Через неделю мне нужно будет уехать из Седьмого. Новость явно не была настолько трагической, насколько сулил тон Джулии. Китнисс выдохнула — она, признаться, ожидала худшего. — Надолго? — спросила, пытаясь сохранять ровную интонацию. — Не знаю, — повела плечом Джулия, — думаю, примерно на месяц. Иногда мамины родственники вспоминают о моём существовании, после чего им становится жизненно необходимо увидеть меня, — раздражение было настолько не свойственно Джулии, что Китнисс не смогла скрыть откровенно удивлённого взгляда. — Значит, ты поедешь в Капитолий? — предположила Китнисс, памятуя о происхождении матери девушки. — Угу, — безрадостно подтвердила Джулия, — и вернусь, наверное, только после дня рождения. В таком случае можно было не ждать её раньше двадцать первого июля, ведь день рождения Джулии приходился на девятнадцатое. Китнисс спрашивала у неё об этом вскоре после своего праздника, когда задумалась, что она сама могла бы подарить Джулии. — Почему же ты бóльшую часть года живёшь в одиночестве в Седьмом, если у тебя есть родственники? — поинтересовалась Китнисс. У неё не было шанса познакомиться с бабушками и дедушками, и она не понимала, отчего Джулия упускает возможность быть с людьми, родными по крови. — Раньше мы с Блайтом были друг у друга, — вздохнув, сказала Джулия. — Была Джоанна и другие победители. В конце концов, когда-то были живы и мама с папой. Мамины родители не пришли в восторг, когда она уехала из столицы ради Дистрикта-7 и какого-то бедняка, пусть он и был братом победителя Голодных игр. Джанет не была единственным ребёнком в семье — её сестра и брат только после её смерти пожелали видеться со мной. Но это было не нужно мне: хватало тех, кто находился рядом, в Седьмом. А сейчас… — Джулия замолчала, и Китнисс внезапно осознала, как та закончит рассказ. — Это был первый год, когда ты осталась совсем одна? — договорила она за девушку. — Ну, не совсем одна, — слабо улыбнулась Джулия, — к счастью, приехали вы с Хеймитчем и спасли меня от одиночества. Китнисс усмехнулась, сознавая, что их приезд спас не только Джулию. Что было бы, если бы они остались в Двенадцатом? Как долго Китнисс смогла бы выносить ежесекундные напоминания о сестре, о жизни до Игр и до революции? Как скоро она бы полностью сломалась? Ей повезло, что проверять это на собственном опыте не пришлось. В настоящий момент Китнисс была рада, что судьба закинула её в Дистрикт-7.

***

Дома её ждали письма. Больше месяца прошло с тех пор, как Китнисс получила их, но не смогла открыть. В день рождения, когда Хеймитч передал их ей, она не чувствовала себя достаточно стойкой, чтобы выдержать ещё одно эмоциональное испытание. Потому она убрала их в один из ящиков стола, подальше от своих глаз. Никакое любопытство не было способно придать ей сил для того, чтобы вскрыть два конверта и наконец узреть, что написали её мать… и Пит. Хеймитч говорил, что ни у кого из них нет сведений о том, где находится Китнисс, поэтому письма присылали доктору Аврелию. Тот уже собирался отправить их в Седьмой, когда представился более удобный случай — врач решил передать почту с Хеймитчем. Китнисс подозревала, что найдёт в обоих письмах поздравления, но она даже боялась предполагать, что ещё сможет обнаружить там. И в итоге это нежелание сталкиваться с матерью и Питом, пусть лишь через письма, привело к тому, что она вновь и вновь откладывала их. Забыть — или, по крайней мере, попытаться сделать это — о письмах было намного легче, чем прочитать строчки, которые адресовала ей мать. Мать, которая бросила её тогда, когда была так сильно нужна. Конечно, боль от этого поступка прошла, но Китнисс не хотела вновь погружаться в неё, предпочитая избегать. И гораздо больше она не желала иметь дело с письмом Пита. За прошедшее время Китнисс так редко думала о его голубых глазах, в которых поселилась ненависть к ней, сменившаяся холодным равнодушием, что почти убедила себя в том, что всё это не имеет значения. Держа в руках запечатанный конверт от него, она гадала, как продвигается его выздоровление, вспомнил ли он своё отношение к ней, сумел ли полностью очиститься от влияния пыток Капитолия… А в голове всплывали лишь слова Силии, сказанные ею после того, как Китнисс рассказала про письма. — Знаете, мисс Эвердин, возможно, вам не понравится моё мнение, но я всё-таки озвучу его, — твёрдо говорила доктор. — Естественно, я не навязываю его вам — просто делюсь одной из точек