Письма после эйфории

***

«I was stupid. I was so stupid in my zeal to prove something to myself and to everyone around me, on whom I actually don’t even care. I was stupid. It is tough. And now I count your ribs in my memory, trying to hold back the scream rushing into the space of my room»

И вновь, звездный потолок и синие пятна на моих бедрах. Твои тихие стоны, заполняющие каждый сантиметр комнаты и моей души. Невесомые поцелуи на плечах и спине. Шепот о том, как соскучился, и мои внутренние мольбы никогда такого не говорить. Потому что мое глупое естество воспринимает эти слова совсем не так, как нужно. Интерпретирует из «мое тело соскучилось по твоему» в «мои глаза искали твои, а сердце скучало по твоему голосу». Жестоко. Очень. И убивающе. Умертвляюще. Ты вновь ненасытен и груб, оставляешь на моей коже алые следы преступления и точечные геометрические фигуры формы твоего укуса, словно часы, которые напоминают об истекающем времени. — У нас есть полчаса. Вот, что ты мне сказал, как только я, мокрый и совершенно глупо запыхавшийся явился на пороге твоего дома. Полчаса. Так много и так бездушно мало. Наверное, поэтому ты стараешься так быстро двигать бедрами и помогать при этом себе руками, натягивая меня навстречу. А потом, когда я изольюсь белой жижей в презерватив, который ты зачем-то мне протянул, когда я пришел к тебе, не дав мне отдышаться, протягиваешь мне что-то из своей одежды, веля одеваться быстрее. — Твоя мокрая. — объясняешь ты в ответ на мой непонимающий взгляд и… — Давай быстрее. Тебе нужно уйти. Я не понимаю, почему мне нужно уйти и к чему такая спешка, ведь по правилу мы должны были сейчас лежать под звездным небом, принадлежащим тебе, слушать дыхание друг друга, ты — курить очередную сигарету со вкусом клубники, а я задыхаться в клубничных полях, тебе и своем безумии. Но вместо этого я своими трясущимися руками натягиваю то, что ты мне протянул минутой назад, и вопросов не задаю. Наспех натягиваю капюшон толстовки и выхожу с тобой в коридор. Молчу. За все время, что я здесь, я не произнес ни одного слова, хотя хотелось сказать тебе очень многое. Например, о том, что скоро скорее всего уеду, даже если тебя это волновать не будет совершенно. Или, о том, как я бы хотел, чтобы мои внутренние бои о тебе прекратились. Ну или о том, как я по тебе скучал и именно поэтому внутренние бои имели место быть. Но ради всего святого и правильного, ради благополучия своего и ради твоих нервных клеток, я тянусь к своим полусухим кедам, не ожидая, что ты схватишь меня за запястье и остановишь на полпути. — Они мокрые. — вновь ответом на мой непонимающий взгляд. А затем протянутые вансы, которые, кажется, точно моего размера. И вновь ничего не понимающий взгляд, но теперь ответом в дополнение смущенный взгляд и натянутая улыбка. — Я выкинул твои на позапрошлой неделе, помнишь? Считай это искуплением вины. — я улыбаюсь в ответ (кажется, впервые за прошедшую неделю) и киваю в знак благодарности. Все еще не говорю ничего. Хотя хочется очень много чего. Например, спасибо. Или, увидимся завтра? Или даже, ты сводишь меня с ума и топишь мои корабли. Но я молчу. Скорее всего, из-за того, чтобы не ляпнуть что-то глупое. А потом происходит… Шиюн. Ее длинные волосы, раскинутые волнами по хрупким плечам и тонким предплечьям, коротенькая юбка, прикрывающая мало чего, высокие каблуки и грудь, плохо скрытая тканью короткого топа. Эта красота открывается мне вместе с дверью, которую для моего ухода открываешь ты. Я замираю точно также, как и Шиюн, непонятливо смотрящая на меня, и как и ты, чертыхающийся себе под нос и кидающий на меня злобные взгляды. — Оппа, а что он здесь делает? — ее наращенные ресницы невинно хлопают, и она указывает на меня своими тонкими пальчиками с длинными ногтями, выкрашенными в красный. Я отшатываюсь немного назад и кидаю на тебя обеспокоенный взгляд. Ты в ответ приказываешь мне уйти прочь и обещаешь за что-то убить. Я подчиняюсь и, толкнув девчушку в плечо, срываюсь по лестнице вниз. В последний раз оборачиваюсь на тебя посмотреть и встречаю взгляд твоих шоколадных рек своими никчемными прозрачными лентами, стекающими по подбородку за ворот твоей огромной худи, укрывающей меня, кажется всего. Проносясь между лестничными площадками, я понимаю, что Гэтсби мы так и не повторили, а твое напряжение все еще стояло слишком явно в твоих штанах. Ты ждал не меня. Ты ждал Шиюн. Я был лишь способом подготовки. Она же — способом укрытия. За стенами здания все еще льет противный дождь, залетающий под черную ткань твоей одежды и ее утяжеляющий. Выветривающий твой запах с ткани, в которую я кутаюсь, словно дурак, ища тепло. Лишь доходя до своего дома я вспоминаю о том, что телефон мой остался у тебя. Что в нем номера, которые мне могут пригодиться и непрочитанное сообщение от мамы. Заметки, исписанные твоим именем и черновики так и не отправленных тебе сообщений.

