Спектр

Ранена, растеряна, разбита. Растоптана словами человека, в которого влюбилась. Казалось, Китнисс никогда в жизни не разрывалась между настолько противоречивыми чувствами. Со дня отъезда Хеймитча прошла неделя. Всего одна чёртова неделя, которая тянулась так, словно это был год. И из раза в раз одни унылые сутки сменялись другими, создавая иллюзию того, что жизнь не стоит на месте. Однако худшим было определённо не время, будто завязавшееся в петлю, и даже не дурное настроение Китнисс — худшим совершенно точно являлось то, что она осознавала всё. Реальность происходящего не ускользала от неё, ощущения не притуплялись и не исчезали; не было того забытья, как тогда, после смерти Прим и убийства Койн, как во время пребывания в Двенадцатом и после переезда в Седьмой. Нет, наказание Китнисс заключалось в ином: её рвали напополам собственные чувства, и одновременно с этим одолевала растерянность. Что должен ощущать отвергнутый человек? Какие эмоции должны владеть тем, кто столкнулся с побегом объекта симпатии после весьма жёсткого разговора? Она не знала ответа на подобные вопросы. Китнисс была сбита с толку и не понимала, что ей делать, как дальше жить. Первое время она злилась, даже бросила Хеймитчу в лицо слова о своей ненависти. Но практически мгновенно осознала их лживость. Была ли она в тихой ярости, вызывающей гневную дрожь? Да. Злилась ли? Безумно. И чувствовала боль, которая не проходила и ничем не заглушалась. Знала, что обречена на вечную пытку. Однако постепенно всё это сменялось странной щемящей тоской по чему-то, что могло бы быть и что она потеряла, и глубокой печалью. Разочарованием — и в себе, и в Хеймитче. Как она могла быть столь глупой и недальновидной, чтобы доверить своё сердце и открыть его кому-то вроде Хеймитча? Он же никогда не разглядит в ней женщину вместо младшего друга и экс-трибута, никогда не поставит её — их — счастье выше долга и ожиданий общества. «Попробуй разлюби», — насмехалось её сердце в ответ на логичные доводы разума о том, что ей нужно с корнем вырвать из себя неправильную влюблённость. Китнисс намеренно выматывала себя физической активностью: стреляла из лука, бегала, планомерно убирала каждую комнату дома, отказавшись от помощи Джулии, — чтобы у неё не оставалось времени на самокопание. И, несмотря на ноющие мышцы, отвыкшие от сильной нагрузки, и на чересчур крепкий сон, вызванный усталостью, битву с собой Китнисс проигрывала — мысли о Хеймитче просачивались в её голову, хоть она и гнала их как можно дальше от себя. Сегодня она не выдержала: выпросила у Джулии ключи, которые Хеймитч оставил на случай, если Китнисс всё же захочет забрать новогодний подарок, и под покровом ночи забралась в его дом. В его бывший дом. Словно вор, покусившийся на чужую территорию, словно нежданный ветер из прошлого, который ворвался, чтобы ненадолго оживить всеми покинутое место и на миг вернуть ощущение, что всё по-прежнему, как раньше. Лютик, её соучастник по проникновению в дом, был, возможно, единственным, кто отчасти понимал и разделял переживания Китнисс — им обоим вновь пришлось утратить того, кем они дорожили. Она потеряла счёт времени, когда блуждала по комнатам и невольно вспоминала то, что случалось в них. В гостиной внезапная резь на вздохе пронзила её грудную клетку, и