Энвер

      Все деревья перед Чонгуком словно расступаются, а кровавая Луна прокладывает под ноги тропинку света. Он ступает легко, не скользя на мокрых листьях и мхе, не противится идти босиком и не задевает острые ветки. Как настоящий лесной дух, как хозяин этих мест, каждое дерево освобождает путь, шумя глубоким успокаивающим эхом. Жмущийся к нему Тэхён видит, как тот усмехается и лес, подобно его тихому смеху словно оживает в продолжении своего хозяина: совы ухают, деревья шумят переливами, соловьи затянули свои песенки, разорались сычи и сплюшки. Вдалеке воют волки, хрюкают кабаны в кустах, и постанывает сам Тэхён. Романтика.       Чонгук с лёгкостью держит омегу на руках, иногда смотря на него, втягивая носом усилившийся запах кувшинок. А омега в свою очередь пытается абстрагироваться от ощущения всего прилипшего к его телу. Лес начинает казаться одинаковым, проблески неба кое-где сверкают как вспышки и тут же пропадают, альфа движется очень быстро, лисица совсем не помогает ориентироваться по ночам, а сам Тэхён слишком редко бывает с заходом солнца не в своей деревне.       — Я мог бы дойти сам, — он не брыкается в чужих сильных руках, на которых сейчас напряжены все мускулы и выступили синие дорожки вен. Удобнее устраивает голову на мощном плече и болтает ногами, когда новая волна боли отпускает, и он перестаёт царапать коготками накаченную грудь. Альфа с каждой секундой начинает казаться всё меньше человеком и всё больше тем существом, которое не подлежит полному осознанию разумом обычного человека.       — Нет, не мог бы, — вдаль отвечает Чонгук, беспрерывно идя по одному ему известному направлению.       — Я ведь всё равно от тебя не убегу далеко, — чёртова течка, будь она неладна. Конечно, это хороший знак, великая богиня Фригга сама подтолкнула их друг к другу, но она не в курсе, что этот альфа за существо такое!       — Я так-то тоже не железный, твои поклонники не из робкого десятка попались, — хрустит шеей брюнет.       — Ты что, ранил Богома? — омега пытается встрепенуться, но новый приступ боли и новое утробное рычание над ухом.       — Похромает пару недель, — хмыкает альфа. И кажется, он действительно устал, его руки чуть подрагивают.       — Ты настоящее…— мотает головой Тэхён, но не успевает закончить, его ставят на ноги.       — Чудовище, да, ты тоже, не забывай об этом, — почти что зло отвечает альфа, и тут же подхватив его обратно, закидывает на плечо, перелезая через поваленное пустое изнутри дерево. И тут у Тэхёна простреливает весь низ живота, он снова воет, упирается ладонями в спину, под которой плавно перетекают мышцы, а Чонгука от этого трясёт. Но тот до скрежета стискивает зубы и молчит, смотрит теперь только вперёд.       Внутри омеги от метки растекается жар, она приживается, но это долгий процесс, однако, он уже не трепыхается столь сильно опять же из-за неё. Пусть сам Тэхён не согласен, лиса, которой ещё надо дать имя уже самому, полностью подчиняется Чонгуку, своему альфе и вожаку. А пока что он с внутренним зверем не особо ладит, тот доминирует над телом и повинуется. Однажды, это должно будет измениться, омега приложит все усилия, чтобы побороть внутри себя животное начало, но на сегодняшний день, он сражаться не в состоянии.       И потому его тащат как тушку лани, даже длинная шейка висит почти неподвижно. Альфа настоящий охотник и как любой уважающий себя воин, находясь далеко от дома, несёт его в укромное местечко, где сможет разделать свою добычу. Кто бы мог подумать, что всё будет именно так.       