«Wrong priorities. Wrong choices over and over again. And now the wrong life is full of fragments in me and throughout the house in the desire to somehow calm the longing for you»

***

— Твоя мама сказала мне, что ты здесь. — ты говоришь мне это спустя неделю, которую я пролежал на своей кровати с температурой под сорок, ещё одну, на протяжении которой я соткал километры прозрачных лент, впитавшихся в подушку, и ещё одну, за которую успел сделать вывод. Я нехотя поднимаю голову и глазами безучастно впиваюсь в твои. Ничего не говорю, опускаю голову и продолжаю впитывать в себя правила построения предложений. — Тэхен, — вздрагиваю. Вздрагиваю и пускаю по всему телу мурашки, смакуя на языке твой голос, произносящий мое имя. Не нравится. Слишком непривычно. — Посмотри на меня, Тэхен. — но я не смотрю. Мне нельзя, потому что я вновь потеряюсь в твоих шоколадных реках. Вновь не пойму, почему, а потом вновь начну себе доказывать, что просто из-за того, что я люблю шоколад. — Пожалуйста? Пожалуйста? Звучит совершенно по-идиотски и очень неправдоподобно. Совсем тебе не подходит и с твоим образом плохого парня, которому ты придерживался всю свою жизнь, никак не вяжется. Пожалуйста? Это правда ты, Чон Чонгук? Тот самый, который выливал мне на голову суп и компот, который за двенадцать лет обучения ломал мои очки десятки раз? Или который ни разу не поинтересовался моим самочувствием или желаниями, пока выливал в меня свое напряжение? Просто невероятно. То, с какой скоростью я поднимаю голову, встречая глаза с твоими, которые, кажется, до того, как присудить тебе, искупали в реках сладкого лакомства. Они сияют и немного необычно теряются в глубине твоих глазниц. Непривычная бледная синева красит область под твоими глазами и веки, лицо же твое утеряло прежний цвет, теперь — сплошь белое полотно с остро выпирающими скулами. Ты похудел. Утерял, кажется, прежнюю уверенность в себе и приобрел какие-то нервные и совсем тебе не подходящие привычки. Они тебе совершенно не к лицу, они скорее были придуманы для меня. Потому что это я обычно кусаю губы и я заламываю пальцы в нервном действии. Мне нельзя на тебя смотреть. Это запрещено законами природы и конституциями всех стран мира. «Ким Тэхену запрещено смотреть на Чон Чонгука» Потому что как только это случается взрываются миры, бережно выстроенные мною на протяжении этих трех недель и двадцати лет моего существования. Каждый стирается в пыль и превращается в продолжение космоса, сгущая черноту, которую ты носишь в своих волосах, глазах и одежде, висящей на тебе спустя три недели слишком небрежно и некрасиво. Умные люди из прошлых времен правильно предугадали мою к тебе зависимость, именно поэтому законами решили отгородить себя и остальные семь миллиардов себеподобных от