Ломаясь на холоде

— Извини, Джинн. Отчёты не готовы. Стоящий в дверях Кэйа закусывает губу почти что до крови и винит себя. Винит, обещает исправиться, обещает, что помимо поручений по зачистке территории города будет занимается и бумажной волокитой, но ожидание заката в компании самого себя в душном помещении уже давно давит, угнетает и не дает сосредоточиться, словно мыши, которая попалась в нехитрую ловушку, а каллиграфическим почерком выведенные на бумаге символы смешиваются и пляшут в голове, не давая осознать собственного значения. Кэйа винит себя, как только поднимает глаза и видит уставший, обеспокоенный взгляд Джинн и обещает себе, что в следующий раз он непременно явится в лучшем виде, без синяков под глазами и дрожащих от недосыпа рук. Кэйа боится. Кэйа не хочет становиться причиной чьего-то беспокойства, не хочет, что бы кто-то переживал о нем, — а переживает ли? Этот вопрос ударяет в голову, и капитан почти что усмехается. К великому счастью и облегчению самого Кэйи, Джинн ничего не спрашивает, молчит и лишь устало качает белокурой головой, — знает ведь, что Кэйа не расскажет, будет хранить все в себе, отшучиваться, брать все больше поручений, настолько, что бы не оставалось времени на простую потребность - сон, но не расскажет, в чем причина синяков и усталого взгляда без когда-то пляшущих там бликов. — Я возьму отчеты на себя. Ты возьмешь выходной, - голос девушки словно прорезает воздух Кэйа поднимает взгляд, пересекается с голубыми, небесными, как цвет купола над Мондштадтом глазами и видит в них сожаление. Хороший Кэйа рыцарь и друг, нечего сказать — вместо помощи и так вечно устающему магистру становится еще одной причиной, по которой Джинн сегодня проведет очередную бессонную ночь за кучей бумажек. Это ей явно не на пользу. Джинн винит себя за то, что не может помочь. Кэйа винит себя за то, что стал очередной проблемой. Иронично. — Я справлюсь, Джинн. Дай мне немного времени и я обещаю, что к вечеру готовые бумажки будут кипой лежать на твоем столе, — Кэйа улыбается, натягивает улыбку, а внутри все тянет, ноет от осознания собственной вины и беспомощности, — знает сам ведь, что никакие бумажки никакой кипой лежать не будут. — Нет, Кэйа. — магистр вновь качает головой, и тон в ее голосе явно дает понять — делай что хочешь, но никаких заданий я тебе сегодня не дам, и меня не волнует, что в походах за стены города ты прекрасно справляешься, будучи крайне продуктивным, будь то хиличурлы или стражи руин. Нет, не дам. Не сегодня. И, возможно, даже не завтра. Кэйа только пожимает плечами и благодарит действующего магистра перед уходом с кабинета, — благодарность единственное, что капитан мог ей предложить, — моральные силы уже давно вычерпаны годами самобичевания, эмоции покрылись коркой собственного льда, нерушимой стеной, которую капитан самолично отстраивал на протяжении долгих месяцев, крепкой настолько, что сам Кэйа не может ее разломать, — а надо ли? Жить, полагаясь на самого себя проще, не так ли? Ответа на вопрос капитан не знает. Закуривая сигарету, слоняясь по улицам города, Кэйа усмехается — он давно перестал полагаться даже на самого себя. Что-то внутри в очередной раз заныло. Беспомощный, бесполезный, не способный уже даже справиться с какими-то бумажками. Кажется, так не далеко до отстранения от работы. Или, может, увольнения. Кэйа не знает сам, будет ли лучше, если он покинет должность капитана. Глаз, не скрытый под повязкой, оглядывает крыши города. Может, будет лучше, если он сбросится с одной из них? Ненужные мысли назойливо ударяют в голову, словно те самые кошмары, от которых Кэйа просыпается в слезах — ещё одна причина среди десятка, по которой Альберих не спит уже вторые сутки. Что было бы, если бы Кэйа хоть на минутку задумался перед тем, как открыть брату самую страшную тайну? Что было бы, если бы он пришел чуть ранее? Что было бы, если бы Крепус не погиб? Слишком много << если >>. Осознание неисправности ситуации душит. Душит и не дает дышать, заставляя вынимать из пачки очередную сигарету и чиркать зажигалкой, выпуская рваные клочья дыма. Кэйа смотрит на полупустую пачку сигарет и улыбается — обещал бросить. Снова не исполнил обещание, данное самому себе. Альберих расслабляется, прислоняясь к стене одного из домов. Кэйа обещал не курить. Обещал, что не станет пробовать. Они обещали вместе, будучи детьми, и, кажется, нет ничего проще, чем сдержаться, но единственное возможное успокоение расшатанной нервной системы – это чувство наполненности легких никотином. Смешно. Смешно и мерзко. Кэйе давно мерзко с самого себя.

***

Закат особенно красив сегодня. Кэйа сидит на крыше здания города и смотрит на горизонт, туда, где виден диск уходящего солнца. Пламенные лучи освещают все вокруг, как в сказке окутывая красноватым туманом основания деревьев и заливая макушки деревьев золотистым светом. Хочется раствориться в этом сиянии. Второй день Джинн наотрез отказывается давать Кэйе какие-либо поручения. Последний, признаться честно, пусть и стал чувствовать себя малость лучше, но время, проведенное наедине с собой неизбежно приводит к самокопанию, которое капитан так ненавидит, а потому выходные проводит в большинстве своем в помещении таверны, каждый раз подсознательно надеясь застать за барной стойкой владельца. Увы, судьба жестока, и Дилюка капитан не застал ни разу; хотя, возможно, это и к лучшему - смотреть в глаза и видеть в них безразличие страшнее самой ужасной пытки. Идиллию прерывают. Прерывают так нагло и дерзко, что Кэйа лишь таращит единственный глаз на нарушителя столь личного момента и вторгаясь в не менее личное пространство. Не каждый житель Мондштадта может похвастаться тем, что поймал капитана и высокопочтенного офицера за времяпрепровождением на одной из крыш. А сестра церкви - уж тем более. Молчание. Кэйа молчит, и Розария, кажется, имеет хоть немного чуткости, а потому лишь присаживается рядом с Альберихом и молчит, перебирая пальцами. Казалось бы потухший взгляд Кэйи все еще зацеплен на сестру. Что она могла забыть тут? Прошло несколько минут гробового молчания. Розария, не поднимая взгляда на Кэйу, бросает лишь тихое: — Слышала, Джинн искала тебя. Кэйа пару секунд переваривает эту фразу, а затем торопливо поднимается, собираясь уходить. — Спасибо, я... — капитан запинается, замолкает. Слова не нужны, Кэйа знает это, а потому лишь кивает благодарно и растворяется среди домов, оставляя сестру Фавония думать о чем-то, кажется, своем, в одиночестве. В конце - концов, Кэйа уверен, что компания девушке точно не нужна. Зябко. Хочется поежиться, ибо капитан почти физически ощущает тяжелый, внимательный взгляд глаз Розарии. Задаваться вопросом, что сестра забыла на крыше, Кэйа не стал, понимал - ответа не узнает. Розария сама словно воплощение тьмы, тьмы, в которой чувствуешь себя в безопасности. Почти так же ярко, как ярко чувствовал Кэйа взгляд монахини, капитан ощущал и излучение от Розарии силы и спокойствия. Рядом с ней было хорошо молчать.