Спустя время, они, под скулёж Тэхёна, доходят до нужного места, Чонгук останавливается, и ставит на ноги свою драгоценную ношу. Перед ними тот самый дом у бурной горной реки, что спадает в этом месте небольшим водопадом, о котором ходят много легенд и где их с папой и нашла стая Чонгука. Здесь очень хорошо видно ночное небо, оно ещё не светлеет, и хоть красная Луна освещает пространство, белые переливающиеся точечки звёзд ярко горят, украшая чертогами чёрное полотно. Альфа плавно берёт его за руку и ведёт вниз по открытому пространству каменного плато, оставляя чащу позади и на противоположном берегу, к торчащим острым камням и природному бассейну с небольшим затоном, которым заканчиваются прорубленные в горной породе ступени. Но как только начинает обмывать водой, Тэхён взвизгивает и взметается вверх, словно раненое животное. Она ледяная, но он стискивает зубы, которые и без того стучат, один на другой не попадает. От холода даже не чувствует блуждающих по всему телу рук вожака, лишь извивается ужом, стучит ногами, брызгая на альфу и забыл напрочь о своей течке.       — А тттттты? — Чонгук смотрит на него как на идиота, но Тэхён не делает исключений, даже если бы перед ним водяник стоял, не его проблемы — пусть моется. Брюнет зажмуривается, успокаивается и заходит в воду, специально неряшливо поплескав на себя, разводит руки в стороны, демонстрируя своё идеальное тело, ни капельки не замёрзшее, ну насколько помнит омега, которого наконец вытаскивают и несут в дом, больше похожий на хижину. Оставляя единственного свидетеля всех их перепалок — кровавую Луну, на улице.       Лачуга маленькая, но обжитая, на полу домотканые половики из цветастых тряпичных полосок, криво выложенная печь в углу, односпальная кровать, заправленная каким-то толстым и на вид даже негнущимся покрывалом, пустой широкий стол из тёмного дерева, бревно на ножках выполняющее роль скамьи и покосившийся шкаф, вместо одной передней ножки у которого подложен камень. Чонгук помещение не осматривает, кидает на под сложенные аккуратной пирамидкой в углу дрова, разжигает огонь в печке и наконец возвращается к трясущемуся в неконтролируемом приступе Тэхёну, так и застывшему в дверях и запускающему холодный воздух. Этот домик словно посвящение. Тут он получил возможность жить и прошёл первый обряд — Имянаречения в присутствии папы и шамана, и тут он переходит на новый этап своего вечного существования, в руки альфы. Он переступает через раскиданные на полу зелёные яблоки, и словно совершает своё личное жертвоприношение.       Чонгук был самым молодым из когда-либо существовавших вожаков. Ему двадцать один, это ничтожный срок для бессмертного оборотня. Обычно, руководить стаей не представлялось возможным раньше лет ста, не меньше. Когда ты уже обзавёлся семьей, уважением старейшин и всех жителей своей стаи. У Чонгука на момент его роковой схватки с бывшим вожаком не было абсолютно ничего, ему лишь исполнилось двести тридцать лун, и он был зол, безрассуден, безумно силён. И без того шаткое положение сохранялось, пока он не обзаведётся самкой, пока не наплодит волчат и не докажет всем своими выточенными как лезвия штыков правильными поступками, что достоин этого громкого — Вожак. Только вот, несмотря на всё это, Чонгук не собирался так быстро обзаводиться омегой и утопать в воспитании потомства. Как в первый раз, наплевал на установленный вроде бы столетиями закон о выборе нового вожака, взял и перегрыз глотку старому, так и с омегами. Забавлялся только для своего удовольствия, лил им в уши, что обязательно на Ночной охоте выберет их и поставит метку, но по сути, видимо, просто спал где-то в гроте и наслаждался жизнью вожака дальше. Это бесило Тэхёна, но, как и всех омег в их лесах, заставляло сходить по Чонгуку с ума. До этого момента.       