reversus vivit

×××

— Кэйа, остановись! Я ведь знаю, что ты не такой. Это же твой родной город, твои друзья. Джин, задыхаясь, падает на колени. Ноги заморожены элементальной энергией Крио, направленной в неё Альберихом. А тот лишь стоит, с абсолютным безразличием созерцая, как одина за одной разваливаются оборонные башни Мондштадта, как льётся кровь его, когда-то дорогих коллег, (теперь уже, разумеется, бывших) — рыцарей Ордо Фавониус. Джин чувствует, как заливается алой жидкостью её плечо, проткнутое тонким и острым мечом синеволосого. Конечности её почти не слушаются, но здоровой рукой девушка, всё равно, крепко сжимает рукоять своего неизменного и, без сомнений, смертоносного меча Сокола. Ноги постепенно оттаивают, обогреваемые жаром, коим пышут горящие соломенные тюки и деревянные элементы зданий, когда-то целого и невредимого Мондштадта. Но Орден Бездны, коли понадобится, по кирпичикам разбёрёт каждый дом, мельницу, или храм — в этом нет сомнений. — Кэйа, прошу, одумайся! Отчаянный крик магистра плавно перетекает в хрип. Прежде, у Джин не возникало и мысли о том, что Капитан кавалерии, храбрый рыцарь, да и просто её верный друг — Кайа Альберих, способен на нечто подобное. — Глупая… — Его синие глаза источают, не виданную до селе, решимость. — Я не отступлю. Потому что делаю это ради любимого человека. По щеке Джин катится одинокая слеза. Не взирая на нестерпимую боль в руке, она медленно подходит к Кэйе. И обнимает. — Мне жаль. Она прекрасно понимает, о каком «человеке» идёт речь. И от одних лишь воспоминаний о нем, сердце Магистра тоже спазмом сжимается в груди. — Да ты, я смотрю, бесстрашная. Так постигнет же тебя судьба твоих подчинённых и верных товарищей. — Кэйа уже было занёс меч, дабы отсечь, некогда дорогой подруге, голову, но вдруг замер, услышав её тихий, едва различимый, шепот: — Дилюк бы этого не хотел. Он любил этот город, любил его жителей и, в какой-то мере, ценил всё то, что делали для Мондштадта рыцари Ордо Фавониус. Клинок застыл буквально в каком-то жалком сантиметре от её шеи, но у Джинн не возникло и мысли отстраниться. Она смотрела на отражение собственного лица, в кристально чистых, небесного цвета глазах Кэйи. — Ты лжёшь. Поверь, люди меняются и теперь цель Люка — уничтожить этот город, вместе со всеми его отродьями, воспитанными идеалами мнимой свободы. Джинн тихо всхлипывает, коротко выдыхая, скопившийся в лёгких, воздух, с металлическим привкусом крови, которой девушка уже наглоталась сполна. — Кэйа, милый, дорогой, я знаю, как тебе тяжело. Понимаю, что ты всё ещё не можешь по настоящему его отпустить, но… — Она прижимается щекой к груди парня, чувствуя, как всё ещё бъётся ледяное Альбериховское сердце, (если его ещё можно таковым назвать). — Дилюк умер… Ещё пять лет назад. Джинн чувствует, как, буквально на секунду, Кэйа застывает в немом шоке, а сердце его пропускает пару ударов. — Нет, нет, нет! Ты лжёшь! Я его видел! Я видел его на прошлой неделе, я его обнимал. Он сказал, что простит меня за всю ту боль, что я ему причинил, если я уничтожу ваш сраный Мондштадт. И, да видят это все существующие ныне Боги, я сделаю что угодно, чтобы заслужить его прощение. Кэйа не понимает, в какой момент сам начинает плакать. А Джин лишь набирает в грудь побольше воздуха, готовясь рассказывать то, о чём, до сих пор, говорить морально плохо и больно, хоть и прошло уже много лет. — Там, на холме, рядом с Винокурней, находятся две одинокие могилы. Одна из них, к сожалению, уже давно занята Дилюком. Давай сходим туда вместе? И ты всё вспомнишь. Как плакал над этой могилой пять лет назад, пока никто не видит. Как упивался до полусмерти в Кошкином хвосте, лишь бы хоть ненадолго забыть и притупить эту ужасную боль. Молю тебя, Кэйа, отпусти его. Перестань себя мучать и только тогда станет легче. Она медленно поглаживает кровоточащей рукой спину бывшего друга. — Знаешь, я ведь, по сути, тоже, считай, ходячий труп. Рана глубокая, да и живой ты меня не отпустишь… И мне жаль. Нет, не себя, а свою девушку — Лизу Минчи, что осталась там, на севере Монда. Я обещала ей вернуться назад живой, прекрасно понимая, что не сдержу обещания. Но мёртвых, к сожалению, уже не вернуть. Так что, прошу, пойдём со мной. Это — моё последнее желание.