зрения. Я думаю, то, что мистера Мелларка нет рядом с вами прямо сейчас, к лучшему. — Действительно? И почему же? — скептически приподняла брови Китнисс. — Мои коллеги, проводившие исследования, доказали: влюблённость нередко походит на депрессию. К тому же у влюблённых наблюдается пониженный уровень серотонина, и я не берусь предсказать, какие бы были последствия, если бы мистер Мелларк, живое напоминание о вашей влюблённости, постоянно был рядом с вами, заставляя пройти все этапы этого чувства с начала, и усиливал все депрессивные симптомы. Письмо словно бы ожгло ей руки, и Китнисс выронила его, не останавливая от падения в ящик. Нет, она ещё не готова прочесть его. По счастью, сразу же отыскалась весомая причина, чтобы не делать этого, — с первого этажа раздались звуки музыки, которую слышать ей ещё не доводилось. За месяцы, проведённые с Джулией, Китнисс смогла запомнить репертуар девушки и получила разрешение присутствовать при разборе новых произведений. Поначалу Джулия противилась этому, ведь начальный этап разучивания был далёк от того, чтобы быть представленным публике. Однако Китнисс прибегла к рекомендациям Аврелия и Силии, утверждавшим, что она должна найти занятие, которое заинтересует её, а наблюдение за игрой Джулии на рояле по какой-то причине было очень увлекательным. Каждое произведение проходило тщательный отбор, и Китнисс не планировала лишать себя возможности видеть процесс разучивания очередной прекрасной композиции. Нежная, грустно-элегичная мелодия вела Китнисс от комнаты до гостиной — места, где Джулия создавала эти волшебные и утончённые созвучия. Пальцы девушки перебирали клавиши, помогая появиться струящемуся звуковому потоку. Порой он прерывался, когда Джулия, по всей видимости, задумывалась и пристальнее всматривалась в ноты, но даже сквозь неравномерный темп и незначительные остановки была слышна общая красота музыки. — Давно ты тут стоишь? — спросила Джулия, когда закончила играть и обернулась ко второму слушателю. Первым был Лютик, который лёг рядом с ногами девушки и явно не собирался менять местоположение. — Что? — не сразу сообразила, что от неё хотят, Китнисс. — Нет, наверное, не дольше пары минут, — ответила она, вернув себе способность осознавать окружающую действительность. — Вижу, у тебя новое произведение в программе, — Китнисс указала головой на ноты. — Это я больше развлекаюсь, — хмыкнула Джулия, — пробую себя в роли концертмейстера невидимого солиста. — В роли кого? — порой музыкальные термины Джулии ставили Китнисс в тупик, и тогда приходилось просить пояснений. — В роли человека, который аккомпанирует певцу или другому инструменту, то есть я в данном случае отвечаю за сопровождение, — объяснила Джулия, вновь заставив Китнисс задуматься. — Но ты же сейчас одна, — заметила она, — и у тебя нет человека, который был бы… солистом?.. — неуверенно договорила Китнисс, стараясь не запутаться в терминологии. — Ты права, — согласилась Джулия, беря ноты в руки. — Это песня, которая попалась мне, когда я разбирала нотный архив мамы, и для её исполнения нужен певец. Конечно, я могу выкрутиться и сыграть и вокальную партию, но с реальным голосом было бы лучше. — Я немного умею петь, но совершенно ничего не понимаю в твоих нотах, — вдруг призналась Китнисс и тут же мысленно ударила себя по лбу: подавать идеи Джулии было опасно — она могла молниеносно начать их реализовывать. — Точно! — глаза девушки загорелись, и этот зелёный огонёк наверняка не сулил Китнисс ничего хорошего. — Да-да-да, я же знала, что ты хорошо поёшь, но это совершенно вылетело у меня из головы, — быстро заговорила Джулия, ощутив волну энтузиазма. — То, что ты не разбираешься в нотах, не беда — я выучу с тобой мелодию на слух, она несложная. — Джулия… — попыталась одёрнуть её Китнисс, но не преуспела. — Я перепишу для тебя слова, и потом мы начнём учить песню, — улыбнувшись, заключила девушка и поднялась с места. — Помнишь, что сказали твои врачи? Пробуй любые занятия, — с важным видом высокопарно поддразнила Джулия. Китнисс не выдержала комичности ситуации и рассмеялась. Противостоять воодушевлённой Джулии и её обаянию было невозможно. К тому же освоение нового вида деятельности было бы полезно, а пение не вызывало у Китнисс отторжения. Наоборот, ей нравилось петь, и возможность вернуться к этому занятию наполнила её странным предвкушением. — Хорошо, — отсмеявшись, с лёгкой улыбкой произнесла Китнисс, — ты меня убедила.

