Сбежавшая невеста

Sad veiled bride, please be happy

Печальная невеста в фате, пожалуйста, будь счастлива Handsome groom, give her room Красавец-жених, позаботься о ней Loud, loutish lover, treat her kindly Громкий, грубый любовник, будь с ней нежен Though she needs you Хотя она и нуждается в тебе More than she loves you Больше, чем любит

      Поднимая руку над головой и пропуская последние полоски тлеющего заката между пальцами, Катя Елагина заметила, что лак на указательным пальце стёрся в ходе ее последних приключений. Девушка нахмурилась и поднесла руку к глазам, рассматривая ноготь с важностью ученого, надеясь, наверное, что от этого недовольного взгляда облезший лак засмущается и вернется обратно на ноготь. Этого не произошло. Тогда, с мученическим выдохом, принято было решение ликвидировать остатки лака, и Катя, которой ничего не оставалось, поднесла ноготь ко рту и начала с аппетитом его глодать.       — Не грызи ногти! — Женя, как только заметил занятие сестры, легонько толкнул ее коленом в бок, девушка шикнула и попыталась отодвинуться от Жени подальше.       — Без тебя разберусь, — огрызнулась она, продолжая свое занятие, и Женя, которому тоже ничего не оставалось, вздохнул и поудобнее уселся на лавочке беседки, намереваясь поспать.       То, что когда-то было вечером, перерастало в ночь, и лишь несколько робких розовых полосок, как напоминание о былой активной фазе дня, проглядывались в темном небе и кричали: «Эй, люди, не спите, не тратьте жизнь, смотрите же, смотрите в небо!». Многие их не слышали. Их не слышали, к примеру, инженеры, врачи, завхозы, и даже поэты не всегда на зов откликались. А вот художники сигнал ловили четко, и один из них здесь, в этой беседке, именно то и делал, что смотрел в небо и сонными глазами выучивал его наизусть.       Небо двадцать четвертого июня было необыкновенным: безоблачным, тёмным, с рассекающими его блёклыми розовыми полосами света и с парой звездочек, которые, как родинки на теле новорожденного, еще лишь готовились рассказывать чудесную историю, длиной не в жизнь, а в тысячелетия. И Женя Елагин, хотя с радостью отдал бы предпочтение сну или конопле, эту историю все же чутко впитывал, что бы ее же после рассказать холсту.       А Катя, удобно (даже нечестно удобно) разместившись подле Жени, улегшись на лавку и закинув ноги брату на колени, смотрела не на небо, а на потёртые деревянные перекладины старой беседки и впитывала историю совсем иную. Историю свою собственную. Она лежала тогда там, в этой «Сашиной» беседке, и наконец имела возможность остановиться. Выдохнуть. Вспомнить.       Мысли летали и бродили, пока вдруг не зацепились за что-то предательски-сладкое, запретное, постыдное, но такое будоражащее: её воображаемый поцелуй. Ох, если бы только Катя могла понять, какую игру сыграл с ней её мозг в тот вечер, и почему, даже через десяток попыток выбросить эту фантазию из головы, она вновь возвращалась и сводила ее с ума с новой силой, доводя до горячки и агонии. Пришлось снова поерзать и незаметно дернуть головой, только она, как репей, лишь сильнее въедалась в сознание. И тогда она стала вспоминать всё.       Сашины руки, сильные, крепкие, грубые в меру, так же в меру, как и нежные, которые так крепко сжимали одежду на талии, и прижимали её ближе и ближе, пока между телами не оставалось пространства… Ей, сколь бы постыдным это признание не было, фантазировать и додумывать нравилось, её это будоражило, а живот скручивало в тугой, приятно ноющий узел, и дышать становилось чуть труднее обычного. И когда веки её с трепетом дрожали, а в её фантазиях Саша мягко, но все же вполне уверенно, гладил языком её нижнюю губу, в реальной жизни, в отрезвляющей прохладе летнего вечера, щеки её покрывались румянцем и она вертела и крутила головой. Она молила себя одуматься и остановиться, но это было сильнее её самой. Тогда она шла на компромисс с совестью. Ведь фантазировать о поцелуе с другим мужчиной — не целовать другого мужчину, ведь так?       — Эй! Ты спишь там? — из сладкой агонии фантазий бесцеремонно вырвал голос брата и то, как он бестактно потряс её за ногу.       Без охоты она разлепила глаза, нашла себя всё в той же «Сашиной» беседке, всё на той же лавке, всё с теми же проблемами в жизни, от которых, сколько не прячься в сладости несбыточных поцелуев, всё же никуда не убежать.       — Что ты хочешь? — пробубнила Катя, зевая и разминая затёкшую шею.       — К нам гости, — со смешком, который больше попахивал истерикой, чем весельем, оповестил Елагин и кивнул куда-то в сторону.       Наконец с тела Кати улетучилась сладкая неподвижная дымка, девушка нахмурилась и вгляделась туда, куда указал брат. Увидев, нахмурилась ещё сильнее, вся немного напряглась и опустила ноги на землю, вставая наконец со своего удобного положения лежа. По кочкам и ямкам грунтовой дороги, к беседке медленно, но верно, приближался странно размалеванный Линкольн, который ни Катя, ни Женя, в своей жизни прежде никогда не видели.       — Да что ж у нас за день открытых дверей-то такой? — в то же время в Линкольне было громко, душно и хмельно, и фразу Пчелкина непременно проигнорировали бы, если бы он голос не повысил, перекрикивая и музыку, и гогот друзей, и перезвон бутылок, и всю безудержную какофонию веселья от победы Саши над Мухиным, — Алё! Я говорю, у нас там гости.       Тогда-то Космос оставил попытки потрепать по голове сидящего на заднем сидении Сашу, а Фил перестал для предосторожности держать руки над рулем, чтобы если что, вовремя его крутануть. Все посмотрели туда, куда указал Пчёлкин и все увидели одну картину: на лавке напряженными струнками сидела мужская и женская фигуры в комплекте по одной штуке.       И если каждый глупо моргал глазами, и даже если мог рассмотреть их лица, то ни о чем они им не говорили, то Саша без труда вычислил, кто находился перед ним.       «Женщина знает лицо любимого мужчины так же хорошо, как моряк знает открытое море» — писал знаменитый Оноре де Бальзак, и Саша цитату эту не понимал ни в школе, ни из неё выпустившись.       Любовь к Ленке Елисеевой протекала у него на уровне исключительно осязательном, без тонких вибраций или чутких ощущений. И было ему вполне себе спокойно с этой толстой, прямой любовью без зигзагов. И не хотел он, вовсе не желал поэтичных вздыханий и тонких чувств. И корил он себя, и выедал самого себя тогда в салоне Линкольна, что упустил ситуацию, что сам с собой не справился, что потерял разум и что, когда машина остановилась и он на ослабевших ногах из нее выкарабкался, даже не глядя в сторону беседки мог сказать: там сидит Катя. Ему не нужно было видеть ее лица, как писал Бальзак, ему достаточно было вдохнуть поглубже воздух.       И человек равнодушный, которого коварное чувство влюбленности обошло стороной, скажет, что воздух, он каким был, таким и остался и неважно, сидит ли в беседке возлюбленная Саши или нет. А Белов, этот толстокожий, местами в делах амурных весьма ограниченный человек, покрутил бы в ответ у виска. Саше казалось, что каждый школьник знает: присутствие Кати пахнет особенно. Оно пахнет сгущёнкой и волнением внизу живота.       — Сань, ты их знаешь? — заприметив долгий, тяжелый взгляд Белова в стороны беседки, поинтересовался Космос, а за ним в рядок, как за мамой уткой, выстроились парни.       — Знаю, — был короткий ответ Саши, после которого он, перекатываясь с пятки на пятку, засунув руки в карманы и сгорбившись, двинулся в сторону Елагиной.       Что же касается девушки, то она, ещё заприметив Линкольн, ощутила Белова в нём. Она говорила себе «Вполне логично, что в этом Линкольне, в этот вечер, в эту беседку, едет он, кто же еще?» и не хотела самой себе признаваться, что работал тут не мозг, а душа, которая к машине рвалась и стремилась, кричала, визжала и топала ногами: «Саша, Саша, это мой Саша приехал!». И потому когда знакомая низкая фигура в обтянувшем тело спортивном костюме вышла из салона, и захлопнула дверь, возможно, слишком сильно, уголки женских губ стремительно поползли вверх.       «Женщина знает лицо любимого мужчины так же хорошо, как моряк знает открытое море» — писал знаменитый Оноре де Бальзак, и Катя цитату эту не понимала ни в школе, ни из неё выпустившись.       Любовь с Яном у нее протекала стремительно и молниеносно. Не слишком всматриваясь в лицо избранника, девушка неслась по подхватившему её потоку событий: от встречи в мае, до первого поцелуя в июне, оттуда до поездки в Крым в августе, и в том же месяце предложение руки и сердца, а дальше настало время рассказать правду семьям — точка невозврата пройдена — и никому, даже ей самой, дела до изучения лица возлюбленного уже не было.       И не без удивления Катя отметила, что лицо Саши в памяти застряло само собой, без особых усилий, естественно и правильно. Он стоял поодаль и смотрел на неё, она знала, что на неё, и хотя сумерки были темны, она видела это лицо, она его знала на память. И когда Саша двинулся к ней, она подорвалась и бросилась навстречу, и её уже не волновал ни брат, ни Ян, ни толпа Сашиных друзей. Подгоняемая желанием поскорее обнять Сашу, удивленная тому, как она, оказывается, по парню скучала, она перебирала ножками и освещала себе путь в сумраке собственной улыбкой.       Только вот он к ней навстречу вприпрыжку не нёсся, а наоборот, шагал как-то вяло и без желания, и то и дело оглядывался назад, будто искал какую-то лазейку ускользнуть и оставался там, у беседки, лишь потому, что лазейки таковой не находил. Уже тогда Катя впервые ощутила неладное. Будто они — два магнита, поднесенные друг к другу одним полюсом, и чем ближе она к нему, тем плотнее их разделяет магнитное поле, тем дальше он и тем угрюмее.       Когда они наконец поравнялись, оба как-то смущенно замялись.       — Привет, — выдавила улыбку Катя, хотела открыть объятия, потом, засмущавшись, уронила руки и неловко поёрзала носком кроссовка по траве.       А у Саши тогда мир вертелся, как карусель, и разные чувства наполняли его до краев. Вот оно, накатывает — эта неконтролируемая волна, это странное чувство, от которого потеют ладошки и мажутся в кучу слова. И он чувствует, как теряется, как балансирует на тонкой грани сознания и забвения. Сколько дней он её не видел? Два? Почему же он забыл, какая она хрупкая рядом с ним, какая умилительная, как торчат ее кудри, как она хрустит пальцами, когда смущается. Он посмотрел на неё, как баран на новые ворота, нахмурился и пытался вспомнить, за что там он её ненавидел?       «У нее есть жених, она скоро выйдет замуж, акстись, Белов, приди в себя!» — кричал мизерный остаток его рациональности, и Саша, если не из здравого смысла, то хотя бы из гордости держал лицо.       Молчание тянулось дольше, чем Катя предполагала, и она не решалась поднять глаз. Ей было волнительно. Ей было до чёртиков волнительно, её руки слегка дрожали и бабочки бесились у неё в животе. Сомнений нет — он ей нравится. Даже больше — она в него влюблена.       — Саш, я…       — Послушай… — заговорили они одновременно, взглянули друг на друга и умолкли. У Саши окровавлен левый глаз, у Кати на правой щеке расплывчатый синяк.       — Что случилось? — первым напрягся Саша, поднял руку, будто хотел коснуться девичьей щеки, но быстро себя остановив, засунул её поглубже в карман.       — А у тебя? — Катя же порыву повиновалась, подушечки ее пальцев осторожно легли чуть ниже окровавленной области, будто изучая рельефы его лица в попытке умерить боль парня. Они оба пытались вспомнить, находились ли так близко друг к другу? Ну разве что тогда, в Крыму…

