Отражение

Малфой сидел у себя в спальне на полу, задумчиво глядя прямо перед собой, и курил, снова и снова вспоминая эти невыносимо зелёные глаза, смотревшие на него из-за стёкол очков в зале суда. Что-то неуловимое было во взгляде Героя, что-то до боли знакомое ему самому. А потом смотрел на себя в зеркало и видел точно такое же выражение лица, точно такой же безумный взгляд, полный обречённости, безысходности, отчаяния. Но если в случае с Малфоем, это было вполне понятно и объяснимо, то что не так было с Поттером? Он же Герой-мать-его-всея-Британии. Его в буквальном смысле носили на руках. Чествовали. Восхваляли. Обожали. Имена и колдографии Золотого трио не сходили с первых полос. «Мальчик —который-выжил победил того-кого-нельзя-называть.» «Гарри Поттер и его друзья спасли магическую Британию от деспотии Тёмного Лорда и его ПСов» «Гарри Поттер спас мир.» «Гарри Поттер национальный герой Британии.» Гарри это и Гарри то. «Так что с тобой не так, Поттер?» — задавал Малфой себе один и тот же вопрос. Задавал, а потом ловил себя на мысли, что слишком много думает о Гарри Поттере. И, пожалуй, думал всегда. Мальчик-который-выжил ворвался в его жизнь семь лет назад и уже больше никуда не уходил. Он был его лучшим школьным врагом. Всегда соперники. Всегда по разную сторону баррикад. Во всём. В противостоянии факультетов, в квиддиче, во взглядах на жизнь, в противоборстве занимаемых сторон. Вот только никто не догадывался, что именно стояло за этой холодной ненавистью и презрением, которыми Слизеринский принц ежедневно одаривал Гриффиндорского льва. Никто, даже самые близкие друзья, до недавнего времени не знал об истинных чувствах аристократа к Герою. И только совсем недавно, незадолго до суда, почти сразу после победы Гарри Поттера над Тёмным лордом, Драко напился и признался Панси и Блейзу, что любит Героя. Любит так, что уже больше нет сил скрывать это, любит так, что его образ преследует его на каждом шагу, любит так, что уже больше не может дышать без него. Любит так, что больше уже не может жить без него. Победа Героя над Тёмным Лордом принесла облегчение всему магическому миру Британии. Принесла она облегчение и Малфою. Он радовался, что Поттер жив, и что нет больше этого противостояния, что они больше не враги. Но вместе с облегчением и радостью пришло и осознание того, что они теперь никто друг для друга. Что они больше никогда не пересекутся в длинных коридорах Хогвартса, одаривая друг друга уничтожающими взглядами. Больше никогда не схлестнутся над полем для квиддича в погоне за снитчем, готовые убить друг друга за победу. Больше никогда не будут бросать друг в друга эти странные, полные недосказанности, изучающие взгляды во время уроков. Малфою больше не нужно будет искать способ обратить на себя внимание Поттера, ища повод подколоть его, чтобы он обернулся и мысленно заавадил его зеленью своих глаз, даже не подозревая, что его Авада уже давно пробила дыру в сердце Слизеринского принца, уже давно уничтожила его морально, оставив только пустую оболочку. Поэтому, когда первая эйфория от победы Мальчика-который-выжил над Тем-кого-нельзя-называть прошла, наступили долгие дни и часы одиночества, полные тщетных поползновений забыть о пытках и убийствах, происходивших у него на глазах, невольным соучастником и свидетелем которых стал аристократ, забыть об этих криках, о глазах, смотрящих с мольбой, о безумии на лицах после нескольких часов, а иногда даже дней мучений, о последних словах и прощальном взгляде Дамблдора за секунду до того, как крёстный пустил в него Аваду, о безумном смехе его тётки, Беллатрисы Лестрейндж, о криках грязнокровки Грейнджер, когда она её пытала, о чувстве собственной беспомощности, и о зелёных глазах там, в Выручай-комнате, об этих цепких руках, выхвативших его из огня Адского пламени, выпущенного Крэббом, и о том, как почти перестало биться его сердце, когда Малфой увидел Поттера на руках у Хагрида, и о том, как оно снова забилось в груди с удвоенной силой, когда Герой ожил. И у него почти получалось забыть обо всём в компании своих друзей, получалось потерять ход своих мыслей между первой и второй дорожкой кокаина в каком-нибудь маггловском клубе, куда его вытаскивали Панси и Блейз, пожалуй, единственные, кто ещё не отвернулся от него, единственные для кого все годы дружбы значили больше, чем метка Тёмного Лорда на его левом предплечье. Но стоило ему остаться одному, всё