***

За неделю до отъезда Джулии они успели разобрать всю вокальную партию Китнисс и даже пару раз соединить её со звучанием рояля. К их общей радости, первый опыт совместной работы получился не таким уж плохим, но Китнисс понимала, что им предстоит лучше проучить немало мест. Однако главным было то, что она хотела делать это: оттачивать свой навык, улучшать пение (поначалу оказалось очень непривычно взаимодействовать с инструментом — петь в одиночку, руководствуясь исключительно велением своего сердца, было проще) и исправлять все проблемные места, доводя песню до совершенства. Возможно, одной из сложностей был текст. Китнисс честно учила, но никак не могла запомнить его — трудно было петь про сильную и яркую любовь, о которой была песня, когда сама исполнительница не ощущала столь бурного чувства в своей душе. Джулия сказала, что в достижении результата может помочь упорство, но с ним одним невозможно будет правильно спеть настолько проникновенную музыку. Был ли это стыд перед авторами, было ли это нежелание подводить Джулию, которая уже отрепетировала свою часть, или, быть может, виной всему служила жажда добиться идеала, внезапно взыгравшая в ней, — Китнисс не знала. В ней лишь жила уверенность, что однажды она сможет исполнить эту песню так, как нужно. Однако без Джулии все репетиции откладывались. Китнисс не думала, что настолько привязалась к ней, что без присутствия той, которая изначально вынужденно стала её соседкой, дом будет казаться настолько пустым. Лютик, казалось, не мог понять, куда делась более добрая и лояльная, чем его хозяйка, девушка. Китнисс видела, что кот по крайней мере дважды обошёл весь дом, проверив каждый угол, в попытке найти Джулию. Конечно, ему не удалось сделать это, и Лютик, по всей видимости, заскучал: он подолгу проводил время на подоконнике, наблюдая за улицей, нередко подходил к входной двери или бродил по комнате Джулии. Китнисс, в отличие от кота, не позволяла себе впадать в уныние, находя дела, первым из которых являлся разговор с Аврелием. Как помнилось Китнисс, кое-кто — один капитолийский доктор — в своё время настаивал, что ей нужна компания, и уверял, что ей нельзя жить одной. Сейчас настал тот момент, когда она могла припомнить врачу его слова и ехидно спросить, что же ей делать теперь, когда она осталась без соседки. Аврелий — стоило отдать ему должное — от своей позиции отказываться не стал, хотя хвалил Китнисс за успехи в выздоровлении и даже разрешил ей находиться дома в одиночестве. «Впрочем, мисс Эвердин, вы также можете попытаться потеснить мистера Эбернети», — не без иронии напоследок предложил Аврелий. И сделал это определённо зря: Китнисс вспомнила, что Хеймитч был ещё одним человеком, который подталкивал её согласиться с тем, что ей нельзя быть одной. То, что она была раздражена и обижена, Китнисс отчётливо помнила, а сейчас могла повернуть те его заверения в свою пользу. Нельзя было отказать себе в удовольствии слегка позлить друга — в конце концов, зимой он сам