1987 год, Крым

      — А по гороскопу ты кто? — проговорила Катя тихо и так же тихо пискнула, когда Саша пытался пропустить слабые от выпитого алкоголя пальцы через ее спутавшиеся кудри.       — Я стрелец, — ответил Саша, и не мог оторвать глаз от её локонов, одеялом укрывших его колени, пока на них покоилась её драгоценная голова.       Где Космос и Маша знать никто не знал, и если бы даже они утонули в море, Саша вряд ли бы кинулся их спасать, если бы ценой этому было прервать их с Катей сакральный момент.       Молодые люди даже не знали, который сейчас час и сколько времени они провели тут, на этом парапете у моря. Они не заметили, как допили вино свое, и вино Космоса с Машей, и как хмельные разговоры утихли и как сонная Катя уложила голову на колени Саши, словно это было самой натуральной вещью в мире. Её лица, словно поцелуй самой природы, касался легкий ветерок, уши ласкал шум накатывающих и убывающих волн, в волосах ей заплетал косички этот необыкновенный юноша и все казалось таким правильным и спокойным.       Она бы и хотела думать о Яне, но было это как-то не к месту. Да и чего там о нем думать. Лежит себе в номере, болеет, и сетует, наверное, о том, как не повезло ему простудиться в отпуске. Ну не жена же она ему — чтобы ухаживать и опекать весь день напролет… Так ведь?       — Знаешь, как выглядит твое созвездие? — Катя осторожно повернула голову на его коленях, аккурат так, чтобы заглянуть в его глаза. Они были остекленевшими от алкоголя, но по прежнему красивыми, отблескивали счастьем и отдаленным светом фонарей на набережной.       — Да. Каракуля какая-то, — хохотнул Белов, с ним хихикнула девушка, и снова уставилась на небо, а он уставился на нее так, словно вся вселенская любовь сошлась в этом теле, отдыхающем на его коленях.       — А ты у нас кто? — добавил парень.       — Рак, — ответила она, взгляд бродил по усыпанному звездами небу, но она была не настолько трезва, чтобы россыпь эту формировать в созвездия.       — Моя каракуля поинтереснее будет, — хмыкнул Саша и с ним рассмеялась Катя. И было это так уютно, и так спокойно, и так по-тихому нежно.       — Интересуешься астрологией? — продолжила девушка и теперь, полностью перенеся свой интерес на собеседника, она смотрела на него с интересом и вдруг словила себя на мысли о том, как уникально этот парень красив.       Она не могла выделить конкретно, что в его простых чертах было особенным, но это лицо, и его мягкость, и его улыбка, и морщины, которые появляются, как следствие — все было каким-то особенным. И она думала, действительно ли это так, или это алкоголь делает ее такой любвеобильной.       — Да я всем интересуюсь, — пожал плечами Саша, несколько секунд подумал о том, показался ли его ответ Кате «крутым», а потом с улыбкой сдался и добавил, — Читаю всё, что маме выписывают на работе.       — Что последнее ей выписали? — Катя спросила с улыбкой и специально оченивающе прищурила глаза.       — Андерсона, — опустил голову Саша и когда Катя залилась громким смехом, он тоже не удержался от улыбки.       Девушка, как обычно бывает с пьяным людьми, смеялась и смеялась все громче, а это ее забавляло пуще прежнего и она смеялась сильнее и этот круг почти невозможно было прервать и наблюдая за этим пьяным приступом хохота, Саша вдруг ощутил такое тепло, и такую нежность и сам не понял этого порыва, но почему-то захотел положить голову на ее грудь, прикрыть глаза и послушать, как от смеха у нее вибрирует грудная клетка.       О, как тяжко ему было сопротивляться этому желанию, но борьба окончилась стыдным поражением и, больше ни о чем в мире не думая, он согнулся полукругом и прижался ухом к впадинке между ее грудей. Она тут же перестала смеяться, удивленно взглянула на него и Саша ощутил себя глупо и неловко.       — Посмейся еще, пожалуйста, — проговорил он тихо, закрыв глаза.       Ему было мягко, тепло, уютно. Ох уж этот аромат ее шлейфовых духов… Лимон, мята, жасмин и пион. Он посильнее зарывается лицом в ее свитер, покрепче обхватывает руками талию. Ее аромат был свежим, таким невесомым и сильным одновременно, ее тепло, мягкость ее тела, и их стучащие в одном ритме сердца. Он слышал каждый удар, он их отсчитывал и запоминал.       — Что ты делаешь? — шепотом проговорила она, смотря на Сашу, который прижался к ней, как не умеющий плавать человек прижимается к воздушному кругу в море.       Ее руки были занесены над ним, но пока что не решались лечь на его спину и затылок. А он слышит вибрацию от каждого слова и Богом клянется — покрывается мурашками с головы до пят.       — Слушаю твой смех, — ответил он спокойно, будто это самая натуральная вещь в мире, и расплылся в улыбке, когда она хихикнула. Он слышал все: эту вибрацию в грудной клетке, каждый удар ее сердца, короткий и тяжелый вздох и даже различал, и особенно сильно наслаждался звуком того, как урчит ее голодный живот.       Но не заметить в нём изменений сейчас было невозможно.       Когда ее пальцы коснулись его лица, он нахмурился, шикнул от боли и отвернул от нее голову. Он выглядел злым и расстроенным, и хотя Катя изо всех сил пыталась заглянуть ему в глаза, чтобы понять изменений в его поведении, но он упрямо смотрел куда-то в темную даль редких деревьев.       — Может, вы нам что-то объясните? — послышалось у Саши из-за спины и лишь тогда Катя обратила внимание на друзей Белова.       Говорил красивый блондин, опершийся бедром о капот Линкольна и сложивший руки на груди. Он показался Кате забавным, его кепка грозилась вот-вот упасть с головы. По правую руку от него, более серьезный и более сдержанный, стоял крепкий парень, с чертами лица простыми, а глазами необыкновенно добрыми. По левую же руку от блондина стоял самый высокий, и его Катя сразу узнала — Космос. Космос на нее тоже смотрел в оба, и, казалось, все думал, где же он видел ее раньше.       — Да, было бы неплохо, — подал голос рассевшийся в беседке Женя, и перевел взгляды всех на себя.       Саша пробежался по нему быстрым оценивающим взглядом, Женя сделал то же самое. Оба парня показались друг другу какими-то бомжами, Саша в испачканном и помятом спортивном костюме, с кровью размазанной по левой части лица и Женя, в тряпках Читона с разбитой кулаком Яна губой, и раздутым после аварии лбом.       Друг друга они узнали по голосу. Вот он, Саша-сосед перед ним, собственной персоной, а Саша в свою очередь глядел на знаменитого Катиного брата, который столько раз испоганил ему разговор с девушкой.       — Вы знакомы заочно, — вмешалась Елагина, становясь такой себе маленькой стеночкой между Женей и Сашей, — Женя, это Саша.       — Сосед или одногруппник? — усмехнулся Женя, поудобнее садясь на лавке, будто находится в театре или кино.       — Белов, — ответил сам за себя Саша, и то, с какой интонацией он это сказал, лишь заставило Катю еще более удивленно на него взглянуть.       Да, что-то явно было не так. Он был слишком груб, резок, у него раздулись ноздри, а в глазах, глубоко в чертогах этих серых волн, заплескалась невысказанная горечь. Катя уже было открыла рот, чтобы что-то сказать, но перебил Белов.       — Вы тоже заочно знакомы, — парень через плечо обратился к своим друзьям, и указал на Катю подбородком и сделал это как-то пренебрежительно, — Это Катя.       — А я вот, знаете, именно так и подумал, — то ли чтобы развеселить обстановку, то ли от природной глупости, забавным голосом оповестил блондин со спадающей кепкой, а парень с грозным видом и добрыми глазами пнул его локтем в ребра. «Да че не так?!» — только и послышалось от блондина, когда он шипел и потирал место удара.       Саша шум этот пропустил мимо ушей, и продолжал смотреть прямо на Катю, и ей от этого взгляда стало не комфортно и захотелось плакать. «Он знает?..» пронеслось грешным делом в мыслях, но не успела Катя обдумать это как следует, как новый виток запутанности этой истории окликнул их.       — Евгений Игоревич? — сперва выпалил женский голосок, и тут же: — Екатерина Игоревна, и вы тут? — голос этот знали все и все к девушке немедленно направили взгляды. Знаменитая Елена Елисеева стояла перед ними и глаза ее округлились до размера двух блюдец. Он бегала взглядом от Елагиных до Саши, а следом и к его друзьям, и девушка, стоя поодаль, находилась в явном и осязаемом замешательстве.       — Привет, Ленка, — ответил, как ни в чем ни бывало Женя, и завел руки за голову, и скрестил ноги, будто лежал на шезлонге. Он, понимая, что ситуация стремительно катиться в бездну, поэтому за происходящим решил наблюдать от лица простого зрителя.       — Ты их знаешь? — выпалила Ленка, смотря прямиком на Сашу. К нему-то она, собственно, и пришла, желая поговорить, но при виде двух Елагиных она об этом совсем позабыла.       — Ты их тоже знаешь? — ответил вопросом на вопрос Саша, который тоже явно недоумевал, и очевидные пазлы воедино вновь не складывал.       — Они дети моей начальницы, — ответила Елисеева, но не успела она даже закончить, как стоящие у Линкольна Кос и Витя прыснули смехом.       — Какая тебе начальница? — хохотал Космос, вместе с ним и Пчелкин и этим не только обратили на себя взгляды всех присутствующих, но еще и задели гордость Лены, отчего она вся надулась и важно заявила.       — Елагина — моя начальница! — и тогда все замолкли.       Секунда, две, три. Парни удивленно переглядываются между собой, Катя смотрит на Женю, тот на нее в ответ, Саша взглядом привинчивает Лену к земле, а та лишь сильнее расправляет плечи, изо всех сил стараясь держать себя достойно. И тогда громкий возглас, неприлично громкий для создавшейся тишины, заставляет всех вздрогнуть.       — Елагина! Да! Я же говорил, вашу мать! Дочка министра! — ликовал Космос, обводя победным взглядом друзей, и для пущей убедительности даже потряс Витю за плечи, за что незамедлительно получил подзатыльник. Но его удовлетворение собой было сильнее, чем эти мелочи. Теперь это Елагины вместе с Елисеевой были теми, кто не понимал происходящего, — Министр чего там? Образования? — обратился Космос с широкой улыбкой то ли к Кате, то ли к Жене, а то ли вовсе к Елисеевой, вычислить было трудно, он был слишком доволен собой, смотрел, казалось, на всех одновременно.       — Иностранных дел, — поправил Женя, будто между делом, но с каждой секундой ему становилось все интереснее вариться в этом круговороте загадок. Он осмотрел Сашу, осмотрел Ленку, попытался вспомнить, как эти двое связаны, но ничего так и не поняв, он снова заговорил:       — А вы двое откуда друг друга знаете? — он бегал глазами от Елисеевой до Белова и даже не уделил особого значения тому, что был тут, что называется «не пришей кобыле хвост» и стоило ему впервые задать вопрос, на него все и сразу посмотрели, как на дурачка на выгуле.       — Они встречались, — прошептала ему Катя, и точно неясно, зачем включила секретность, ведь все и так все услышали. Женя тут же недоуменно нахмурился и получше рассмотрел Лену.       — А Муха? — спрашивает он со всей непосредственностью человека незнающего, но своим вопросом лишь накликает новую волну недоумения.       — Ты знаешь Муху? — проговорили почти в унисон парни у Линкольна, все с забавным и удивленным выражением на лице, и лишь Саша сохранил немного спокойствия.       — Запчасти? — спросил Саша, и Женя сперва кивнул, а потом замер, еще раз поразмыслил над вопросом, и посмотрел на Сашу с глубоко серьезным выражением на лице.       — А ты откуда про запчасти знаешь?       — Знаю, — коротко ответил Белов, не в настроении для подробных рассказов. Но Женю этот ответ устроил не в полной мере. Он осмотрел всех и каждого в поиске ответов, но вместо этого он уловил лишь один большой зависший над ними вопрос: «Что тут, черт побери, происходит?».       У всех на лицах камнем застыло выражение немого удивления и непонимания, все смотрели друг на друга так, будто у кого-то было три руки, а у кого-то пришит хвост. Катя ничего не понимала, ничего не понимал и Саша, в то время как Фил, Космос и Витя недоумевали, вместе с ними и Ленка, а Женя показался себе совсем слабоумным, когда смотрел на замерших в тишине людей с открытым ртом.       — Так, кто тоже нихренища не понимает, поднимите руку, — в конце концов заявил Женя и первым потянул руку наверх. За ним пулей повторил Космос, вместе с ним Катя, а Витя, Фил и Ленка и вовсе сделали это одновременно, и лишь бедный Саша, немного замявшись, был последним, потянул руку наверх, но его жест тут же перебил громкий возглас Жени.       — Не-а, сосед, так не пойдет, не поднимай. Должен же остаться кто-то, кто нам все объяснит, — и его всеобщим согласием поддержали остальные, устремив десяток глаз на Белова. Тот сперва непонимающе поморгал глазами и осмотрел друзей, ожидая кто первый из них прыснет смехом. Но все были серьезными.       Они ждали объяснений от него? От него, бедного заложника событий, которого сперва предала Лена, а следом за ней, с еще большей циничностью и лицемерием, сердце в крошку растоптала Катя? Он, человек, в ответах нуждающийся больше всего, должен был дать их собравшейся тут толпе. И тогда растерянность сменилась недовольством и он вскипел.       — Правды хотите? — ядовито проговорил он, и взгляд его зафиксировался сперва на Жене, он сидел теперь с ровной спиной и с интересом, даже с улыбкой, внимал Белова, — А правда такая, Жень, что ты снаркоманиваешься страшно, и не будь ты Елагиным, тебя бы за одно только хранение уже давно закрыли. Нормальная правда, а? — и улыбка Жени, вместе с едкими словами Саши, упала, уголки губ резко устремились вниз и он нахмурился и попытался начисто проигнорировать улыбочки и заинтересованные взгляды парней.       Так называемые ответы принесли лишь еще больше вопросов. Женя поднял хмурый взгляд на сестру, та упорно прятала глаза. Саша узнал от нее — двух мнений быть не может. Но она-то, черт подери, откуда знала?! Белов, тем временем, продолжал.       — А ты, Пчелкин, — Саша повернул к нему голову и блондин тут же встрепенулся, будто и не ожидал, что его упомянут, — И тебе правда нужна была, да? А как тебе такая правда: ты мне в седьмом классе всю постель обсикал, когда ночевать оставался. Помнишь, нет? Матрас менять пришлось, — Пчела в ответ на это заявление весь явно напрягся, округлил глаза и поспешил оправдаться.       — Не было такого! — говорил он это, в большей мере оправдываясь перед Катей. Не может же так быть, чтобы первым, что узнает о нем эта весьма хорошенькая девица — это о его юношеском недержании. Мужская гордость держащего марку ловеласа Пчелкина не могла вынести такого удара.       Катя как-то неоднозначно кивнула, с выражением лица откровенно туповатым, она смотрела то ли на парней, то ли сквозь них, то ли хмурилась, то ли стояла с открытым ртом — вероятнее всего, все сразу.       — А правду Космоса будем слушать, м? — теперь-то по струночке выстроился Холмогоров. Понятно было, что Саша играет низко, раскидываясь направо и налево личными секретами. Вопрос другой — какую именно грязь решит рассказать о Космосе Саша,       — У нашего космического чудища во время первого раза дружок не встал, — от удивления у Космоса отвисла челюсть, он весь вздулся от недовольства и хотел что-то сказать, но получалось только открывать и закрывать рот.       Даже парни удивились тому, с какой легкостью Саша растрепал их внутренний секрет, опыт весьма неприятный для Холмогорова. Не по-пацански это, не по-братски! Взгляд Космоса метнулся от Ленки к Кате, девочки смотрели на него с забавным выражением лица, Лена улыбку не скрывала, Катя пыталась опустить уголки губ вниз, но они предательски ползли наверх, а Космоса выедало отчаяние.       — Не правда, все у меня нормально с этим! — он выпалил почти истерично, — Да я их всех еще… Это самое… Превзойду! — он убеждал девушек (он убеждал Катю) так, будто от этого зависела его жизнь.       Его гордость окончательно и бесповоротно ранена этими неоднозначными улыбочками. О, он пропал, он тонет! Кос хотел сказать еще что-то, уже весь напыжился, но Саша перевел взгляд на Валеру.       — А ты, Фил… — он начал, но запнулся, а Валера взглянул на него с приподнятыми бровями, — А ты Фил просто страдаешь дурью. Бои на тотализаторе за деньги, нормально? Ума много не надо, — и сказал это Саша как-то так спокойно и ядовито одновременно, что Фил, который понимал, что в Саше говорят лишь накопившиеся эмоции, все равно ощутил неприятный укол по гордости, его лицо напряглось.       И тогда Саша дошел до своей главной жертвы, до Кати, той, которая за разворачивающейся сценой наблюдала будто со стороны, думая, что до нее дело не дойдет.       — Ну а ты… — начал Саша и иссяк в словах. Она взглянула на него вопросительными глазами, он смерил ее хмурым взглядом в ответ. Ему хотелось обнять ее, обнять и намеренно задушить в этих объятиях, — А ты просто шлюха. Яйца выеденного не стоишь, — подытожил он наконец и Катю слова резанули глубоко по сердцу, выбили воздух. Она слышала, как парни тихо неодобрительно замычали, а блондин казалось даже добавил себе под нос: «Это ты зря, Сань», но Катя шумы эти восприняла рефреном. Что действительно привлекло ее внимание, так это грубый оклик Жени сзади.       — Эй! — Женя весь аж раздулся от недовольства, и из уравновешенного его лицо вмиг исказилось гримасой гнева, — Тебя кто учил так с девушками общаться?! — казалось, что Женю слова в адрес сестры задели даже больше, чем ее саму. Сцепившиеся взгляды Саши и Жени метали молнии, в воздухе повисло напряжение и оба они, напыщенные, как петухи, были готовы наброситься друг на друга. Лишь Катин голос, тонкий и хрипловатый, не дал парням сцепиться.       — Жень, не надо, — обратилась она к брату, покачав головой, лицо у нее было совсем кислое и в уголках глаз набирались слезы. Видно было, что слова след оставили глубокий, и уже от жалкого вида сестры Жене хотелось разбить нахалу-Белову нос. Но Катя просила, и даже больше: умоляла глазами не предпринимать никаких действий. Зная пылкий нрав Жени, и открывшуюся агрессивную сторону Саши, Катя просто не могла допустить развития перепалки. Женя пришлось, хоть и с тяжелой душой, вздохнуть, и крепко сжав челюсть, чтобы не сболтнуть лишнего, откинуться спиной на жесткие перекладины беседки. А Катя стояла и уже не имела сомнений в том, что он все знает, точно знает.       — А ты, белобрысая, — наконец, Саша обратил свое внимание на стоящую поодаль Ленку, на ее лице замерло шокированное выражение. Она еще не видела, чтобы кто-то так оскорблял Екатерину Игоревну. Она рассеянно посмотрела на Сашу, будто не сразу поняла, что он вообще к ней обратился. Тот тоже пару секунд взвесил свои слова, а потом двинулся к девушке, — А с тобой мы поговорим, — взяв ее крепко, даже до боли, за запястье, он потащил Елисееву следом за собой в темноту подальше от беседки, и оставил ошарашенных друзей вместе с Елагиными наедине.       — Быдло! — тихо фыркнул Женя, провожая взглядом Сашу и Лену. В его голове совсем не укладывалось, как можно так обращаться с девушками.       Повисло долгое молчание, каждый был погружен в свои мысли и свою правду. Лишь сверчки и отдаленные вопли пьяных бродяг прорезали тишину, только они давали ощущение, что время не остановилось.       — А мы с тобой знакомы, — в неловкой попытке завести разговор, Космос обратился к Кате, а та посмотрела на него глазами, затуманенными разносортными мыслями.       — А? — переспросила она, не услышав ни единого слова, которое сказал парень. Тот стушевался еще больше, неловко почесал затылок и повторил.       — Говорю, мы знакомы. Помнишь, в Крыму? Это мы с тобой сначала познакомились, — у него на сердце отлегло, когда Катя слабо улыбнулась и кивнула.       — Да, я помню. Космос? — с улыбкой переспросила она и парень гордо кивнул тому, что девушка не только его самого, но даже его имя помнит. Все испортил хриплый смешок Жени.       — Почему не Юпитер? — он искривил губы в ухмылке, пока с важностью ученого расслаивал стебель какого-то сорняка, и от фразы этой на смех пробило Витю.       Он хохотнул, посчитав шутку более, чем достойной, и лишь строгий взгляд Холмогорова удержал блондина от того, чтобы расхохотаться в голос. Так оно и случилось, что Космосу понравилась Катя, а Вите понравился Женя.       Валера же за действием наблюдал немного отстраненно, чаще выискивая глазами Ленку и Сашу. Разговор их проходил на повышенных тонах, Ленка кричала что-то бредовое, тут же за это извинялась, а Саша все больше в ней разочаровывался, и Филу было его безмерно жаль. Ему больно от ситуации с Леной, это видно, и еще больнее ему, от ситуации с Катей. Словно в подтверждение его мыслей, Елагина тихо заговорила.       — Он знает, да? — она спросила пристыженно и даже как-то боязливо, смотря на всех парней по очереди, чаще всего останавливаясь взглядом именно на Космосе. У них всех как-то опустились лица, один чесал затылок, другой смотрел под ноги, третий шмыгал носом.       — Ну типа да… — как обычно, ответственность говорить взял на себя Витя, — он с Раевским знаком. Видел вас.       — Он с Раевским знаком?! — одновременно выпалили Женя и Катя, обменялись шокированными взглядами и одним движением на двоих склонились вперед, внимая словам Вити. Тот вздохнул и продолжил.       — У Раевского тут тачка заглохла на днях. Ну мы ему ее дотащили до СТО, — объяснил Пчелкин и лица Елагиных стали еще забавнее, когда до них дошло осознание.       — Вот мы с его спасителем и познакомились, — хохотнул Женя, которого ситуация забавляла, в то время как Катю доводила до ручки отчаяния.       Она встала вспоминать, как Ян рассказывал о парнях, которые ему помогали, о некоем спасителе, его новом друге, с которым он непременно хотел познакомить всю свою компанию. А вчера, Катя помнит это отлично, встречая ее с факультатива с пышным букетом, он приобнял ее за талию и точно ей сказал:«Я своего знакомого тут у вас встретил, представляешь? Того, что мне с машиной помог, помнишь?» и потом: «И оказалось, что у него девушка с тобой на один факультатив ходит!». А потом они дружно смотрели в оба, искали этого знакомого спасителя машин, его девушку, да вот только не нашли.       Теперь-то все стало на свои места, Елагину осенило, а пазлы собрались в картину. Нет никакой девушки. Спаситель — это Саша, ее Саша Белов, Саша-сосед, Саша-одногруппник и так далее по списку, и приходил он не к какой-то призрачной девушке, а к ней самой и внезапно пропал не потому, что «Кролики ускакали в какие-то кусты», как выразился тогда Ян, а потому, что Саша увидел их, эти сладкие поцелуи с приторными объятиями и убежал с университетского сквера до того, как окажется замеченным.       Все встало на свои места, и Катя была разбита. Ну конечно он все знал, черт побери, и узнал он это не от нее, а по глупому стечению обстоятельств. Пути Господни неисповедимы.       — Он был в университете вчера? — девушка спросила тоненьким голосом и выглядела совсем маленькой и виноватой девочкой.       — Был, — ответил Валера спокойно, и это было последним подтверждением для нее. Она застонала, будто от боли, уткнулась лицом в ладони и на пятках убрела куда-то в сторону и от Линкольна и от беседки и от толпы.       Комок событий выпал из ее рук, насмерть запутался, она уже не могла уследить за тем, чьи пути переплелись с чьими, как много знал Саша, как много мог узнать Ян, она больше не контролировала ситуацию, да и не знала, контролировала ли ее вообще когда-то. Вероятнее всего нет.       Она отошла на приличное расстояние, присела на корточки и отдала лицо во власть прохладному ночному ветру. Нет, она никогда не держала ситуацию в руках, это ситуация держала ее, это ситуация ее контролировала. И теперь она вспомнила и осознала все те мелочи, которые, опьяненная моментом, опускала случайно или намерено. Начиная с ночи в Крыму, заканчивая их последней прогулкой. Эти чувства, которые вызывало в ней присутствие Саши, — были подавляющими и сокрушающими, сносящими голову. Она была слаба перед ними, и она завязывала себе глаза их сладостью. Ведь, и вправду, стала бы молодая девушка в здравом уме и с кавалером, так бездумно и бессовестно обжиматься с незнакомцем из клуба Аврора. Она не была собой — подумала Катя, а потом копнула глубже… Нет, только тогда она и была собой.       И свобода быть собой рядом с Сашей ее свела с ума. И во дворах, когда касалась его руки и писала свой номер, и когда болтала по телефону, болтая ножкой, и когда выглядывала в окно Дома Моделей, выискивая его, и когда, плюнув на все, бродила часами двориками Бирюлево, чтобы увидеть его, чтобы поговорить — вот, когда она была собой. Улыбка тронула ее губы, дрожащая улыбка, и она потерла мокреющий от вечерней прохлады нос. И может потому, что открывавшаяся свобода и сила волнения сбивали ее с ног, она раз за разом забывала о Яне, словно его и не существовало вовсе.       О бедный, бедный Ян, она тогда подумала, и уголки губ тут же упали, и лицо опустилось. Она не думала о нем в Крыму, а ведь он не попал в клуб Аврора в тот вечер лишь потому, что слег в постель с температурой и отвратительным сухим кашлем. Она не думала о нем, когда любезно дала Саше свой номер, напрочь позабыв о женихе. И когда пригласила в Дом Моделей, точно зная, что на показе Яна не будет, и радуясь этой секретности, этой сладкой тайне за спиной жениха и тешилась его неведением. Она совсем о нем не думала, когда загулялась с Сашей на два часа больше положенного, и когда хохотала, пачкая пальцы и щеки в сгущенку. И как совестно ей теперь стало! И раз за разом в ее голове проносилось одно «Я люблю тебя, милая» теплым, хрипловатым голосом Раевского, за другим, и все его разговоры о домике в Испании, о двух детках, непременно Сергей, непременно Виктория. И его улыбка, и кудри, и веснушки… Чтобы не заплакать, Кате пришлось поднять глаза к небу, на котором уже начали рябить звезды.       Ян был для нее иным, чем Саша, и улыбка его была совсем другой. Улыбка Саши… Она… Она… Черт бы побрал эти тяжелые откровения с самой собой! Она вздохнула и растерла лицо руками.       Улыбка Саши — ураган в ее груди, улыбка Яна — тихая гавань в погожий день. Саша — бушующая гроза гнущая к земле деревья, Ян — маленький деревянный домик с горящей в нём свечкой в разгар этой бури. Она любила этих мужчин, она любила их так по разному, но она их любила, и чувствовала себя и тварью и сукой и последней сволочью в мире и точно не знала, больше ли ей стыдно перед Сашей за открывшуюся ему таким горьким образом правду, или перед Яном, который так трепетно, с горящими глазами ждал их скорой свадьбы, пребывая в незнании ее настоящих чувств.       