возвращалось снова и снова. Как киноплёнка, поставленная на повтор. Как повторяющийся баг в программе. Да он и сам был этим багом. И единственным способом устранить этот баг была смерть. Смерть несла с собой надежду. Надежду на освобождение от плена воспоминаний, на освобождение от боли, на очищение, на успокоение. Так он сможет обрести свободу, свободу от этих взглядов, полных презрения, от бесконечных шепотков в спину, от своего когда-то столь значимого имени, которое теперь пало тяжким бременем на его плечи, и от зелёных глаз, пленивших его сердце и разум, от этих сухих, потрескавшихся губ, таких соблазнительных, которые так и хотелось поцеловать, от тёмных, взъерошенных волос, к которым хотелось прикоснуться. Но это было недоступно для него. Особенно теперь, когда его имя и он сам были осквернены позорной меткой. Да кого он обманывает? Это и раньше было недоступно для него. Драко Малфой, чистокровный волшебник, аристократ, никогда не был достоин великого Гарри Поттера. И всё, что он мог сделать — это ненавидеть его все эти годы, презирать, унижать, оскорблять, пытаться уничтожить. А сегодня, в зале суда, Герой окончательно положил конец их вражде. Больше не было повода ненавидеть. Больше не было возможности лгать себе, пряча за ненавистью любовь. Всё было кончено. Всё обрело и потеряло смысл. Малфой устало сполз на пол и всхлипнул. — Не могу больше, не могу больше, не могу больше, — сдавленно бормотал он, как в полубреду, одними только губами, роняя слёзы на ковёр. Внезапная мысль пронзила мозг, как вспышка, озарив надеждой истерзанную душу, блуждающую в потёмках. Аристократ вытащил из внутреннего кармана пиджака пару пакетиков с белым кристаллическим порошком. То, что помогало ему забыться хоть ненадолго в течение всего этого времени, теперь могло помочь забыться навсегда. Лёгкая полуулыбка скользнула по бледным губам. «Мама… — промелькнула в затуманенном мозгу последняя пульсирующая мысль, и сердце болезненно сжалось, — Прости…» Всё кончено. Маски сняты. Нервные окончания обнажены, натянуты до предела, готовые вот-вот лопнуть от растущего напряжения из-за боли внутри. Сердце бьётся в бешеном темпе предсмертной агонии, кровь танцует свой последний танец по венам, разнося остатки тепла по леденеющим конечностям. В мозгу ещё пульсирует последняя мысль, слова рвутся с немеющего языка, но что это за слова, Драко уже не помнит. Последняя ниточка мысли обрывается, так и не обретя материальной формы, образы в его агонизирующей памяти размываются, распадаются на фрагменты, он пытается их уловить, собрать воедино усилием воли, но ничего не получается, он больше не чувствует связи со своим телом, у него больше нет разума, у него больше нет воли, у него больше ничего нет. Его самого, кажется, тоже больше нет. Но откуда тогда это чувство? Такое знакомое, кажется оно было с ним всегда, кажется он с ним родился, и умер тоже с ним. Он умер, а чувство осталось. Драко хочется смеяться и плакать одновременно, но он не может. Он может только чувствовать. Он так хотел освободиться от этого чувства, хотел убежать от него в другой, неизведанный мир, но, оказалось, что это невозможно. Чувство настигло его и здесь. Кажется, оно часть его самого. Кажется, это чувство и есть он. Кажется, это всё, что от него осталось. Только оно. Только это чувство. Любовь. Тягучая, неуловимая, неосязаемая, бестелесная, обволакивающая, ускользающая, необъяснимая, неотделимая от его сущности, всепоглощающая, заполняющая до краёв, безбрежная, безмятежная, израненная, почти уничтоженная, но всё ещё живая, не сдающаяся, умоляющая, шепчущая, зовущая чьим-то до боли знакомым голосом. Но чей это голос? Чьи это зелёные глаза промелькнули на задворках его сознания? Чей образ в его голове не отпускает его, не даёт окончательно забыться, провалиться в изначальную тьму, раствориться в ней полностью, отдаться этому небытию, слиться с вечностью, дать поглотить себя без остатка чёрному пламени смерти? Нет, Драко не знает, он не помнит, чьё это лицо, чьи это глаза, чьи это волосы, чей это голос, он не знает имён, имена больше не существуют для него, как и весь остальной материальный мир перестал для него существовать. Драко ничего не помнит и не знает, но он все ещё чувствует это притяжение. Магнитное поле чьей-то чужой души. Нет, не чужой. Кажется, это часть его самого, она зовёт его, она не отпускает, она притягивает. Разноимённый заряд. Другая