Китнисс поспешила уйти оттуда. Очнулась только спустя какое-то время в спальне Хеймитча и поняла, что уже довольно долго сидит на кровати, вперя взгляд в одну точку и автоматически гладя Лютика, который даже не делал попытки вырваться. Слёзы так и не сорвались с её глаз — их просто не было. Ранее Китнисс владело желание сжечь шапку Хеймитча, которую она позаимствовала, и выкинуть его подарки, но оно прошло. У неё просто не поднялась рука. Сейчас же ей надо было сбросить с себя апатичную заторможенность и двигаться дальше. Китнисс хватало ума, чтобы сознавать: бесконечная рефлексия и сидение на одном месте никак ей не помогут и ни к чему не приведут. Шахматы он забрал с собой — мелькнуло среди мыслей Китнисс, когда она уходила из дома Хеймитча. Повезло, что зимой ночи были длиннее, и потому в настоящий момент никто не мог видеть её — темнота являлась достаточной преградой для любопытствующих. Китнисс не хотела, чтобы у кого-нибудь — ладно, у Пита или Джоанны — возникли вопросы. Безусловно, поговорить с Питом стоило, чтобы если не признаться в угасании былых чувств, то хотя бы просто прояснить его планы на будущее. Сама она пока не представляла, какое место будет отведено Питу в её дальнейшей жизни. Хеймитч настаивал на том, что у неё будет счастливая семейная жизнь и безоблачное будущее только с ним, Питом Мелларком. Однако утверждение это Китнисс подвергала сомнениям ещё до того, как впервые что-то ощутила к Хеймитчу или осознала свои чувства. Год, проведённый без Пита, его охмор и попытки убить её сделали своё дело — дали прорасти семенам сомнений и увять прошлой привязанности. Китнисс всё ещё безусловно считала Пита очень близким человеком, другом и соратником… но не была уверена, что в её сердце осталась романтическая любовь к нему. Китнисс признавала: даже если бы Хеймитчу удалось убедить её в том, что её влюблённость неправильна, болезненна, поверхностна и скоротечна, если бы у Хеймитча получилось открыть ей глаза на то, что её счастьем всегда был Пит, ей бы, вероятно, потребовалось много времени, чтобы восстановить в своём сердце то, что она испытывала к Питу ранее. Китнисс не была уверена, что не обманула бы саму себя, если бы нарекла Пита любовью всей жизни и бросилась в омут чувств к нему с головой. Она давно запуталась, где проходила граница между подлинными эмоциями и фальшью. Быть может, плановый сеанс с Силией что-то прояснит в отношении Китнисс к Хеймитчу. Она не ставила под сомнение свои мысли и эмоции, была уверена в их подлинности и искренности, но тем не менее желала дополнительного подтверждения. В конце концов, медицинское заключение доктора Вебер Китнисс сможет предъявить Хеймитчу. Она надеялась, что случай сделать это ещё представится ей и что рано или поздно Хеймитч перестанет быть настолько категоричным. В прошлое своё посещение психотерапевта Китнисс была вынуждена рассказать о том, что происходит в её сердце и разуме, — скрывать подобной силы переживания и дальше было невозможно. Силия тогда не стала делать поспешных выводов — дала новое направление на анализы, которые могли бы помочь разобраться в ситуации. Вскоре Китнисс сдала их и ожидала результатов со дня на день. Приём был назначен на послезавтра, и она немного беспокоилась, устав гадать, как пройдёт очередной сеанс.