Одна слезинка, горькая и крупная, не сдержалась в краешке глаз и стекла по щеке, следом еще одна. Она была близка к тому, чтобы уткнуться лицом в колени и разрыдаться, когда внезапно на ее плечо легла теплая мужская рука, и заставила ее испуганно вздрогнуть от неожиданности.       — Прости, не хотел напугать, — Фил тут же убрал свою руку, и когда сидящая на корточках девушка закинула голову назад и взглянула на него своими жалобными, мокрыми глазами, он не сдержал теплой улыбки, — Я присяду?       — Присядь, — пожала плечами Катя, и попыталась поскорее отвернуться и вытереть мокрые щеки, только вот от Фила, который как раз присел рядом с ней на корточки, ее заплаканный вид не ускользнул.       — Это из-за его слов? — осторожно начал Фил, жалостливо наблюдая за Катей с теплотой и сочувствием в голосе. Сашино «шлюха» было таким ядовитым, что задело даже Фила, не говоря уже о девушке, кому эти слова направлялись.       — Он прав, не так ли? — она слезливо улыбнулась, опуская голову, и Фил тут же слабо улыбнулся в ответ и издал что-то вроде тихого смешка.       — Только отчасти, — он тоже пожал плечами, и теперь они тихо рассмеялись вдвоем, Катя смотрела на траву под ногами, он — в сумрачный горизонт притихших улиц, — Он не имел этого ввиду, — немного поразмыслив, добавил парень.       — По-моему, он был четок, — тут же ответила Катя, и в глазах снова сформировались слезы. Не от его слов, нет, они ее не волновали, а лишь чернота в душе Саше, которую вызвала она и которая подтолкнула его говорить то, что он говорил — вот что действительно выедало ее.       — Он просто очень много всего себе нафантазировал… И ему сейчас очень больно, — Фил тепло взглянул на Катю, приободряюще улыбаясь, а сам вспоминал, как позавчера, в то же самое время вечера, возможно немногим раньше, Саша рассказывал ему наедине о своей ангельской Кате и о том, что непременно женится на ней, нужно лишь выждать годик-два.       Катя слушала Валеру внимательно, глаза были отчаянными и с проблесками надежды одновременно, а кончиком языка она забавно слизывала капельки слез с губ. Валера, в глазах которого отражались горящие светом окна многоэтажек, слова взвешивал серьезно, поскрипывая зубами, думая, стоит ли говорить ей то, что он хочет сказать. А взгляд Кати, пускай и залитый слезами, все же был таким трезвым и проницательным, что от него не отнекаться, не сбежать. И тогда он со вздохом заговорил:       — Он тебя любит, Кать, — и хотя ожидать эти слова Катя никак не могла, она все же не удивилась им и их смыслу, а лишь тому, как внезапно и прямо они до нее дошли. Конечно она знала, что Саша любит ее, глупо было бы думать, что девушка не увидит таких чувств в глазах парня. Но она молчала, впитывая каждое слово Валеры с интересом, и ему пришлось пригладить свои волосы и продолжить, — И если это… Ну знаешь… Не взаимно, в общем, ты лучше ему голову больше не морочь. Он по тебе слюни конкретно распустил. Но если ты все-таки чувствуешь то же самое, ты лучше иди к нему сейчас и поговори.       — Он не хочет меня видеть, — девушка вздохнула и опустила голову, и на ее руку легла большая, мозолистая от постоянных тренировок, рука Филатова.       — Хочет. Он всегда хочет тебя видеть, уж мне-то поверь. Он сейчас просто дуется сильно, но и его понять можно, правда? — Катя кивнула со слабой улыбкой и опущенной головой, а Валера приободряюще сжал холодные женские пальцы, — Не бойся. Тебе к нему подход найти проще всего.       — Что мне ему сказать? — Катя подняла на Валеру расстроенные и испуганные одновременно глаза. Она была похожа на маленького беспомощного ребенка, который цеплялся за любую помощь.       — Правду, — без раздумий ответил Валера.       — А если я и сама правды не знаю?       — Знаешь, — он так же уверенно, так же спокойно и тепло ответил, — Знаешь, разве нет?       И тогда она опустила глаза в ноги, рассмотрела грязные носки белых кед на своих ногах. Думать долго не пришлось. Конечно, она знала ответ, она знала его всегда и ситуация, на самом-то деле, была не такой беспросветно запутанной, если подключить в дело не только мозг, но и сердце. Так что она, набравшись уверенности, кивнула и встала, разминая затекшие ноги. Фил вместе с ней не встал, смотрел на нее снизу вверх с наставническим выражением лица.       — Да, ты прав. Просто расскажу ему все от начала до конца, да? Он поймет, он должен понять, — но от неполной уверенности в своем решении она снова метнула взгляд на Валеру, тот кивнул и этого хватило ей, чтобы развернуться на пятках и направиться к Саше поскорее, пока она не рассыпала последние крошки своей уверенности. Лишь отойдя на пару метров, она, будто что-то вспомнив, развернулась к Валере.       — Кстати… Валера, да?       — Фил, — ответил он, все еще сидя на корточках, и оглядываясь на Катю через плечо. Та расплылась в улыбке и несколько раз повторила «Фил» в уме, чтобы запомнить.       — Бои — это круто, Фил, — наконец сказала она, немного повысив тон, чтобы он услышал ее, — Была бы я парнем — тоже бы занималась борьбой!       Валера покачал головой и лукаво усмехнулся.       — Льстишь? — протянул он через плечо, улыбка приподняла один уголок его губ, а когда Катя улыбнулась широко и искренне, той своей улыбкой, которая оголяет часть ее десен, он ощутил к Кате неоспоримую симпатию. Не как к девушке, Боже упаси, но как к человеку, и никакой не «шлюхе», как на эмоциях выразился Белов.       — Да! — честно призналась она и в приподнятом настроении отправилась искать Сашу, который как раз закончил разборки с Елисеевой где-то неподалеку. Валера же, посидев еще немного с улыбкой на губах, в конце концов прихлопнул себя по коленям, и чувствуя себя героем, что надоумил Катю по-человечески поговорить с Сашей, побрел обратно в беседку к друзьям.       Фил настиг их сидящих втроем в молчании исключительно неприятном, и сразу решил отойти на безопасное расстояние от этих магнитных бурь, и немного повисеть на стоящих рядом прутьях.       Так он и рассматривал друзей, Витю и Коса, который раз за разом переглядывались и явно хотели что-то друг другу сказать, но мешало присутствие «чужака» — Елагина. Евгений, в свою очередь, тоже не отличался приподнятым настроением, он сложил руки на груди и, насупившись, прижался виском к железной колонне беседки, и о чем-то своем рассуждал в уме, выгрызая слизистую щек. Так они и сидели пока Космос, прокашлявшись, вдруг не заговорил, и удивил этим всех, так как все до единого были убеждены, что говорить им тут не о чем.       — Слушай… — заговорил он, но только Женя поднял на него хмурый взгляд, Холмогоров сразу утратил решительность, — А ты правда что ли этот… Ну из этих…       — Гей? — уловив мысль друга, спросил напрямую Витя, и так же напрямую на Женю посмотрел. С ним и Космос, кивнув, перевел взгляд на Женю, и только Валера, понимая всю абсурдность ситуации, прикрыл глаза, чтобы не быть участником позора.       Женю же вопрос выбил из колеи. Его лицо сперва вытянулось, он пару раз глупо моргнул, пытаясь понять, шутят ли они так, что ли? Не шутили… Слишком серьезные взгляды, как для шутников. И тогда удивление сменилось какой-то остро-ядовитой ноткой в его глазах, и он посмотрел на них не без высокомерия, как на двух баранов. Поняв это, Космос тут же поспешил добавить, решив, что выглядит глупо.       — Ну, там в газете писали, что… — начал он, но перебил резкий тон Жени.       — Я не педик, ясно? Там даже фотка не похожа, — пробурчал он, как старый ворчливый дед, и посильнее укутался в воротник зип-кофты Шахерезады, мечтая о трех вещах: раствориться, покурить, и чтобы Катя поскорее вернулась оттуда, куда она, блять, так внезапно убежала, и чтобы забрала его и они вдвоем пошли бы в теплые объятия дома Аминовых (в теплые объятия одной конкретной Аминовой). О, как бы он желал оказаться сейчас рядом с ней, уткнуть голову в острые коленки, и поплакать, или посмеяться и послушать звонкий девичий смех Диши. Он не видел ее сутки, а казалось, что вечность. О, нужно непременно завтра с ней увидеться!       — И вообще у меня девушка есть, — добавил он, все так же уткнувшись в ворот кофты, и его глаза, не дружелюбные, но тем не менее цепкие, глядели исподлобья на друзей. Витя, сам того не поняв, вдруг издал иронический смешок.       — Девушка? — протянул он, как самое абсурдное утверждение в мире. Ну ведь правда — где Елагин, а где девушки. Одно только Пчелу смутило: его никто не поддержал, все глянули как-то косо, а взгляд самого Жени был до такой степени осудительным, что Витя весь как-то сжался, прокашлялся, и замолчал.       