выбрал тот вариант, при котором ему пришлось заставить Китнисс жить с Джулией. Китнисс считала, что Хеймитчу с самого начала следовало задуматься о возможных последствиях. Но он предпочёл не думать об этом, и теперь возмездие было близко. — У тебя есть два пути, — со всей своей прямотой и честностью заявила ему Китнисс с порога, когда Хеймитч открыл дверь, — либо мы с Лютиком будем жить с тобой, либо ты будешь жить с нами. — А как же тот путь, где ты идёшь к себе домой и перестаёшь пытаться воплотить идиотские идеи? — весьма недружелюбно, по мнению Китнисс, спросил в ответ Хеймитч. — Какие же это идиотские идеи? — она притворно удивилась. — Меня же уверяли, что я нуждаюсь в компании, а Джулия уехала, и я осталась совершенно одна, — стараясь звучать убедительно, произнесла Китнисс и, подумав, прибавила: — За исключением Лютика. Кажется, Хеймитч разгадал её игру и потому, недолго помолчав, усомнился: — По-моему, ты что-то путаешь, солнышко. Я припоминаю, что говорил о необходимости для тебя жить самостоятельно, без моего постоянного присутствия. А сейчас тебе выпал прекрасный шанс наконец-то попробовать, — усмехнулся он, как будто уже был уверен в собственной победе. Китнисс закусила губу. Эти его слова давно забылись, и теперь ей нужно было срочно решать, чем парировать их. Мысль отказаться от своего плана даже не посещала её, и Китнисс судорожно силилась придумать нечто такое, что сумело бы убедить Хеймитча уступить и согласиться с ней. — Доктор Аврелий поддержал меня, — выпалила она так, будто Хеймитч уже начал выгонять её, хотя её визави оставался спокойным. — И мне очень непривычно без Джулии. Чувствую себя так, словно я вдруг стала последним живым человеком на свете. — Аврелий, похоже, был не в себе, — сделал вывод Хеймитч, и Китнисс глубокомысленно промолчала, не признавшись, что доктор не говорил об этом всерьёз. — Ну так что ты решил? — поторопила Китнисс, устав от затянувшейся паузы. — Я бы хотел защитить своё личное пространство от твоих постоянных вторжений, дорогая, но ты же наверняка не успокоишься, если я не пойду с тобой или не впущу тебя добровольно, — рассуждал Хеймитч, и ход его мыслей определённо нравился Китнисс. — Буду стоять на своём до последнего, — твёрдо отозвалась Китнисс, предчувствуя близость развязки спора. Хеймитч ненадолго закрыл глаза, нахмурился, будто обдумывал всё в последний раз перед принятием решения. — Заходи, — сдался он, отходя в сторону от двери и освобождая проход. Погрузившись в словесное противостояние, Китнисс забыла, что они даже не зашли в дом, принявшись дискутировать на крыльце. — Будет честнее, если мы не будем распоряжаться домом Джулии без её ведома, — пояснил он. — Мне ещё надо забрать Лютика и кое-что из вещей, — качнула головой Китнисс. — Ах да, в кампанию по захвату моего жилья входит ещё и твой кот, — протянул Хеймитч, видимо, пробуя давить на её совесть. Вот только внутренний судья Китнисс молчал — она не чувствовала себя виноватой. Она снова добилась того, чего хотела.