столкновений наших взглядов. Но они не учли того, что мои внутренние существа окажутся в разы сильнее и хитрее их продуманных законов и запретов. Я смотрю на тебя. Я. Смотрю. На тебя. Звучит, как самая красивая сказка и самая сладкая ложь. — Мы можем поговорить, Тэхен? — я вновь пробую свое имя, произнесенное твоим голосом на вкус. Все равно не нравится. Все еще неправдоподобно. — Разве мы не уже? — это не мой голос. Нет. Это даже не попытка показаться сильным и самодостаточным, независимым от тебя. Это просто выработанный за три недели холод, который помогает мне двигаться дальше, раз за разом усмиряя синие существа. — Да, да…то есть, — ты хаотично облизываешь губы и трешь ладонями глаза. У меня складывается впечатление, будто ты не спал несколько ночей и очень много о чем-то думал. Я надеюсь, это не так. Не хотелось бы чувствовать себя виноватым. — Мы можем выйти, пожалуйста? Поговорить не здесь. На улице. Можем? Можем. Вот что значит мой кивок и ноги, ведущие за тобой в сторону выхода из городской библиотеки. Даром, что я не понимаю твоих нервных взглядов, которые ты кидаешь в окно, выглядывая там что-то. — Ты не появлялся в школе три недели. Я скучал. — это бьет кулаком под дых в момент, когда мы пересекаем библиотекаршу и движемся к двери, ведущей на улицу. Твое последнее «скучал» привело к тому, что я пролежал с температурой неделю, превратил свою подушку в водоем, в который в каждый момент могу вылить свои слезы, и понял одну очень важную вещь. Ты себя стыдишься. И меня стыдишься тоже. — Я болел. — немногословно и очень даже понятно. — Зачем ты ходил к моей маме? — Я ходил к вам домой. — Зачем? — Хотел с тобой поговорить. — Зачем? — мы уже на улице. Летняя погода дает о себе знать. Я чувствую, что мне жарко в тоненькой майке и шортах до колен. Или же просто жарко рядом с тобой. — Я хотел вернуть тебе кое-что. — я ожидаю, что сейчас увижу свой телефон и даже протягиваю руку, но, сюрприз, глупые синие существа, на мою голову летит мусор из ближайшего бака и выливается вода, грязная, кажется из лужи после вчерашнего дождя. — Твой обед, ботан. Солнышко, — это уже не ко мне. К Шиюн, которая подходит откуда-то со стороны и обнимает тебя слишком по-свойски. Во мне в геометрической прогрессии растет желание оторвать ее тонкие руки и наманикюренные пальчики. — видишь, он всего лишь наш ботан-неудачник. — и целуешь ее в висок. Вы уходите в сторону дороги, где вас ждет машина Чимина. Юнги, сидящий в ней, выглядывает из окна смотрит на меня, будто дурака смотрящего тебе вслед, и показывает мне средний палец. Фак. Идеально описывает мои мысли и мое состояние прямо сейчас. А я остаюсь стоять у входа в библиотеку с помоями на голове и понимаю, что единственный неудачник — это ты, Чон Чонгук. Просто трусливый неудачник.