***

Китнисс сдерживалась, чтобы не начать нервно барабанить пальцами по коленке. Недавно Силии принесли результаты анализов, и теперь доктор рассматривала их так, словно они скрывали в себе все разгадки всех тайн в мире. По лицу врача Китнисс не могла понять ничего, и оставалось только ждать, когда же Силия расшифрует увиденное и озвучит свой вердикт. И вот наконец доктор оторвалась от бумаг, подняла голову и сдержанно улыбнулась Китнисс. — Поздравляю, мисс Эвердин, — благодушно проговорила Силия, — вы совершенно точно влюблены. — Почему вы считаете, что это не любовь? — исключительно из любопытства и толики чувства противоречия спросила Китнисс. — Об этом говорят результаты анализов, — пояснила доктор. — Уровень гормонов соответствует именно этапу влюблённости. Ваше плохое настроение и растерянность — следствие того, что вы столкнулись с отказом. Но ничего страшного в этом нет, — Силия поправила очки, глянув своими синими глазами на неё поверх линз. Как ни странно, Китнисс не распознала во взгляде врача осуждения. — А где же лекции на тему того, что моя влюблённость неправильна, что всё это ненормально? — дерзко поинтересовалась Китнисс. — Разве вы не скажете, что эту болезнь необходимо вылечить? Молчание Силии длилось меньше минуты, но тем не менее вызвало некое напряжение в атмосфере кабинета, которое рассеялось, как только врач заговорила: — Влюблённость не болезнь, мисс Эвердин, хотя иногда действительно напоминает её по симптоматике. Безусловно, любовь — это всего лишь химическая реакция, происходящая в организме, и её формулу давным-давно вычислили учёные прошлых эпох. В вашем случае сумма определённых обстоятельств и действий привела к возникновению влюблённости. — Что вы имеете в виду? — слегка нахмурившись, осведомилась Китнисс, давая Силии возможность перевести дух. — Исходя из наших с вами сеансов и всего того, что вы мне говорили, я могу сделать вывод, что мистер Эбернети никак не провоцировал вас — по крайней мере, специально — и не пытался намеренно вызвать в вас влюблённость, — расширила объяснения доктор Вебер. — Проанализировав опыт ваших предыдущих взаимоотношений с мистером Хоторном и мистером Мелларком, я резюмирую: романтические чувства могут возникнуть в вас после того, как некто окажет вам помощь. Да и в целом вами всегда двигала любовь, Китнисс, — заключила Силия, чем ввела её в замешательство. — Неужели? — Китнисс приподняла бровь. — Судите сами, мисс Эвердин, — предложила Силия, — любовь к сестре подтолкнула вас занять её место в Играх, любовь к семье и к мистеру Хоторну заставляла вас защищать их и подчиняться президенту Сноу, изображать чувства к мистеру Мелларку, — перечисляла врач, и с каждым словом Китнисс понимала, что это правда. — А позже любовь к Питу диктовала вам, как себя вести, велела требовать его спасения даже ценой собственной жизни. И мистер Хоторн, и мистер Мелларк обратили на себя ваше внимание тем, что выручили вас на разных этапах жизни. Неудивительно, что ситуация повторилась и с мистером Эбернети, который достаточно долго помогал вам и к тому же в последнее время был единственным, кто постоянно находился рядом с вами. — Так к чему вы в итоге клоните? — нетерпеливо потребовала ясного ответа Китнисс. — Хотите повторить то, что сказал мне Хеймитч? — Он, безусловно, был прав, мисс Эвердин, — вздохнула Силия, опёршись локтями о стол. — Вам, конечно, не хватает общения с ровесниками, последний год вы пребывали в замкнутом пространстве с весьма ограниченным количеством собеседников. И взрослый мужчина, страдающий алкогольной зависимостью и обладающий набором проблем с психикой, — определённо не лучший объект для влюблённости. Но, — доктор одарила её пронизывающим взглядом, — ситуация возникновения чувств характерна для вас, вы не были ни к чему принуждены, а анализы подтвердили наличие влюблённости. — Ну и что же мне со всем этим делать? — вопросила Китнисс, подаваясь вперёд. — Боюсь, мисс Эвердин, решение зависит от вас, — Силия повела плечами. — Либо ваша влюблённость окажется кратковременной и вскоре пройдёт, когда