Альфа, осторожно заводит его дальше в дом, по трещащим от каждого их тяжёлого шага половицам, и укладывает на кровать, обтирая пахнущим сыростью и затхлостью покрывалом, но сейчас не время возмущаться. Ненужная больше мокрая тряпка летит на пол; глаза Чонгука даже не дёргаются, он рассматривает тело под ним и достаточно сильно сжимая бёдра, разводит длинные ноги омеги в стороны, укладывая одну себе на плечо, а другую на идеально очерченную талию.       — Постой, — но Тэхён не готов, он никогда не будет готов, чёрт возьми! Чонгук утыкается головой ему в грудь и хнычет.       — За все дары природы приходится расплачиваться. Но я ведь ещё никакого дара не получил, — и поднимает свои бездонно чёрные, словно просторы ночного неба, глаза, которые сейчас как у обиженного волчонка. Ким не выдерживает и нервно прыскает от смеха.       — Я просто хочу сказать… ты не мог бы… я не думаю, что сейчас мы должны завести щенков, — в горле пересохло, его трясёт от страха, холода, течки и приживающейся метки. Лисица внутри от собственных слов ворчит, как же без щенков? Предательница.       Но увы, он безвозвратно соединяется с Чонгуком, связывается духовными узами, не перед всеми стаями, а перед беспристрастным небосводом, навсегда сливаясь воедино. Метку снять невозможно, этот ритуал означает, что теперь они навсегда будут чувствовать друг друга. Ну, Чонгук будет, Тэхён не может своё животное начало понимать никак вообще. В его свежий запах реки и сладкого цветка, вмешивается озон дождя, его кровь в жилах принимает своего альфу, несёт эту весть по организму. И, небо пощади, даже их запахи идеально сочетаются. Что-то ломается внутри, хрупкая ледяная стена, что он создавал, предрассудки, которыми полна его слишком образованная голова, по кирпичу рушатся.       — Хорошо, — кивает альфа, но Тэхён не верит.       — Ты так говоришь, чтобы я отвязался, — и до слёз обидно, что его участь уже определена. Но Чонгук выпрямляется и взяв его руки в свои, совершенно спокойным тоном, без намёка на усмешку, отвечает:       — Нет, я уважаю желания своего омеги. Сделаем так, как ты хочешь.       — Я не твой…— только начинает приподниматься Ким, но замолкает, метка очень красноречиво жжёт шею и остаётся лишь кивнуть.       Чонгук удобнее усаживается на колени перед разведёнными ногами омеги, от чего старая кровать скрипит, как и от любого другого их малейшего движения, и подтягивает повыше его за бёдра. Облизывает три своих пальца и опускает вниз руку.       Тэхён уставляется в темноту потолка и расслабляется, позволяет делать то, что делают со всеми, он же живёт не в человеческом мире, он часть стаи, пусть и позорная. Хотя, те четыре волка, что пришли за ним считали иначе… А достоин ли Чонгук его? По законам леса, кто победил — того и самка, так что, тема закрыта.       Он спокойно, закусив губы, принимает, морально в первую очередь, один палец. Чонгук вводит его медленно, осторожно, сначала немного, а потом плавно целиком и тут же обратно. Нервные окончания сразу же горят, кожа тянется следом, Тэхён охает и зажмуривается. Это тянущее, жгучее, острое чувство заполняет его разум полностью. И пока он сливается воедино с этим неизведанным практически ощущением, второй палец входит почти незаметно, которым альфа уже начинает шевелить: вращать, чуть сгибать и быстро вынимать, а затем вставлять обратно. И омега хнычет, внизу всё тянет с новой силой, он не может контролировать эти поступательные движения и не хочет, а после и третий входит нормально. Пальцы чувствуются острее, они сильно давят на стенки в разных местах, но, его никто не пытает, не делает больно, не спешит, спокойно растягивает, хоть и рычит, опаляет горячим дыханием, а глаза в темноте хижины горят, словно подсвечиваются единственным светом пламени из печи.       