«I'm very sorry. I'm sorry for everything that I did, for all your pain, which has now passed to me. I'm very sorry. But I'm glad you're breathing at least a little easier now»

***

Мне здесь нравится. Здесь красиво, здесь уютно от отношения людей ко мне и их счастливых улыбок, здесь тепло и совсем не страшно влюбляться не в того человека. Здесь нет тебя. Здесь свобода и счастье, совсем немного припудренное тоской. Не по тебе. По родным, по городу, из которого когда-то хотел выбраться всеми возможными способами, чтобы наконец настал конец зависимости по тебе и переломанным пальцам тоже по тебе. Но скучаю не по тебе. По тебе нельзя. Запрещено красными линиями и желтыми лентами, закрывающими проход в мою аорту. Чтобы наверняка. Чтобы даже через кровь — без вариантов. Чтобы на входе в мой организм висела табличка с надписью «всему, что связано с Чон Чонгуком, вход воспрещен». Чтобы у всего, что решится в организм попасть, были проверены все документы, как это делается в аэропортах и контрольно-пропускных пунктах. Как это было в тот раз, полгода назад, когда я отсчитывал секунды до того, как сяду в самолет, как уеду из города, который родной и в котором есть ты. Не хотелось задерживаться в родном городе еще хоть немного. Все там так давило, так сгибало и ставило на колени. Перед тобой и твоим существованием. Напоминало о моей слабости и никчемности. О дыре в груди и растоптанных легких. «Ким Тэхену нельзя знать Чон Чонгука» Вот как должны звучать законы природы и конституции всех стран мира. Потому что только так не будет взорвавшихся миров и стертых в пыль легких. Только так не будет километров соленых лент и так только можно будет избежать смертей моих бабочек. Полтора месяца. Довольно длинный срок для того, чтобы научиться жить заново. Для того, чтобы сдать экзамены, отправить в нужный университет запрос со своими данными и результатами, и даже получить письмо с положительным ответом. Полтора месяца для того, чтобы избавиться от множества привычек и научиться вновь дышать. Как там говорят, чтобы к чему-то привыкнуть требуется около двадцати девяти дней? А чтобы отвыкнуть? В принципе, это не так уж и важно, можно просто ввести в привычку отвыкание. Я так и сделал. Отвык от твоего присутствия в моей жизни, от твоих пальцев, делающих больно и от слов, осушающих во мне все. Отвык от твоего голоса, твоих волос в моих пальцах, от запаха твоих клубничных сигарет и от невесомых касаний подушечек твоих пальцев к моим легким — сразу к душе. Знаешь, чем я занимаюсь в моменты, когда мне тоскливо? Не по тебе. По родным, по городу, из которого когда-то хотел выбраться всеми возможными способами, чтобы наконец настал конец зависимости по тебе и переломанным пальцам тоже по тебе. Но тоскливо не по тебе. По тебе нельзя. Потому что…потому что губит и выворачивает наизнанку. Потому что толкает в спину с крыши, на которую забираюсь, чтобы полежать под звездным небом. Уже не твоим. Не тем, под которым ты обычно лежишь, читаешь книгу, играешь в приставку или сжимаешь чьи-то бедра. Нет. Под тем, которое настоящее, но на котором я все еще ищу глазами созвездия и считаю расстояние между звездами, их соединяющими. Теперь, лежа под настоящими звездами, которых по чьей-то там теории уже даже не существует, я читаю твои письма, которые зачем-то приходят мне на почту каждый понедельник в семь утра, и считаю расстояние между звездами, соединяющими Андромеду и Кассиопею, насчитывая миллионы световых лет, в то время как когда-то это расстояние составлялось всего лишь из минимум десяти сантиметров. Теперь, спустя целых полтора года, я могу без выворачивающихся наизнанку внутренностей смотреть на настоящее звездное небо, не то, что под крышей твоего дома. Я могу смотреть спокойно и понимать, что это единственный способ для меня, чтобы не умереть. Теперь, в перерывах между своевольными слезами и все ещё душащей отдышкой, я в мыслях пальцами пересчитываю твои ребра и пробегаюсь взглядом по строчкам из твоих писем. Глаза жжёт, пальцы ломаются с хрустом.

«I love you. My love for you is limitless as an infinity. It has a size equal to the sum of the distances between all the stars that are connected in constellations that can only be seen in the sky»

***

«Гэтсби верил в зелёный огонёк, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда — завтра мы побежим ещё быстрее, ещё дальше станем протягивать руки… И в одно прекрасное утро…»

…все останется прежним или изменится в худшую сторону.