вы переключитесь на что-либо или на кого-либо другого. Или же мистер Эбернети сможет принять ваши чувства и ответить на них. В любом случае понадобится время, — припечатала она. — В подобных ситуациях медицина бессильна. Последним значимым звеном в сегодняшнем сеансе стала рекомендация поговорить с Питом, но она была слишком ожидаема, чтобы удивить Китнисс. Зерно истины в этом совете на самом деле присутствовало: она и так чересчур долго откладывала какое-либо серьёзное и откровенное обсуждение сложившегося положения с Питом, но силы и желание для разговора Китнисс в себе отыскать не могла. Она переживала полнейшую растерянность, когда лишь задумывалась об этом, не то что принималась за реализацию. Китнисс игнорировала очевидную проблему, предпочитая проводить время с Джулией, исследовать заброшенные фабрики в компании Джоанны, гулять по лесу в одиночестве, но не оставаться лишней минуты наедине с Питом. Наверное, стоило предвидеть, что рано или поздно он не выдержит подобного отношения. — Китнисс, почему ты меня избегаешь? — прямо спросил Пит ещё через неделю, поймав её во время утренней пробежки. — Я тебя чем-то обидел или расстроил? Он искренне не понимал, что произошло с ней, и от этого Китнисс становилось совестно и больно. — Нет, конечно, нет, — поспешила заверить его она, силясь придумать оправдание. Спустя пару секунд напряжённой работы мозга решила выдать полуправду: — Я просто не знаю, как себя вести теперь, когда ты вернулся, и чего ждать. В один миг всё стало таким сложным, — Китнисс пораженчески развела руками, будто стараясь охватить и их взаимоотношения, и целый Дистрикт-7. — Ох, Китнисс, тебе нужно было сказать об этом сразу, — немного встревоженно произнёс Пит. — Меньше всего я хочу, чтобы между нами росла стена непонимания и недомолвок. И, разумеется, я ни к чему не собираюсь тебя принуждать, — уверенно добавил он. Какое-то время они просто шли по зимней дороге, позволяя установившейся тишине оседать между ними. — Что бы ты сделал, если бы я выбрала Гейла? — тихо полюбопытствовала Китнисс, удивив этим не только Пита, но и саму себя. Она не продумывала вопрос заранее, но не смогла не задать его, как только возникло желание сделать это. — Я… я не знаю, — Пит выглядел по-настоящему растерянным — она застала его врасплох. — Я никогда не думал об этом серьёзно, — помедлив, признался он. — До Игр я и так считал, что у меня нет шансов, а потом было очевидно, что Сноу не позволит нам жить свободно, так, как мы хотим. Но в какой-то момент мне показалось, что ты что-то чувствуешь ко мне, и я надеялся… — Пит не договорил, но по его интонации, по выражению его лица Китнисс догадалась, сколько эмоций он в действительности вкладывал в эту надежду. — Ты любила меня, Китнисс? Пит спросил неожиданно, не давая ей возможности подготовиться и спокойно ответить. Сейчас приходилось прилагать сознательные усилия, чтобы как можно точнее передать мысли своего прошлого «я» и вместе с тем не дать Питу ложной уверенности в своих чувствах. — Тогда я так думала, — она остановилась, чтобы заглянуть в его глаза и осторожно коснуться его плеча. — Но сейчас… прости, — виновато проговорила Китнисс, отнимая от Пита руку. — Ничего, — зажмурившись на пару секунд, он вновь посмотрел на неё и продолжил: — Я понимаю, что ты ещё не готова, и не буду на тебя давить. За столько лет я научился ждать, — Пит едва заметно улыбнулся краешком губ. Она словно заморозилась. Противный холод опутал внутренности, доставляя значительный дискомфорт. У неё же сохранились тёплые чувства к Питу, правда? Она же не может выкинуть его из своей жизни? Китнисс знала, что так и есть. Она слабовольная эгоистка. Всегда была ею в отношении чувств. Не желая лишиться общения с Питом, Китнисс не разубедила его, не сказала, что не ощущает в себе той любви к нему, которую он надеется возродить. Она пообещала себе, что обязательно признается ему — в конце концов, он заслуживал правды, — но не раньше, чем попытается как-то подготовить Пита к подобному удару. А обещания, данные себе, Китнисс старалась выполнять.