×××

Они добрались до Винокурни быстрее, чем планировали. Джинн слегка потянула Альбериха за рукав, показывая, в какую сторону свернуть. И действительно: на маленьком холмике, около полуразрушенной статуи Семи Архонтов, красовались две надгробные плиты, поросшие мхом. Они подошли ближе, в мертвенной тишине, прерывающейся лишь звуком, текущей из сквозной раны, крови, капающей на траву. Кэйа молча стёр пыль с могилы.

«Крепус Рагнвиндр»

Эта была знакома ему, как нельзя лучше. И вот, пришел черёд второй. Дрожащей от волнения рукой, Альберих стирает плотный слой грязи с плиты, в том месте, где должно находиться имя погребенного.

«Дилюк Рагнвиндр

Вечная памя…»

Дальше читать он не стал. Потому что всё, вдруг, встало на свои места. И Кэйа вспомнил день его смерти. Вспомнил слёзы, боль, душевные муки. Вспомнил собственноручно, глубоко порезанные, руки. На них до сих пор красуются шрамы, напоминающие о той давней боли, которую и трезвым не стерпеть и пьяным не забыть. Он вспомнил всё. И хлынули слёзы из кристально-чистого, небесно-голубого глаза, не закрытого повязкой. — Мне жаль. Теперь эти слова принадлежат Альбериху. И не понятно, кого жаль больше: себя, в конец сошедшего с ума, годами видевшего в своих галлюцинациях давно погибшего, но всё так же любимого им, человека. Или всё же Джин, стоящую и медленно умирающую рядом с ним, в полной тишине.

«Нет. Она не станет для Лизы «вторым Дилюком». Низачто. Я этого не допущу.»

И Кайа щелчком пальцев призывает к себе Вестника Бездны. — Отнеси нас с этой девушкой в Мондштадсткий храм-лазарет. Тот безпрекословно выполняет приказ, открывая портал. А далее работа уже за, опешившей от подобного зрелища, Барбарой, мигом кинувшейся спасать сестру. — Это — меньшее, что я мог сделать. Будьте счастливы, вместе с Лизой. В ваших отношениях, в вашем городе и с вашей судьбой, что теперь исключительно в ваших руках. Победа за вами, Магистр Джинн. Вы достойно отвоевали свободу Мондштадта. Прощайте. И, с этими словами, Кэйа исчез, так же внезапно, как и появился. Гуннхильдр лишь слегка улыбнулась, несмотря на режущую боль в руке, которую уже усердно лечила Барбара. Она выжила. Она смогла. И теперь у неё и впрямь есть надежда на светлое будущее.

×××

Кэйа умер в тот же день, вскрыв себе вены прямо у могилы возлюбленного. В этой жизни он сотворил много зла, принёс миллионам невинных людей море боли, страданий и крови. За такое Дилюк никогда бы его не простил. Так что он, пожалуй, действительно заслуживает смерти. Ведь тот единственный смысл существования парня, уже пять лет как, покоится в земле. Никем не любимый, мертвый, убитый, всеми забытый, кровью умытый, грехами покрытый, душою в вечных кровавых лилиях Бывший рыцарь — Кэйа Альберих… /Конец/