Тогда Женя, чувствуя явную усталость от окружавших его люмпенов, как он сам для себя их высокомерно определил, закатил глаза и снова уперся головой о холодный каркас беседки. Волей-неволей взгляд снова остановился на парнях.       Смотрел он сперва на Витю и все думал, что пацан весьма недурен собой. Нет, не то, чтобы Женя имел к нему какие-либо симпатии и интенции, он просто сухо рассуждал.       Сам себя красавцем никогда не считал и близко, хотя рьяно всех в обратном убеждал. Его окружение всегда казались ему чуть красивее обезьян. По-настоящему красив был Раевский, смиренно признавал Женя. В очереди за утонченностью и романтизмом черт лица Ян стоял, наверное, первым. Вторым же, очевидно, в очередь подоспел этот блондин.       Он был объективно хорош со своими пшеничного цвета волосами и крупными чертами лица и если бы хоть немного привести его в порядок, он дал бы фору многим богатым мальчикам их страны. Дальше он взглянул на Космоса.       Не красавец, думалось Жене, берет харизмой, статностью, ростом. Только вот уныло свисающей по плечам свитерок все портил, и статность, и рост съедал. Потом он, кое-как поворачивая голову (он пытался делать как можно меньше резких движений, тело уже давно иссякло из сил), взглянул на Валеру.       Ну а этот парень, найди к нему правильный подход, может и не объективно идеальной красотой, а самой только подачей себя сражал бы девчонок наповал, побеждая в этом и Витю, да и самого Раевского при необходимости. Спортсмен, спокойный, крепкого телосложения, с добрыми глазами, в которые, как в сети, вязнут слабые души. Все они, подытожил Женя, выглядели бы весьма недурно, удели им кто-то знающий немного своего внимания. Женя и есть этот самый знающий. И внимание ему уделять пока-что больше некому.       — Эй, парни, — заговорил он, бригадиры, кто устало, кто недовольно, кто с интересом взглянули на Евгения, — На шоппинг съездить не хотите? — спросил Женя спокойно и естественно, и почти не смутился того, как непонимающе заморгали и пооткрывали рты парни, которые слово-то это слышали всего полтора раза в жизни по телевизору.       И пока парни возились и выясняли отношения, Катя, нерешительно перебирая ногами, приближалась к согнувшемуся в три погибели Саше. Он сидел на какой-то длинной коряге, подперев голову руками и, казалось Кате, почти не дышал. От его откровенно жалкого вида вся Катина решительность пропала без следа. В горле стоял ком и она оглянулась назад, размышляя, а не поздно ли ей просто сбежать. Совесть не позволит. Сознание не покидала мысль (и весьма справедливая), что она к подавленному состоянию Саши руку тоже приложила. Так что пару раз вдохнув для уверенности и еще раз оглянувшись назад, она заговорила и сама удивилась тому, каким тонким и дрожащим вышел голосок:       — Это та самая Ленка? — тихо спросила девушка из-за спины, и кашлянула в сгиб локтя, надеясь хоть немного успокоить голосовые связки.       Саша дернулся едва заметно и убрал руки с помятого лица. Не то, чтобы он не ожидал Катиного появления, он просто слишком глубоко был окунут в глубокую обиду и боль. К Кате чувства у него были не из самых приятных. Он криво усмехнулся, а к ней даже не обернулся.       — Та самая. Ты ее, очевидно, знаешь лично? — он добавил ядовито, и Катя его таким еще не видела. В свете луны, да трех бедных фонарей по периметру небольшой парковой зоны, он выглядел щуплой тенью человека, а не самим человеком, был злым и презрительным, сжатым и скомканным, и совсем не был милым, добрым, забавным пареньком, который впервые показал ей эту беседку, — Хотя это не единственная вещь, которую ты решила мне не рассказывать, — добавил Саша, фыркнув, и уперся взглядом в землю под ногами, пнул камень с досадой.       «Зря пришла, зря!» паниковала Катя, вертела и крутила головой, жалея, что не сбежала минуту назад, когда диалог еще не был начат.       — Слушай, я… — начала она, рефлекторно потянувшись пальцами к кончикам кудрей, чтобы их пожамкать и порастирать между подушечек пальцев от волнения, но перебил сухой голос Белова.       — Не надо, — сказал он, повернув голову слегка, лишь настолько, чтобы размыто заметить ее взволнованную хрупкую фигуру в мешковатой мужской одежде, переступающую с ноги на ногу. Был бы Саша менее зол, непременно поинтересовался бы состоянием Кати, ведь с синяком на лице (который у Саши, как ты ни крути, вызывал жалость каждый раз, когда он его видел) и в чужой одежде, выглядела как человек, попавший в крутые переделки. Но вместо участия, он отвернулся и буркнул, через плечо, — Я уже знаю достаточно.       — Дай мне объяснится, — попросила Катя голосом грустным и граничащим с отчаянием. Она так и стояла позади сгорбившегося парня, сминая кончики волос и кусая губы, и не решалась ни подойти ближе, ни уйти. Сашин горький смешок сделал ком в ее горле горче прежнего.       — А что это изменит?       Этот вопрос заставил ее замереть и задуматься. А вправду, что изменит ее правда? Она признается, что по уши влюбилась в него, соседа из ближайшего двора? Нет. Пообещает порвать с Яном? Конечно нет, у нее даже язык не повернется такое вымолвить. Что же это выходит, этим разговором она лишь закрутит новую петлю в, и без того закрученной, истории? Выходит, что так. И тогда она развернулась, и с особым усердием пытаясь сглотнуть свой ком в горле, собралась уходить. И лишь лопатками она ощутила взгляд Белова.       Его глаза, сухие и красные, лицо, бледное и осунувшееся, постаревшее, казалось, за один вечер на десять лет. Она уходила и ему казалось это таким чертовски неправильным, нарастающее между ними расстояние иголками впивалось в его кожу, но лицо его почти не менялось, разве что уголки губ опустились ниже, сделав носогубную складку очень ярко очерченной, что еще сильнее старило его молодое лицо.       Он знал, знал очень хорошо, что стоит ей скрыться из его поля зрения, и тоненькая ниточка между ними оборвется. Он ни за что не позвонит и не станет ее искать сам, она будет готовиться к свадьбе с другим, и наверняка за него выйдет, и эта история будет похоронена где-то тут, между этой гнилой корягой и старой беседкой. И как бы он ни хотел сорваться, словить ее на полпути и прижать к себе сзади, он, конечно, этого не сделает. И хотя обида внутри была все еще сильнее, какая-то часть его, часть ему неподвластная, все же отчаянно надеялась, что она остановиться. И, о чудо! Она действительно остановилась.       Нахмурившись, она оглянулась на Сашу, встретилась с ним взглядом и уходить передумала. С чего бы, вдруг подумала она, ей уходить? Ведь она пришла сюда так решительно настроенная поговорить и уйдет, потому что Саша дуется? Нет, так дело не пойдет. И всхлипнув мокрым носом, она снова взяла курс к коряге и к Саше.       — Знаешь, когда мы с Женей были маленькими, мы постоянно ссорились, — она начала внезапно и сама не поняла, почему ее понесло в эту, а не какую-то другую степь. Саша усмехнулся и поднял одну бровь.       — Что поменялось? — сказал он, наблюдая за девушкой, пока она направлялась обратно к нему. Она слабо приподняла уголки губ, как бы признавая, что он прав.       — В детстве мы постоянно объявляли друг-другу бойкот и молчали по несколько недель! — сказала она, замерев чуть поодаль от Саши, а тот с нарочитой важностью кивал, думая о том, хорошо это или плохо, что Катя не ушла. Девушка же, понимая непонимание Саши, решила продолжать, вдохнув поглубже, — И знаешь, это очень тяжело. На тебя обижаются за что-то, а ты и знать-то не знаешь, за что. И мы иногда так громко плакали и кричали, прося заговорить и объяснить причину молчанки, что мама однажды ввела в нашу жизнь одну штуку… — понимая, к чему ведется разговор, Саша обратил на Катю чуть больше внимание, проследил за ее движениями, когда, выйдя из-за спины, она стала прямо перед ним, явно желая сесть рядом с ним на корягу, но пока не позволяя себе подобной фривольности, — Это называется собрание свечи. Она сажала нас друг напротив друга и всовывала нам в руки «Говорящего Дино» — у нас была свечка в форме динозаврика. Тот, у кого в руках был Говорящий Дино рассказывал все со своей точки зрения, а другой слушал и не перебивал. Дальше Говорящий Дино переходил ко второму из нас, иногда к маме, а потом подключился и папа. Так мы решаем конфликты в семье по сей день.       — С Говорящим Дино? — усмехнулся Саша более сухо, чем раньше, до открывшейся ему правды, но более дружелюбно, чем пятнадцать минут назад.       — Нет, я случайно сломала Дино лет десять назад. Теперь у нас обычная скучная свечка, — Катя слабенько улыбнулась, носком кроссовка вырисовав на траве узоры.       