***

Хеймитч и сам не знал, почему позволял Китнисс столь наглым образом влезать в его жизнь. Разумеется, он мог не поддаваться, отстоять свою позицию и отправить Китнисс куда подальше. Но по какой-то причине он этого не сделал… или не захотел сделать, однако эта мысль мелькнула так быстро, что ему даже не удалось воспринять её. Наверное, дело было в том, что они наконец пришли к соглашению о дружбе, а спорить с Китнисс, пытаясь выиграть, означало однозначно нарушить мир. Любые волнения и расстройства сейчас были вредны ей, и меньше всего Хеймитчу хотелось стать причиной ухудшения самочувствия Китнисс. Она могла быть невыносимой и порой раздражающей, но, даже несмотря на её непростой характер, Хеймитч не был способен заставить себя относиться к ней жёстче, более колко, как ко всем остальным. Теперь — после всего, через что они прошли, после того, как наконец признали друг друга друзьями, — нет. И даже понимание, что не только Китнисс может привязаться к нему, но и наоборот (всё-таки это был обоюдный процесс), и осознание того, что позже будет чересчур сложно пережить неизбежное отдаление, не могли этого изменить. — Хеймитч! — её крик раздался так резко, что даже лежащий рядом с ним Лютик вздрогнул. Посочувствовав коту, который слышал всё в несколько раз сильнее, Хеймитч окончательно отвлёкся от размышлений и направился в сторону источника звука. Впрочем, его путь не был долгим — Китнисс сама быстро шла к нему. — Что у тебя случилось, солнышко? — осведомился он, даже не пробуя угадать, из-за чего Китнисс подняла шум, — вариантов было много. — Просто вспомнила кое-что, — неожиданно спокойно произнесла Китнисс и протянула ему альбом, который он подарил ей. — Когда ты собирался рассказать мне историю знакомства с моим отцом? Конечно, её заинтересовали фотографии, на которые попал и он. — Не знаю, — пожал плечами Хеймитч, — может, никогда. Ардена многие знали, и мне рассказать практически нечего. — Я тебе не верю, — подумав, сообщила Китнисс. Он не успел сказать, что готов поделиться этой короткой историей, раз уж она так стремится узнать её, потому что Китнисс продолжила: — Но, если ты не хочешь говорить просто так, предлагаю обмен. Я покажу тебе одно место, которое нашла, а ты взамен расскажешь мне о моём отце. Это была весьма странная сделка. Неужели Китнисс думала, что он на самом деле откажется говорить об Ардене? Она должна была знать его лучше и не считать способным на подобное. Нет, Китнисс точно не глупа, да и обмен предложила слишком быстро. Но в таком случае… в таком случае получается, что ей нужно, чтобы он принял её условие, — тогда она сможет реализовать то, что явно задумала. — По рукам, — согласился Хеймитч, решив поиграть по чужим правилам.

***

Сложнее всего было найти предлог. Китнисс до последнего сомневалась в успехе своей идеи, но всё же не свернула с намеченного пути. Почти за два с половиной месяца, минувших со дня её рождения, она выучила каждую фотографию в альбоме, все снимки намертво врезались в её память. Конечно, ей стоило спросить про своего отца гораздо раньше, да и риск, что Хеймитч сразу же поймёт её замысел, сохранялся, но лучшей причины предложить ему сделку она не придумала. Её цель была до смешного проста, однако её реализацию пришлось отложить до середины июля, пока не зацветёт вереск. Внутренне Китнисс осознавала, что, скорее всего, Хеймитч поддался ей, но если он не собирался уличать её в трюке, то и она не планировала сознаваться. Призыв голоса разума к тому, чтобы честно поделиться желанием сходить посмотреть на вересковую пустошь, она проигнорировала, посчитав, что Хеймитч вполне может отказаться. А увидеть цветущий вереск хотелось сильно. Китнисс помнила рассказ Джулии, помнила букет и желала своими глазами наконец-то взглянуть на верещатник. По словам Джулии, он находился около границы Дистрикта, и идти в одиночку Китнисс опасалась: во-первых, она не знала, как расценили бы её поход к границе — кто-то мог подумать, что она хочет сбежать из Седьмого; во-вторых, возможная встреча с местными жителями один на один явно не была её мечтой. И в-третьих, Хеймитч был гарантией того, что ей точно не придётся скучать. — Да ладно, прогулка пойдёт тебе на пользу, — заверила