Капитанша

Кира хорошо помнила тот день, минуты разделившие ее жизнь на две части. Горячий август, пылающее солнце, жидкая лава земли под ногами и плотный, густой воздух, в котором застревал песок. БТР поднимался по склону, разминая своими гусеницами остатки растительности, разбросанные гильзы и уже ничьи вещи, брошенные жителями села, когда боевики напали на них поздно ночью. В раскуроченных силуэтах домов мелькали остатки жизни: когда-то мирной и спокойной, теперь пропитанной кровью и страхом, без надежды на будущее, такой хрупкой и вожделенной. На обочине, вжавши голову в плечи, закрывающие лица платками и прикрывающие грудью детей, сидели сиротки-женщины. Их мужья ушли воевать, их братьев резали, отцов расстреливали, сыновья не возвращались домой. Они оставались одни, испуганные и загнанные в угол, виноватые уже по факту рождения, вдовы и безутешные матери.       — Ты не боишься умереть? -на люке, вытирая пот, с грязного и закопченного от солнца лица, сидел Чех. Имени его Кира не помнила, с первых дней службы в отряде она слышала это закрепившееся прозвище для чеченского сержанта, коренастого пацаненка с густыми, будто залитыми смолой, черными и спутанными волосами. На лице у Чеха был красный шрам, проходивший по диагонали от лба до щеки, зацепивший веко и оттого его левый глаз был всегда прикрыт и сбоку всегда прищурен. У Чеха был яркий и живой акцент, от злости он переходил на родной язык, и только Кира понимала его ломанный диалект со смесью ингушского — Я вот боюсь так жить.       — Только если от старости — от напряжения голос Киры дрожал, она тяжело дышала, не снимая с головы балаклавы, которая защищала ее не только от лучей солнца, но и от косых взглядов местных мужчин, бурно реагировавших на ее светлые волосы и яркие голубые глаза. Она была белой вороной и весь отряд опасался за сохранность их единственной девушки, впервые оказавшейся в Чечне, засланной сюда чьим-то хладнокровным приказом — Не болтай. По сторонам смотри. Чутье никогда не подводило Киру. Присутствие смерти и боли шло за ней по пятам с ущелья, где они ночевали. Маленькими и шершавыми пальцами щекотало спину, пощипывало пальцы, подергивало конечности, что-то шептало на ухо и противным холодком бегало по позвоночнику. Оглядываясь назад, пытаясь разглядеть этот страх, не имеющий физического облика она натыкалась на пустые глаза женщин, пробегающих мимо грязных детей. Заглядывала в каждого, немым вопросом «стоит ли тебя бояться?» допрашивала встречных, но ошибалась. Когда БТР поднимался по перевалу, за спиной осталась деревня, а впереди сухая пустыня деревьев и женой травы, пахнущая огнем и припекшейся кровью. Бесконечная, не имеющая начала, опустошенная солдатами и животными, выжженная усталым солнцем, река тянулась слева и каждый желал ощутить ее прохладу на себе.       — Тихо сегодня — от накатившей волны спокойствия Чех разомлел, прикрыл глаза и подставил лицо попутному ветру, оставляя оружие висеть на плече. Кира встрепенулась, поймав приклад его винтовки, когда ствол был обращен в ее сторону, опустила прицел вниз и грубо ткнула чечена в бок. Потерявший бдительность, Чех испуганно дернул руками и упал спиной назад, ощущая больной удар поясницей по крышке люка — Эй, ты чего творишь — он выругался на своем языке, добавляя пару непристойных фраз, спешно проглатывая их окончания.       — Твой ствол был направлен на меня — прошипела Кира, сжимая кулаки и больно прикусывая губу, захватывая кусочек прилипшей к коже балаклавы — А если облава?       — Так нет же никого — возмутился Чех, но спорить не стал, сел ровно и прижал винтовку к груди, готовый выстрелить в любую минуту — Лейтенант, а ругаешься, как полковник. Подъем на пригорок проехали спокойно, молчали и слушали, как трещат под колесами камни и бутылки, ветер поднимал клубы пыли и песок летел в лицо, перемешанный с ветками и мелкой россыпью гравия. Кира отворачивалась, долго протирала глаза, не могла моргнуть, в веках набивалась грязь и больно колола белки. Внутри машины сидела остальная часть штурмовой группы: командир по прозвищу Полкан, механик Коля Шпунтик и наводчик с говорящей фамилией Мазила. В ущелье, где пили противный и крепкий чай из котелка и докуривали остатки табака, осталось три бойца, они должны были дождаться темноты и и охранять оставшиеся припасы и радио-точку, место связи с миром.       — Ну, сегодня без происшествий — из люка появилась каска, из-под нее торчали грязные от солярки кудри беззаботного и еще «зеленого» механика Шпунтика. Служба давалась ему легко, он не умел грустить или злиться, подставлял лицо лучам солнца и на его щеках скапливались рыжие веснушки. Шпунтик много болтал, чем досаждал обычно молчаливой Кире, но был небольшим талисманом для группы, когда механик в машине — они проживали день без потерь — Товарищ старший лейтенант — Шпунтик приподнял каску маленькими черными пальцами и прищурился, смотря на лицо Жельской — Может водички? Уже два часа на солнце сидите — держась одной рукой за крышку люка, он пригнулся и вытащил из кармана прохладную фляжку — Холодненькая. Для Вас оставил. Кира молча приняла из рук механика флягу, кивнув в знак благодарности и добавила — Скройся в люк, Шпунтик. Следи за машиной. У меня предчувствие плохое — открутив крышку и прислонившись губами к горлышку, на язык попали капли холодной родниковой воды, по рукам пробежали мурашки и жажда, казавшаяся незначительной, вдруг усилилась и делая глоток за глотком она никак не могла утолить ее. Оставив во рту несколько капель, Кира протянула фляжку Чеху и долго не могла проглотить их, смачивая щеки и десна.       — А пацан не промах — Чех вернул фляжку быстро, сделав пару спешных глотков, будто и не нуждался в жидкости — Но, война не для него. Он добрый слишком. Тут таких убивают быстро.       — Мы злые, но нас тоже убьют — равнодушно добавила Кира, пряча флягу в нагрудный карман. Взгляд зацепился за мимолетное движение в кустах, где между несколькими сухими кустами промелькнул камуфляж и скрылся за поворотом. Минуту Жельская не дышала, разворачиваясь корпусом назад и сжимая в руках приклад автомата — Там есть кто-то — она ткнула Чеха локтем и ногой захлопнула крышку люка, крикнув перед этим — Мы не одни, парни. Последняя фраза, которую она помнила четко, слышала как ее голос отражался от стенок брони, как выругался Чех, а Шпунтик взволнованно и почти плача просил остановиться, понимая что впереди их ждет смерть. Под колеса БТР влетела граната, разорвавшись под колесами, она пробила тонкий корпус машины, Полкан не удержал управление и БТР неуклюже начал катиться вбок, пока из нескольких точек обстреливали снайперы, оставляя на броне вмятины и пробоины. Вторая граната попала в раскуроченные от взрывной волны люки, Киру и Чеха выкинуло с крыши сразу, а оставшиеся внутри парни выбирались на ходу, окровавленные и обожжённые, со сгоревшей на лице кожей и пульсирующими остатками конечностей. Полкану оторвало ноги, он остался лежать в обрезавшейся яме, молча и отрешенно смотря на то, как из рваных культей струится кровь, трясущимися руками прижимая к открытым ранам грязные ладони. Шпунтик пытался доползти до него, глотая слезы и кровь из разбитого черепа, зарываясь руками в песке и громко кричал, звал на помощь, просил спасти его и звал маму. Он был не в себе, он боялся смерти и боли, не видел ее, она казалась ему такой далекой и ненастоящей, что очутившись перед ней лицом к лицу ему не хватило сил на сопротивление. Когда машина лежала на боку, поедаемая пламенем, в крови своих солдат, Кира сидела за деревом, пытаясь отстреливаться от беспорядочного огня со всех сторон. Чех сидел чуть дальше, боясь сделать выстрел, патронов было немного. Жельская сняла магазин, почти полный и кинула его Чеху, а сама упала на живот. В нескончаемой какофонии звуков, мата, запаха пригорелой крови, она не чувствовала боли и собственных травм. Вытерла рукавом лицо, остался красный отпечаток, значит щеку и лоб задело, голова мерзко пульсировала. Пули пролетали над головой, казалось задевали спину, Кира ползла вперед, чувствуя руками и лицом приближающийся жар БТР. Внутри оставался наводчик. В груде брони, уже без лица, но еще с узнаваемым силуэтом, лежал ее товарищ. Жельская тянула его на себя, руки горели и от боли она готова была кричать, но только прикусила до ворот куртки и когда тело оказалось на земле она без сил упала рядом, боясь отпустить руку молодого парня, еще недавно срочника, которого ждали дома, за которого молились ночами. Его похоронят в закрытом гробу, от лица не останется ничего. Полкан умрет на третьи сутки, когда гной из культей пойдет дальше, а сам он ночью, стонущий от собственной слабости порежет горло ножом. Шпунтика застрелят, он погибнет быстро, от пули в голову и на его открытые глаза, Кира увидит последним. Дальше будет истошный крик Чеха «Ложись», хлопок, мир схлопнется, а когда в нос ударит запах аммиака, Кира откроет глаза уже в больнице. Она выжила.