Саша лишь кивнул, да отвернулся. Не станет же он, в самом деле, сам инициировать диалог. Он уперся взглядом в кроны деревьев, через их густую листву вяло пробивался свет фонарей и окон домов, и в этом мерклом свете активно танцевали мелкие мошки. Саше до всего этого дела было мало, он скрестил пальцы на ногах и повторял, и умолял, чтобы она продолжила, не ушла, не оставила его наедине с его обидой. И она не ушла, она сделала еще один нерешительный шаг в его сторону. Подняла руку, чтобы коснуться его плеча, резко передумала и вместо этого потерла заднюю сторону шеи.       — Давай устроим Собрание свечи? — протянула она, надеясь только на то, что Саша не оттолкнет ее. Но как он вообще может ее оттолкнуть? Вместо грубого ответа, уголок его правой губы устремился наверх, исказив его губы в немного недовольной, но в целом ухмылке.       — Свечки у нас нет, — пожал он плечами, и сам не заметил, как взгляд его немного смягчился, когда он повернулся к девушке, которая, оказывается, стояло к нему достаточно близко.        Катя, рассудив, что он прав, быстро оглянулась по сторонам, пытаясь найти какой-нибудь подходящий предмет на замену говорящей свечи, но не нашла ровным счетом ничего. Тогда она запустила руку в собственные волосы и, на удивление Саши, вытащила оттуда небольшую металлическую заколку с цветочным узором. Горделиво выставив ее перед собой, она с улыбкой заявила:       — Есть заколка, — Саша, как бы не держался за браваду униженного и оскорбленного, а все-таки не сдержал тихого, хрипловатого смешка, который Кате согрел душу. Он смеется — а значит не все потеряно!       — Говорящая заколка? — спросил он голосом уже менее похожим на лед, даже с какой-то отдаленной искоркой теплоты в глазах — той теплоты по отношению к Кате, которая начисто никуда и не пропадала, лишь затуманилась обидой и разочарованием.        У девушки от этих изменений даже глаза загорелись, она покрепче сжала заколку в ладони и наконец позволила себе сесть рядом с Сашей на корягу, хотя предварительно убедилась, что сидят они на таком расстоянии, чтобы никакой частью тела не соприкасаться.       — Тогда я начну? — Катя протараторила быстро, чтобы не передумать, чтобы ее медлительность не стала на пути у правды. Саша, по лицу которого было явно видно, что к правде-матке он не готов, все-же кивнул, пускай и с тяжелым, даже мученическим вздохом.       На мгновение повисла тишина. Катя вертела в замерзших пальцах заколку, все думая, с чего-бы начать признание не только перед Сашей, но и перед самой собой. Саша смотрел на ее пальцы, думал о том, какие они грациозные, и следом о том, с какой вероятностью его мир окончательно рухнет после слов, которые она собирается сказать.       — Я помолвлена, — начала она с сухой констатации факта, уже не решаясь поднять глаза и встретиться с его серой гладью. Саша кривовато усмехнулся, мазнув взглядом по кольцу на ее безымянном пальце, по браслету из чертового розового кварца…       — Я заметил, — сказал он, прожигая украшения взглядом до тех пор, пока она не приподняла уголок губы и не кивнула, признавая свою ошибку.       — Конечно, ты знаешь. Ты видел нас, правда? — она осторожно взглянула на Сашу, но тот сделал все, чтобы не установить между ними зрительный контакт.       Он продолжал смотреть на ее пальцы, запястье, а потом уронил взгляд на траву, снова усмехнулся, с горечью и отголосками когда-то кипевшей в нем обиды.       — Имел честь, — съязвил он, вспоминая злополучный вчерашний день, двор университета, очки с леопардовой оправой, которые он черт знает куда дел, объятия Яна и Кати и ощущение, как сердце срывается со своего места и летит вниз, и разбивается о несуществующее человеческое дно, и окатывает холодным потом.       — И тебе, наверное, показалось, что я очень его люблю? — задала Катя вопрос совсем не тот, который Саша ожидал услышать, он нахмурился и посмотрел на нее, и как бы он этого не избегал, а взгляды их все-же сцепились и несколько секунд они молчаливо смотрели в уже знакомые глаза и лишь сверчки напоминали им, что время не остановилось.       — Вы выглядели довольно счастливыми, — ответил Саша с оттенком нерешительности, брови все еще сведены к переносице и прочерчивают на лбу старящую его складку.       — Тогда мне действительно стоит рассказать все с самого начала, — она поджала губы, покусала их, сгрызая небольшие шелушения и оставляя на их месте равноценные маленькие ранки. Усилий воли ей стоило начать. — Мы с Яном знакомы с пеленок. Вообще, Юрий Николаевич говорит, что они еще с тех времен планировали свести нас, — Саша слушал внимательно, лишь иногда ловил себя на том, что говорят они не о каком-то Юрии Николаевича из соседней квартиры, а о самом Генпрокуроре, и тогда какое-то странное ощущение охватывало его. Мандраж от осознания, в каких масштабов историю он влез от одной лишь своей чистой и невинной любви к кудрявой девочке с яркой улыбкой,       — Нас с ним столкнули лбами, когда мне было семнадцать, а ему девятнадцать. И знаешь, у нас в первый же ужин все так сложилось… Полюбовно. Он ко мне как-то так сразу с нежностью отнесся. Я была рядом с ним, будто принцесса, и я… — она хотела что-то добавить, но замолчала и уперлась глазами в темный горизонт сумеречного неба.       И Саша видел, что она не просто подбирает слова — она думает, ее глаза расфокусированы и затуманены десятком мыслей, они поблескивали воспоминаниями и светом уличных фонарей, он одновременно хотел подогнать ее и попросить ее молчать, лишь бы только сохранить трепетность момента. Ее тонкий голос, который зазвучал не более, чем через пол минуты, казался задумчивым, как и взгляд не моргающих взгляд, прикованный ко всему и ни к чему одновременно.       — Я сошла с ума от внимания. У меня просто такого никогда не было. Мне иногда даже кажется, что я не подхожу на роль девушки, которую можно безумно любить, — Саша в ответ нахмурился, фраза его неожиданно сильно резанула прямо по живому. Как это так, подумал он, Елагина говорит нечто подобное, когда он, сидящий перед ней, именно то и делает, что безумно, до состояния опьянения ее любит.       — Кать… — попытался возразить он, но Катя остановила, выставив вперед руку с зажатой между подушечками пальцев говорящей заколкой.       — Заколка у меня, — напомнила она, и Саше ничего не осталось, кроме как согласиться и слушать дальше слова, которые давались Кате явно непросто. Когда она снова заговорила, то нервно поерзала на коряге.       — Вокруг меня всегда было много внимания, парней, друзей, но меня никто не любил, да и я тоже никогда этого не ощущала. Так что с Яном я просто… Моментально захмелела, понимаешь, о чем я? — она украдкой посмотрела на Сашу и на сердце приятно потеплело, когда из его лица изгладилась обида и злость, он смотрел на нее с мягким соучастием и кивал. Захотелось крепко его обнять. Ее Саша, которого она знала, был снова перед ней. Это дало ей силы продолжать. — Тогда мне казалось, что это любовь, но мне просто нравилось то, как сильно он в меня влюблен. Да и все эти глупости, вроде бабочек в животе и слабых коленок, все это было. И тогда я спутала симпатию с любовью. И когда Ян сделал предложение — я согласилась сразу. Мне казалось, что так правильно, что так сами звезды благоволят, — она говорила и крутила в руках заколку, открывала ее, закрывала, сжимала ею собственный палец и цепляла на край кофты, а Саша кивал в унисон словам.       Не сказать, что услышанное им, было ему приятно, но и боли не доставляло. Он улавливал то, о чем она говорила, он ее понимал.       — Ты была маленькой, — добавил он то, что крутилось на языке и с каждой фразой усиливало свою важность. Катя кивнула и оставила в покое заколку.       И вправду, она была совсем малышкой. Ребенком, который только научился понимать себя. Ребенком, который не умел сопоставлять факты, и который не имел ничего для сравнения. Ребенком, которому казалось, что приятное ощущение от подаренного парнем букета — уже признак большой любви. Ребенком, которому родители шептали на ухо: «Он тот самый, твой суженый». И тогда на ее глаза навернулись слезы, которые она постаралась поскорее смахнуть и выдавить улыбочку.       — Но знаешь, я не плохо так жила. Ну, в смысле, все так закрутилось, завертелось. Он красиво ухаживал, потом сделал предложение, потом это переезд глупый, у меня и времени подумать толком не было. Да и о чем там было думать? Но шесть дней назад…       — Во дворе? — перебил Саша, но сделал это как-то осторожно, даже мягко, и в животе было тепло и приятно от мысли, что, возможно, он вывел ее из эмоционального равновесия так же, как она вывела его.       — Да… Да, во дворе. Я вдруг ощутила, что-то такое… такое…       — Сокрушительное? — спросил тихо Саша, с улыбкой, полной теплоты.       Так уж сложилось, что Катя за последнюю неделю в своих чувствах не копалась и названий им не подбирала, а Саша только то и делал, что жил с ними, да дивился, изучал и запоминал. И он уже неплохо преуспел, даже подобрал несколько синонимов. В понимании Саши эти чувства были:

1. Сокрушительными

2. Подавляющими

3. Крышесносными

4. Колоссальными

5. Абсолютными

      И напоследок он всегда на всякий случай добавлял «Неописуемыми».       — Не перебивай! — тем не менее хихикнула Катя, а Саша поднял руки в знак капитуляции и подпер подбородок ладонью, смотря на Елагину, лицо которой было прикрыто дымкой вечера, переходящего в ночь. Она задумалась и продолжила. — Да. Что-то сокрушительное. Волнующее. Накрыло, как волной. Знаешь, я постоянно о тебе думаю. Мне иногда кажется, что у тебя уши должны огнем гореть!       — Так вот это из-за кого… — улыбнулся Саша, Катя сделала тоже самое, тихий смешок солнечной вспышкой пронесся между ними.       Щеки Саши порозовели. Он и мечтать не смел, чтобы она вспоминала о нем, но вот она сама признается, что он не покидает ее мыслей так же, как она не покидает Сашиных. Сердце забилось быстрее, Белов уж и забыл, что когда-то вообще был способен на нее злиться.       — И вот я думаю, что же это такое было с Яном. Что-то блеклое. Вялое. И знаешь, что я поняла? — она посмотрела на Сашу, и заметила, что каким-то неведомым образом во время разговора они подсели друг к другу ближе, их плечи соприкасались, а его глаза, готовые слушать и ловить каждое ее слово, горели, как две лампочки для нее. Ей показалось, что что-то в ее животе перевернулось, — Я не люблю его, как мужчину. В смысле, я его обожаю, но не так, как невеста должна любить своего жениха, понимаешь? И мне так стыдно… Я просто перепутала. Запуталась в своих чувствах, — она вздохнула и опустила голову, рассматривая грязные носки собственных кед.       Она стучала ножками по земле, и Саша наблюдал, что она делает, а сам думал, как же ему поступить, что сказать. Как понимать ее слова? Она не сказала о любви, нет, но он услышал признание между словами. И он ощутил острую необходимость действовать.       Его рука потянулась к ее руке, на полпути он передумал, но было уже поздно, подушечка пальца его мизинца уже невесомо погладила подушечку пальца ее мизинца и касание это, такое невесомое, легкое, как касание самого ветерка, послало дрожь по их телам, Саша мог явно видеть, как покрылась мурашками ее кожа, а она заметила, как подрагивали его пальцы. И тогда они стали смелее, его пальцы мягко погладили ее костяшки, а она раскрыла ладонь, позволяя его длинным пальцам обвить ее ручку и стиснуть с мягкий замок. И когда он наконец сделал это, когда она медленно сплела их пальцы, и поверхность ее ладони плотно прижалась к его, когда между теплом их рук не осталось пространства, когда момент показался им неприлично интимным, и оба они не могли оторвать глаз от своих соединившихся воедино рук, он вдруг сказал, со страстной убежденностью в подрагивающем голосе.       — Кать, я не богат. Даже наоборот, если честно. Но я буду работать, и скоро поступлю на вечернее отделение, и я тебе обещаю, я клянусь, ты никогда не пожалеешь, если дашь мне шанс, я…       — Саш… — она перебила его мягким сжатием его пальцев, и, казалось, вывела его из какого-то пылкого транса, где его главной целью было убедить ее, навсегда прижать к себе и не отпускать. Но реальность снова вернулась к нему, он проморгался и посмотрел на нее трезвыми глазами, и увидев ее заслезившиеся глаза, сердце его замерло. Очевидно, все было не так просто, как он себе фантазировал, — Я не могу отказаться от этой свадьбы. Никак, — сказала она и к последнему слову ее голос перешел на хриплый шепот.       — Почему? — спросил он, тяжело сглотнув, брови его были нахмурены, но в глазах — чистое непонимание, он казался в тот момент каким-то особенно невинным. От этого Кате стало лишь еще тяжелее говорить.       — Это моя обязанность, — сказала она, но не увидела в Саше понимания, он пару раз непонимающе моргнул и продолжил вопросительно на нее смотреть. Конечно, он не понимал, каково это — чувствовать тяжесть чьих-то ожиданий на своих плечах. И тогда она продолжила, — Просто моя семья, они… Ну знаешь… Люди не последние. И во многом этот брак — для поддержания марки, или вроде того. Если я откажусь от него — опозорю семью. Мне этого не простят, Саш, это будет конец. Меня на порог дома не пустят, перестанут платить за обучение, и за все остальное… А я, знаешь ли, от них зависима, — она горько усмехнулась, а после Саша с особой силой сжал ее короткие пальцы, в каком-то отчаянном порыве поднес их к губам, и не то, чтобы их поцеловал, а просто прижал к своему рту, и так и говорил дальше, его теплое дыхание ветерком скользило меж ее костяшками и пальцами.       — Я же говорю, я постараюсь, я сделаю все, я буду… На руках, Катя, на руках тебя носить! — но она качала головой и поджимала губы, и его сердце трещало. О, какой ужас, какой сущий кошмар снова упасть в бездну боли, когда на долю секунды вкусил надежду!       — Дело не в этом, Саш, не в деньгах. У меня жизнь рухнет, понимаешь? Мама с папой меня возненавидят, в Москве мне будут не рады, я, возможно, потеряю Дишу, я убью Яна, поверь мне, он погибнет, он так ждет этой свадьбы! — она смотрела на него, умоляя понять ее, а он прижимался губами к ее холодной ручке так, будто она вот-вот вырвет ее и уйдет от него навсегда. Она осторожно подобрала слова, которые давались ей тяжелее всего и снова тихо заговорила, а может, даже зашептала: — Но больше всего я боюсь потерять Женю. Знаешь, мы, может, часто ссоримся, но я без него умру, он мне очень нужен. А если я разорву связи с семьей… Он просто недостаточно сильный, чтобы пойти за мной. Он останется с ними, потому что он зависим от них даже сильнее, чем я, и тогда между нами будет пропасть. Может, мы даже возненавидим друг друга. И я просто… Ты даже не представляешь, как я этого боюсь! Я боюсь, очень боюсь потерять их всех, но его особенно, — она говорила тонким голосом, который постоянно граничил со слезами, а Саша слушал, не вставляя ни слова, лишь большой палец его изредка ласкал ее мизинец или складочку на ладони, когда слова давались ей особенно трудно. — Моя жизнь — то еще дерьмо… — она решила подытожить, вытирая слезы тыльной стороной свободной ладони, — Но это все еще моя жизнь. И я не готова бросить вызов всему, что у меня есть.       И тогда повисла долгая, давящая тишина, и даже сверчки, будто из уважения, замолчали и с интересом прислушались к диалогу двух молодых людей. Саша тяжело думал, глубоко вдыхая сладкий запах ее мягкой, как шелк, руки. Рука пахла каким-то сладким мягким кремом и запах этот в тот момент заменил ему кислород. Катя не думала уже не о чем, она все для себя поняла, все озвучила и сидела пустой, глядя в потемневший на глазах горизонт, пока тихий, хрипловатый от долгого молчания голос Саши не переманил ее внимание.       — Можно теперь мне заколку правды? — сказал он с кислым выражением лица, но в целом вполне себе спокойно и смиренно. Катя удивленно приподняла брови, но заколку ему передала. Покрутив в пальцах аксессуар, рассмотрев крошечные цветочки на ней, он начал.       — Ну, для меня все началось раньше, чем шесть дней назад, — сказал он и сам не заметил, как хватка его пальцев на ее стала слабее, и вскоре ее ручка выскользнула из его, но дела им было до этого мало — он был сконцентрирован на своих словах, а она — на нем. До чего же он все-таки был красив в этой полутьме! — Тогда, в Крыму, я сразу понял, что ты та самая. Это сокрушительное чувство, оно меня совсем с толку сбило. И когда мы снова увиделись на днях, что я, кстати, считаю судьбой, я совсем с ума сошел. Я ни есть, ни пить нормально не могу, хожу, как дурак, и только о тебе думаю, только ты мне везде видишься, только ты снишься, ты меня всего до краев наполнила, понимаешь? Я больше никого не вижу и не слышу. И я думал — что же за херня такая происходит? И знаешь что я понял? — он посмотрел на нее, такую открытую и уязвимую перед ним и для него, ее густые черные брови стали забавным домиком на переносице. Он уже, казалось, даже не думал, невысказанные слова и мысли лились из него бесконечным потоком, — Я люблю тебя.       — Саш, не нужно, я не могу… — ее лицо тут же исказила боязливая судорога, она вздрогнула и неосознанно отодвинулась от него, надеясь, что он больше ничего не скажет, замолчит, избавит ее от правды, с которой не хотелось иметь дела, но он казался на удивление спокойным сейчас, когда вот так открыл для нее душу.       — Нет, ты не поняла. Катюш, посмотри на меня, — он склонился в поиске ее глаз, которые она стыдливо прятала, но от его мягкого, но настойчивого взгляда было не убежать. Когда же она подняла на него свои испуганные изумруды, он тепло улыбнулся, улыбкой, присущей одному только Саше-соседу. Улыбкой, от которой ей становилось щекотно внизу живота, — Я ничего тебе этими словами не навязываю, не прошу говорить того же, не прошу ничего делать. Я просто хотел скинуть этот камень с плеч, вот и все, — его пальцы осторожно коснулись кончиков ее взбитых кудрей, и ей стало тяжело дышать, в то время как ему, напротив, показалось, что время замерло. Прошло, как ему показалось, около десяти минут (на самом деле — не более полминуты), — когда он тихим голосом, переходящим на шепот, добавил: — Я тебя ни к чему не обязываю. Я просто тебя люблю.       И в тот-то момент ее губы задрожали и так захотелось сломаться и расплакаться прямо тут, прямо на его плече. Всё её естество тянулось туда, к нему, ближе, плотнее, ловить дыхание, движения, тепло губ. Ей впервые хотелось быть к кому-то так близко, чтобы кожа к коже, чтобы под самую кожу. Но она не могла, нельзя. Нельзя!       — Саш, ты мне стал очень дорог. Мне с тобой так… Правильно и свободно. Я не хочу потерять тебя тоже, понимаешь? На самом деле я очень боюсь тебя потерять, — она говорила и склонялась ближе, чтобы глаза в глаза, и их лица были уже очень близко, и не существовало ничего, кроме глаз отдельной Кати и отдельного Саши, и этого трепета, и этих тонких чувств, повисших между ними, — Но я не могу перейти границу… Прости…       Ее голос — дрожащая тонкая ниточка, глаза — слезливый океан, и Саша физически мучается от того, что вся эта чистая, меланхолическая красота — не его, что он не может гладить ее плечи и целовать ее слезы. Приходиться тяжело сглотнуть и посмотреть себе под ноги. Границу… Граница никогда не будет перейдена. Вот он, его выбор: похороненная любовь или вечность без ее улыбки. Свой выбор он сделал быстро, хотя он рвал его душу, как грязную половую тряпку. Он выдавил самую убедительную улыбку из арсенала обреченного любовника и нарочито весело объявил:       — Я никогда не перейду границу, я клянусь, — и обменявшись слезливыми улыбками, они сами не заметили, как Саша открыл объятия, а Катя без задней мысли в них нырнула и дрожала в его руках, как кленовый листик на кусачем ветру. Он, ощутив это, прижал ее к груди сильнее, растер хрупкие плечи и прошептал, склонив голову к ее голове, его губы запутались в кудрявой копне Катиных волос.       — Тебе холодно? — ее волосы шевелились вместе с его губами и получив кивок головы и тихий смешок, Саша без единой мысли снял с себя куртку спортивного костюма, и хотя сам остался в легкой майке на вечернем холоде, все равно отдал ее Кате.       Одной его куртки с головой хватило, чтобы полностью укутать ее, и он снова прижал девушку к своей груди, поцеловал в макушку и положил щеку на ее голову. Она с удовольствием грелась теплом его крепкого тела, нежилась в его объятиях, наслаждалась запахом его дешевого одеколона, который окрылял ее и возносил над всем низменным и смертным. В сравнении с этим одеколоном не шел аромат ни бергамота, ни ванили, ни пачули, ни ладана.       Так они и сидели на коряге вечером, сплетясь в объятиях. Сладость момента омрачала эта неоговоренная «Граница», которую и обсуждать-то не надо было, все и так было вполне очевидно. И хотя они оба пытались раствориться здесь и сейчас, в первых долгих объятиях, в первой близости, в первом моменте, когда его кожа прижималась к ее с такой естественной простотой, они не могли избавиться от горечи на языке. И у обоих в глазах стояли слезы.       Так и случилось, что двое людей, впервые познавшие настоящую любовь, обусловились «никогда не переходить границу».

I know it's over

И я знаю, что это конец And it never really began

Хотя «это» даже не начиналось But in my heart it was so real

Но в моем сердце, «это» было так реально…