***

Это было похоже на издевательство. На одно сплошное чёртово издевательство. В Капитолий Хеймитч приехал девять дней назад, и за всё это время не сумел выжечь Китнисс Эвердин из подсознания — она намертво въелась прямо в мозг. Он проклинал себя за каждую мысль о Китнисс, переводил внимание на что угодно, но неизменно всё сводилось к ней. Выпивка перестала быть эффективной, не могла изгнать Китнисс из его памяти, хотя Хеймитч очень старался добиться своего — настолько, что уже по приезде в столицу ему сделали замечание о неподобающем поведении. Естественно, ему было абсолютно плевать на это. Пожалуй, Хеймитч мог сказать, что был растерян. Он не ожидал подобного предательства от своего разума и организма и потому плохо представлял, что ему делать дальше (хотя, быть может, виной тому было количество выпитого). Как избавиться от мыслей о Китнисс. Жалел ли он о своих словах? Однозначно нет. Поступил бы по-другому, если бы представилась возможность? Тоже нет. Оттого ещё более странным и пугающим являлся тот факт, что он не был способен просто забыть обо всём. — Мистер Эбернети, — Пэйлор лично обратилась к нему, задержав после совещания, — вам следует прекратить столько пить. Ваше возмутительное поведение дискредитирует всё правительство, — она замолчала, дав полминуты на осознание и поставила условие: — Либо вы добровольно откажетесь от своих привычек, либо вам помогут сделать это профессионалы. Терпеть ваш алкоголизм я не намерена. Высказывать ему всё это в ультимативной форме было слишком нагло с её стороны, будь она хоть трижды президентом, — посчитал про себя Хеймитч. Потому и не стал сдерживать насмешки, когда произносил: — Пока я состоянии функционировать и выполнять то, что вам нужно, вы не в праве требовать от меня что-либо. При всём уважении к вам лично, мой алкоголизм — неотъемлемая часть меня, которая со мной больше двадцати лет. Поздновато меняться, вам так не кажется? — он выразительно поднял брови. — Боюсь, я настаиваю, мистер Эбернети, — упёрлась Пэйлор, но даже не поколебала его уверенности. — Вы не можете меня заставить, как не можете и освободить от должности, — так чётко, насколько это было возможно, проговорил Хеймитч. — Я нужен вам гораздо сильнее, чем вы мне. Оставив последнее слово за собой, он ушёл, ощущая свою победу. Жаль, что продлилась она недолго — всего неделю. Кажется, Хеймитч всё же переоценил себя и своё старательно расшатанное им самим здоровье. Он плохо помнил, что с ним происходило — в памяти почему-то всплывали только смазанные картинки и темнота, — но знал, что прилагал все усилия к тому, чтобы отключить ту часть мозга, которая специализировалась на мыслях о Китнисс. А это включало всего один способ, который раньше работал безотказно, — алкоголь. Врачи сказали ему, что день его рождения едва не стал днём его смерти. Выпивка всегда была барьером между ним и окружающим миром, лучшей защитой от ужасающих реалий, средством отпугнуть тех, у кого хватило бы глупости попытаться сблизиться с единственным победителем Двенадцатого. И именно она же чуть не отправила его на тот свет. Порой Хеймитчу на самом деле казалось, что это был бы неплохой вариант, особенно учитывая то, что так он точно не смог бы разрушить жизнь Китнисс. Однако он всё медлил, силясь успеть сделать как можно больше, чтобы искупить хотя бы часть своей вины, прежде чем умереть; и тем не менее продолжал отравлять себя алкоголем. Ему сказали, что он довёл себя до комы. То, что его удалось вовремя найти и спасти, — чудо. Врачи потратили несколько дней на то, чтобы откачать его и провести детоксикацию. Хеймитч не помнил ничего из этого. Он пришёл в себя под капельницей, находясь в больничной палате. Больших затрат стоило даже просто осознать, где он и что с ним. Его доктор с бесстрастным профессионализмом рассказывал обо всём, что Хеймитч пропустил из-за своего беспамятства. — Нам пришлось не только убирать все последствия вашего алкоголизма, — Хеймитч в данный момент не был способен идентифицировать эмоции, которые вызывала речь врача, — но и применить инновационный метод лечения, чтобы стабилизировать ваше состояние и не допустить в будущем повторения произошедшего. Мы полностью заблокировали тягу к спиртному — вы физически больше не сможете употреблять алкоголь. Доктор покинул его палату, так ничего и не добившись от молчаливого пациента. Хеймитч мог бы высказать ему многое, озвучить самое честное мнение насчёт того, что медики копались и в его теле, и в его мозгах. Но сейчас всё это отошло на второй план — главным было то, что он лишился своей защиты. Хеймитч остался без одного из важнейших аргументов против Китнисс.