полярность. Если он минус, то это плюс. Если он север, то это юг. Если он холод, то это тепло. Если он ночь, то это день. Но что он без этого плюса, без этого юга, без этого тепла? Только половина, но не целое. Вечная полярная ночь, безжизненная снежная пустыня, бескрайняя ледяная пустошь без капли тепла и света, без надежды на спасение, без шанса на любовь. Любовь… Любовь? Что это? Почему так тепло от этого слова? Слово… Что такое слова? Это мысли, обретающие форму? Или мысли — это и есть форма? Но тогда зачем слова? Может быть, чтобы слышать мысли других людей, сказанные вслух? Что бы он хотел услышать сейчас? Пожалуй, только одно слово — люблю, сказанное этим родным голосом. И, кажется, он его слышит. И пусть Драко не помнит, чей это голос. Неважно. Важно, что он зовёт его. Зовёт из темноты, посылает лучик надежды, освещающий путь назад из безбрежной ледяной пустоши, из небытия, из первозданной тьмы назад к свету, к теплу и к первоисточнику этого голоса. Драко нашли Панси и Блейз. Почти бездыханного, воскового, с тёмными кругами под глазами, контрастирующими с бледным лицом, с ярко-красным струйками крови, вытекающими из носа и стекающими по прозрачно-голубой коже на пол и блаженной улыбкой на красивых, бледных, посиневших губах. — Твою ж мать, Малфой! — вскричал Забини, хватая блондина за руку и пытаясь нащупать пульс. Не нащупав пульс, он склонился над телом друга и приложил ухо к груди. — Его надо срочно доставить в Мунго, Панси, сердце еще бьётся, — выпалил мулат, и подхватив аристократа на руки, аппарировал. Паркинсон аппарировала вслед за ним. Потом были долгие часы ожидания в коридоре. Слёзы Панси, молчание Блейза. И, наконец, колдомедик, который сказал, что они «вытащили» лорда Малфоя, но он был в коме, и что если бы они появились на пару минут позже, то уже ничего нельзя было бы сделать. Паркинсон рыдала, уткнувшись в плечо Забини, а тот обнимал её, гладил по спине и тихо ронял слезы в её плечо. — Сколько он пробудет в коме? — спросил мулат у колдомедика, утирая слёзы. — Простите, сэр, я не могу ответить на ваш вопрос, мы не знаем, всё будет зависеть от него. Его физические показатели хоть и не очень хорошие, но они близки к норме, но вот магическое ядро сильно пострадало и ещё. — Целитель замялся и вздохнул. — Что ещё? — спросил Забини. — Он не хочет жить… Это чувствуется в его ауре и в его магии. В нём почти нет жизни. — И что же делать? — спросили хором Панси и Блейз, с надеждой глядя на колдомедика. — Я не знаю, вы же его друзья, верно? Вы хорошо его знаете? — Целитель пристально посмотрел на них. — Да, да, мы дружим с самого детства, — закивали они головами. — Тогда вы должны знать это лучше, чем я, если есть хоть что-то, или кто-то, кто может повлиять на его желание жить, это может помочь, — с уверенностью сказал колдомедик. Паркинсон и Забини переглянулись и тяжело вздохнули. — Мы попробуем что-нибудь придумать, — неуверенно сказал Блейз. — Хорошо, но постарайтесь сделать это побыстрее. Мы со своей стороны сделаем всё, что от нас зависит, — заверил его Целитель. — Хорошо, доктор Липшиц, мы тоже постараемся сделать всё, что зависит от нас, — растерянно пробормотал Забини. Они попрощались с колдомедиком, и тот ушёл. — Ты подумала о том же, о чём и я? — пристально глядя в глаза Панси, спросил Блейз. — Думаешь, он согласится помочь? — ответила она вопросом на вопрос. — Я не знаю, но мы должны попытаться. Должны сделать всё, что от нас зависит. А там уже пусть сам решает. Если что, смерть Драко будет на его совести, — решительно выпалил Забини. — Не думаю, что он хотел бы этого, Блейз, — задумчиво ответила Паркинсон, — Он ведь помог ему избежать Азкабана, дал показания в его пользу, он спас его из огня в Выручай-комнате, хотя мог бросить его там, и никто не стал бы даже упрекать его за это. — Но где мы его найдём? Я даже не знаю, где он живёт. — В газетах писали, что он поселился на площади Гриммо, в доме, оставшимся ему от его крёстного, Сириуса Блэка. — Хоть какая-то польза от этих газет, — Блейз задумчиво почесал затылок. — Так что, аппарируем туда? — нетерпеливо спросила Панси. — Да, давай, надеюсь он дома. — Сейчас ночь, герои вроде должны спать по ночам, когда не надо совершать подвиги и спасать Британию, не так ли? — хмыкнула Паркинсон. — Очень на это надеюсь, — с горечью ухмыльнулся ей в ответ Забини. Они вышли на улицу, взялись за руки и аппарировали на площадь Гриммо.