Китнисс, когда он опять напомнил, из-за кого они сейчас были вынуждены идти к границе Дистрикта-7. — С каких пор ты заботишься о том, что пойдёт мне на пользу? — с сарказмом полюбопытствовал Хеймитч, вздёрнув правую бровь. — Считай, что с этих самых, — в тон ответила Китнисс, в последний момент заменив крутившееся в голове «тебе показалось». — Ещё и обмен этот нелепый придумала, — продолжил изливать недовольство Хеймитч, параллельно отмахиваясь от слишком близко подлетевшей голубой стрекозы. Китнисс не ожидала, что сможет увидеть подобное насекомое в Седьмом, и против воли засмотрелась: полупрозрачные голубые крылья мерцали на солнце. Покружив вокруг неё, стрекоза улетела, бросив Китнисс и оставив её разбираться с претензиями Хеймитча. — А ты бы согласился, если бы я просто попросила тебя пойти со мной? — перешла в наступление она, решив, что лучше нападать, чем защищаться. Ответом стало молчание. Видимо, Хеймитч и сам не был уверен в своей реакции на просьбу Китнисс. По счастью, от неловкой тишины их спасло то, что они всё-таки дошли до места, которое описывала Джулия. Открывшаяся картина нравилась Китнисс: холмистая земля была покрыта плотным ковром вереска, от цветов которого доносился сладковатый запах. Она приблизилась к вереску и, наклонившись, глубже вдохнула медовый аромат. Хеймитч же, не глядя на неё, прошёл мимо и с самым независимым видом сел на землю рядом с цветами. Китнисс не удержалась от смешка. — Никогда не представляла тебя сидящим среди цветов, — созналась она. — Между тем, чтобы стоять и ждать, пока тебе надоест нюхать вереск, и тем, чтобы сидеть и ждать того же, я выбрал второй вариант, — проговорил Хеймитч, удерживая на лице маску раздражённой снисходительности, и это зрелище сильно сказалось на нервах Китнисс, заставив её залиться смехом. — Пожалуйста, расскажи мне что-нибудь, а то я не остановлюсь, — сквозь смех произнесла она, вызвав усмешку у Хеймитча. Свою повышенную эмоциональную восприимчивость Китнисс списала на действие лекарств, курс приёма которых плавно подходил к концу. — Помнится, ты хотела, чтобы я рассказал о твоём отце, — не стал пререкаться Хеймитч, и это помогло: сдержанная интонация перебила веселье. — Наверное, впервые я заметил Ардена Эвердина на Жатве, — к своему удивлению, Китнисс даже не вздрогнула. — Тогда нам было лет по пять всего, но тем не менее мы были обязаны наблюдать за церемонией выбора трибутов. Не вспомню, что было в тот момент со мной, зато до сих пор перед глазами голубая рубашка Ардена. — На мне было голубое платье во время Жатвы Семьдесят четвёртых Игр, — прошептала Китнисс, вцепившись пальцами в траву на земле. Она уже давно последовала примеру Хеймитча и сейчас мысленно похвалила саму себя за предусмотрительность — слушать такое было лучше в сидячем положении. — Как бы то ни было, — попытался уйти от этого совпадения Хеймитч, — в школе мы оказались в одном классе. Арден был на пару месяцев старше, но родился после начала учебного года, так что попал в один год со мной, Розмари и сёстрами Доннер, — упоминание имени матери, как ни странно, ничего не всколыхнуло в душе Китнисс. — И вы с отцом стали друзьями? — спросила она. — Я бы сказал, мы были хорошими приятелями, — поправил Хеймитч, — но да, до моих Игр мне казалось, что у нас дружба. Но после Квартальной бойни, — он помрачнел, — относиться друг к другу, как раньше, уже не получалось: я вернулся ценой жизней Мейсили и ещё двух ребят из Двенадцатого… — И ценой своей прежней личности, не так ли? — дополнила Китнисс, прекрасно помня, как ломает арена. Пальцы всё сильнее сминали стебли, но она желала дослушать до конца. — Я думаю, нам не стóит продолжать этот разговор, — аккуратно сказал Хеймитч, увидев её сжатые кулаки. Небольшое расстояние друг от друга, на котором они располагались, дало Хеймитчу возможность осторожно коснуться левой руки Китнисс и мягко разжать её пальцы. Она не сопротивлялась и самостоятельно проделала то же с правым кулаком. — Арден Эвердин через несколько лет женился и зажил в счастливом браке, воспитал двух дочерей, — свернул своё повествование Хеймитч, стараясь не вызывать у Китнисс плохих воспоминаний. — А нам с тобой пора возвращаться домой, солнышко.