***

К началу февраля в Седьмом, по мнению Китнисс, настало спокойствие. Она стреляла из лука, гуляла, общалась с Питом и Джоанной, пока Джулия не возвращалась с работы, — словом, делала всё, что было в её силах, чтобы не замечать тянущую тоску в сердце. Стало немного проще, когда Китнисс придумала общее дело для них — создать книгу обо всех трибутах всех Голодных игр, поделиться воспоминаниями. Пит поддержал её идею, и Джоанна обещала внести свой вклад, когда будет нужно. Так что бóльшую часть времени Китнисс удавалось отвлекаться, но случались плохие дни, когда отсутствие Хеймитча ощущалось особенно остро. В подобные моменты она не знала, как унять грусть, и про себя уговаривала сердце не биться с глухой обречённостью. Облегчить её страдания помогала Джулия — шутками, разговорами, игрой на рояле. Иногда её подруга переводила внимание Пита или Джоанны на себя, чтобы у Китнисс появилась возможность побыть в одиночестве и не объяснять перемены своего настроения. Но лучше всего её, как ни странно, понимал Лютик: в мгновения самой сильной грусти кот находил её и укладывался рядом, безмолвно разделяя эмоции Китнисс. Кто бы мог подумать, что Хеймитчу понадобится уехать, чтобы тем самым сплотить Лютика и Китнисс. В Седьмом не происходило ровным счётом ничего значительного, пока одним февральским вечером в дверь их дома не позвонили. Всего на секунду Китнисс допустила, что это мог приехать Хеймитч, и от одной этой мысли её бросило в жар, а сердце заколотилось вдвое быстрее. Но едва сформировавшаяся надежда разрушилась, когда Джулия, первой оказавшаяся у входа, открыла пришедшему, постояла на пороге не дольше пары минут и резко закрыла дверь перед посетителем, оставляя того за пределами дома. На лице Джулии отражалась причудливая гамма из растерянности, удивления и недоверия. — Что случилось? — тревожась, задала вопрос Китнисс. Её подруга обычно не проявляла грубости или негостеприимства. — Кто это был? — За дверью стоит мужчина модельной внешности, который уверял меня, что приехал за тобой из Капитолия по распоряжению Пэйлор, — на одном дыхании выпалила Джулия. — Так, может, стóит впустить его? — предположила Китнисс. — Да, наверное, но мне надо было сначала спросить тебя, — слегка нервно пояснила Джулия. — А то его похожий на шкаф сопровождающий не внушает доверия. — Похожий на шкаф, говоришь? — Китнисс хмыкнула, но внутренне насторожилась. Взяла в правую руку стрелу из стоящего в прихожей колчана и чуть завела её за спину, разместив так, чтобы не было видно. Велев Джулии отойти, левой рукой Китнисс открыла дверь и поинтересовалась: — Чем могу помочь? Человек-шкаф действительно присутствовал, но заговорил с ней другой мужчина — тот, кого Джулия обозначила моделью. Он был не таких внушительных размеров, как его напарник, но в росте и красоте незнакомец явно не уступал Гейлу. — Добрый вечер, мисс Эвердин, — зелёные глаза мужчины смотрели прямо, уверенно. — Меня зовут Юстиниан Лэрд. Я приехал для того, чтобы забрать вас и доставить в Капитолий.