Чонгук ничего не говорит, не успокаивает, но гладит по бедру и подтягивает его, сползшего, повыше к себе на колени. Тэхён замирает и через пару секунд чувствует головку члена альфы, который тот держа в руке направляет, тихонько раздвигает мышцы снаружи и они пускают по телу первый импульс удовольствия. Входит всё глубже, плавно погружаясь внутрь.       — Помедленнее, — это невероятная грань между болью и удовольствием, но слишком резко. Омега упирается ладонью в грудь, под которой сердце бьется как у загнанной лани. Протиснув головку полностью Чонгук рычит на ухо, но останавливается. И тут же выходит, а после резко входит снова, медленно раздвигая всё внутри, а потом, не давая привыкнуть, опять наружу. Омега же сжимается и воет, бёдра начинают дрожать.       — Потерпи, только головка, детка, — и так резко вдруг шепчет на ухо зажмурившемуся Тэхёну, что тот вздрагивает и мышцы снова сжимаются.       — Ну, тише, почти половина, ты молодец, — а Чонгук не торопится, не делает ничего из ужасов, что омега наслушался от уже пойманных на Ночных охотах сородичей. Как альфы не сдерживаются и почти рвут внутренности.       — Ох, моя лисичка, ты принял половину, но нужно ещё, — продолжает в каком-то смысле нежничать Чонгук, гладить его по волосам и не отрываясь смотреть, — Потужься немножко, будет лучше входить. Вот так, ты молодец. Хранил себя? Какая умничка, — эта пошлость словно физически окутывает и Тэхён краснеет ещё больше, хотя кажется, предел давным-давно на той поляне остался.       — Ну детка, в чем дело? Расслабь попочку, — Тэхён воет от смущения, тянет грязные простыни и с треском рвёт их, — Больно? — но боли нет совершенно, странно, абсолютно невозможно привыкнуть к этому скольжению члена по нежным стенкам, которые с каждой секундой всё больше расслабляются и раздвигаются под неумолимым напором, одновременно начиная ныть.       — Нет, не больно, но… немного неприятно. Ты очень быстро делаешь, — кровать уже до рези в ушах скрипит от всех движений, потрескивают поленья в печи, река шумит ударяясь об камни, режут нос ароматом кислые яблоки. Лисица напряжена и слышит это всё, тявкает громко, наслаждаясь альфой и готовая терпеть даже боль. Только вот, Тэхён не намерен и затыкает её первый раз в жизни.       — Прости, сложно сдерживаться, ты такой узкий, — альфа же облизывает ему ухо, кажется шершавым волчьим языком, — Ещё немного, детка, ты прямо шёлковый внутри, давай, не прекращай тужиться, — а он плавится как свечка под температурой этих слов, — Ты умничка, Тэ, ещё немного, — и Чонгук проталкивается дальше.       — Да твою мать! — только в эту секунду Тэхён понимает, что его уже давно трахают, входят и выходят, просто не до конца, не с тем темпом, к которому этот волчара, наверняка, привык, но всё же.       — Детка, я тебя обманул, сейчас половина, — альфа выходит и снова толкается, медленно, почти мучительно, обжигает кожу и снаружи и внутри, сжимает когтями талию, царапает клыками шею. Омегу подбрасывает. Все рецепторы в нём визжат, — Тебе больно?       — Не…— Тэхён мотает хаотично головой и импульсивно пытается вытолкнуть член наружу, не может контролировать это, утопая в аромате петрикора, не может им надышаться. Всё как-то очень медленно, он уверен, что запомнит каждую секунду в подробностях. Они оба вспотели, в домике словно стало жарко и душно.       — Нужно принять ещё немного. У тебя слишком напряжённая попка, успокойся, я просто вставлю и ты постепенно привыкнешь, — и когтистая рука ползёт вниз, мнёт его зад, — Блять, как же узко, — и вот глаза Чонгука становятся кроваво-красными, но он продолжает себя контролировать, хоть клыки и вырастают мгновенно.       — Вот так, отлично, моя умница, не сжимайся, не напрягайся, привыкни к члену, — все остатки разума уходят на то, чтобы просто дать сделать то, что надо, — Ты принял его целиком, такой молодец, — Тэхён захлёбывается в ощущениях, закатывает глаза, бормочет и откровенно тявкает, выгибая шею.       — Ты сейчас порвёшь меня, — он так заполнен, не может ни сжаться, ни пошевелиться, чувствует член ярко, полностью, и словно даже его кости раздвигаются. Чонгук же тихо, медленно смеётся:       — Нет, маленький, не порву, ты весь мокренький, твоей дырочке очень нравится как её до краев заполняют, — не дёрнуться от этого и не застонать, не вариант, — Тише, тише, расслабь мышцы, всё хорошо. Ты игрался с собой?       — Отвали, — Чонгук продолжает беззвучно смеяться:       — Чуть побольше пальцев будет, но ты точно любил с собой развлечься. Так хорошо целых три принял, — в полубреду Тэхён любуется накаченным диким телом, что блестит от пота в колышущемся горящем пламени печи, словно тоже пылая красным изнутри, — Маленький проказник, нравилось? Хотелось это в тайне делать, чтобы все думали, что ты девственник, а ты уже себя пальчиками потрахивал, — в голове всё плывёт, вязкое и обволакивающее.       — Нет! Я просто… мне было интересно, — и он не контролирует свою речь. Лисица чёртова выкрикивает за него, ей нравится её альфа.       — Тебе секса хотелось, — отвечает правильно вместо всех других его слов альфа, поглаживая бока, — Ммм… обязательно покажешь как вставляешь их в себя, — какой же извращенец ему попался, — Ты нежничал с собой, небось, осторожно, сначала пол пальчика, пока розовенькая дырочка не привыкнет, да? — Чонгук оглаживает его живот, и специально невесомо проходится по сочащемуся смазкой омежьему члену. От чего уже откровенный озноб.       — Заткнись! — шипит Тэхён, его выгибает, он долбит ногами по жёсткому матрасу набитому соломой. Ни с чем несравнимое чувство, что в нём больше нет ни одного свободного миллиметра. Так глубоко, так горячо.       — Тогда ты знаешь, какие у тебя нежные стеночки, как они могут обхватывать. Я в тебе тону, Тэ, — Чонгук упивается, он порыкивает, виляет слегка бёдрами и если бы у него был хвост… Тэхён промаргивается — за широкой спиной виляет чёрный хвост, поблёскивающий волосинками в жёлтом свете, — Думал обо мне? — альфа не спеша целует его грудь, слизывая языком выступившую испарину с влажной кожи, — Представлял вместо пальцев член, делал себе приятно, думая, что это я? Твоя лисичка мне уже всё рассказала. Сколько пальчиков? — Тэхён хвост общипает этой лисице!       — Один…— шепчет он и робко уложив ладони на плечи альфы, водит пальцами по рваным контурам не до конца заживших шрамов, хаотично, пытаясь запомнить, и позволяет сучке-лисице сливаться со своим волком, который тоже это чувствует, и кажется теперь его чувствует и Тэхён, а Чонгук рычит в подушку.       — Ну это не серьезно, — и грызёт его обслюнявленное ухо.       — Хотел узнать ощущения, — заикается омега.       — Узнал? Понравилось? Ох, наверное щёчками краснел. В ванной заперся и сидя на коленочках трахал себя пальчиком. Какой милый, — и Чонгук вдруг подаётся бёдрами назад.       — Я не тра… ахал! — на выходе охает Тэхён. Его бёдра вновь дрожат, нервные окончания мышц внутри горят и переливаются в миллионе ощущений.       — О Луна, Тэ! Ты совсем невинный! Просто чуть поигрался, вставил и пошевелил? — альфа замирает, внимательно рассматривает его, — А дальше? Кончил?       — Нет, — еле выговаривает коротко Тэхён, чувствуя, как член практически покидает его, оставляя после странную, словно непривычную пустоту. Его так растянули, что теперь даже удивительно, что может быть иначе.       — Ох, маленький, ты так много упустил. Этого недостаточно, твоя попка предназначена для твоих удовольствий. Ты вставил пальчик и совсем не игрался им, — и широкая волчья ладонь ложится на его собственный член, чуть придавливает и совсем немного и убийственно медленно начинает водить, — Как же так? Только у дырочки пошевелил? Скромняжка какая мне попалась. Неужели не хотелось больше? — но Тэхён просто мычит, — Тэ, за что ты так мучил свою бархатную дырочку. Бедная, бедная попочка, она ведь тебя так просила, ну ничего, сейчас я сделаю с тобой такое, что ты будешь помнить это свою вечную жизнь, — щёки и уши горят уже почти до боли, а глаза застелила пелена. И Чонгук отвлёк его этим, становится ясно через секунду, потому что тот плавно входит в него обратно.       Мышцы непроизвольно сокращаются, но при этом всё тело внизу начинает расслабляться. Странное чувство, что он не может полностью сжаться, ведь внутри так заполнено. Немного жжётся, немного щекотит, нежные стенки тянутся вслед за выходящим наружу членом, он это чувствует. С каждым новым сильным движением жжёт всё сильнее, нервные окончания горят в секундных трениях, когда член выходит и сжимаются, когда входит обратно, раздвигая силой кожу, заполняя, не давая это контролировать вообще. Невероятно странные ощущения, в каком-то смысле немного больно, особенно снаружи, где обычно сжатая дырочка растянута огромным альфьим членом, на котором медленно образуется узел, на самый максимум. А он ещё и не даёт ей покоя, то и дело терзая, двигаясь быстро.       Когда Тэхён перестаёт хаотично сглатывать слюну и прерывисто дышать, разжимает пальцами уже порванные от собственных вылезших когтей края подушки, сдувает с носа жёлтые перья, видит как Чонгук над ним улыбается. Но совсем не нежно, дико, жадно, а глаза у него волчьи. И тут же сжимая его зад разводит в стороны и рычит:       — Опа! Это что такое? — и проходится пальцами по выпирающему внизу живота бугорку, появляющемуся при каждом толчке. Через пару секунд до Тэхёна доходит, что это член альфы, — Какая прелесть, — Чонгук тыкает в натянутую кожу пальцем, — Ну как ощущения? Нравится быть под альфой? — и увеличивает темп, разъезжаясь коленями по шершавым простыням беспрерывно скрипящей досками кровати.       — Ох, твою мать! — и вроде успокоившегося Тэхёна, словно мешок с зерном переворачивают на живот, вытащив резко член, и вновь подтягивая к себе, оставляя в этой нелепой позе на коленях. Растягивая половинки в стороны почти до боли, начиная медленно входить, всё увеличивая и увеличивая темп.       — Какая шикарная дырка, — и лить слюну на спину, — Блять, оно того стоило, — а Тэхён просто ревёт как раненное животное в подушку, до конца рвёт её ногтями, фырчит от лезущих в рот перьев и залил всё под собой уже собственными слюнями. И из него течёт, ему приятны эти необычные ощущения двигающегося внутри горячего члена, он закатывает глаза, мычит. Странно, пытается сжаться, упирается ладонью Чонгуку в грудь, но совершенно не контролирует процесс. В него входят и проходятся головкой по разным местам уже невероятно разгорячённых стенок.       Альфа выбирает свой любимый ритм и просто бездумно трахает. Толкается бёдрами, что омега даже головой об хлипкую стенку дома бьётся иногда, матерится и добивает своими комментариями:       — С тобой такого ни один альфа не сделал бы, они не достойны этой дырки. Блять, как же узко, какой ты охуенный, — а его яйца громко шлепаются об промежность. Жарко, душно, пот со лба застилает взор.       — Ух, лисичка, больше не девственник, а? Нравится? Конечно, тебе нравится. Все омеги любят, когда их дерут в задницу. Об этом ты мечтал, когда в ванной запирался? Да… ты хотел, чтобы твою попку так растягивали. Вы, маленькие сучки, любите огромные члены, когда вас на них насаживают, как на кол, — Тэхён хочет возмутиться, но не может вымолвить ни слова. Чонгук словно сбрендил, то и дело проходясь ему по пяткам своим массивным пушистым хвостом.       — Ты только посмотри, растянута до предела, обратно так же узко уже никогда не станет, — альфа хватает его за волосы, — Ха, не хочешь отпускать член, дырочка тянется следом. Правильно, она всегда должна быть заполнена, — но не дёргает, просто сжимает слегка в кулаке, — Я буду тебя ебать каждый день, ты будешь пахнуть мной, и все будут знать кому ты принадлежишь.       Тэхёну уже больно, стенки внутри горят огнём, мышцы снаружи и правда растянуты так сильно, что он трясётся, и они устали, всё ещё иногда непроизвольно сжимаются, когда член выходит, и Чонгук хрипит, ему приходится проталкиваться вновь и вновь.       — Твоя попка никак не привыкнет, ну ничего, я покажу ей как нужно принимать член. Маленькая дырочка его так хотела, — и не замедляется, водит одной рукой ему по спине, шлёпает по заднице, а пальцами второй по растянутым мышцам снаружи.       — Ох, идеально насадился, жаль, что ты не видишь, из тебя течёт как из водопада, — Тэхён не сопротивляется этим ужасным словам. Просто падает щекой на подушку, и продолжает слушать рычание, шлепки мокрой кожи о свою и жуткий скрип кровати, которая уже ездит по полу. Чонгук же тем временем не затыкается:       — Тебя лапали те альфы? А? Тебе нравилось это? Наверняка зажимался с ними в лесочке, пока папа не видел. А они пихали в тебя пальцы? Трогали твою шёлковую попочку внутри? Сосал им? — сука какая! Лисица реагирует быстрее него и вдруг резко обернувшись назад омега шипит, и когтистой ладонью проходится по голове у виска, раздирая кожу, словно человеческую упаковку для еды, и пуская ручейки крови по чужому лицу. Чонгук вздрагивает, замедляется, лижет внутреннюю сторону ладони, урчит в извинении, на рану внимания не обращает, лисица тявкает и успокаивается, заставляя омегу упасть щекой обратно на подушку, поёжившись от скатывающегося по спине собственного быстро остывающего пота. И волчья рука опускается к его собственному члену, совершенно невесомо задевает когтями, и только омега рвётся заорать, как давление пропадает, словно альфа чувствует, когда нужно остановиться. И шершавая ладонь начинает скользить вверх-вниз, перебирать в пальцах поджавшиеся яички. А после член проезжается по тому самому, что заставляет лисицу внутри встрепенуться, завизжать, да и самого Тэхёна тоже. Чонгук воет, а омега сжимаясь до боли, до сводящих от напряжения икр, зажмуривается и кончает. Взрываясь, искрясь, теряя связь с землей, оставаясь в обволакивающей неге. Увы, быстро к своему стыду и уже обессилено распластывается по разворошённой кровати.       — Ох, чёрт! Самая узкая дырка из всех имеющихся, клянусь! Лучший секс в моей жизни! — альфа пытается выть, вцепившись когтями ему в талию и насаживает на ствол до самого конца, в эти секунды замирая внутри, — Я заберу тебя себе, запру в доме и буду драть пока ты не потеряешь сознание. Твоя дырка теперь только для меня, ох, детка, — и наконец это заканчивается.       Впившись пальцами в нежную кожу ягодиц вытаскивает член, стонет как только тот со чпоком покидает измученное тело и кончает, изливается на спину, брызгает безумно горячей спермой до лопаток и непрерывно водит пальцами вокруг и без того ужасно болящий дырочки. Она очень чувствительная, и от этих прикосновений омега ревёт сильнее, сжав зубами остатки подушки.       — Посмотри-ка на это. Какая розовенькая, такая растянутая и мягонькая, ох, даже опухла немного. Мой член проделал хорошую работу, да? Я хороший альфа, ну же скажи, я не заделал тебе щенков, — но Чонгук так и не затыкается, приходя в себя через несколько секунд.       — Да… да, хороший — захлёбываясь в истерике заикается Тэхён.       — Вот так, умница, поспи, это ещё не всё, твоей дырочке тоже нужно отдыхать, а потом она снова будет растянута вокруг моего члена, — он шлёпает по ягодице и заваливается на бок, закидывая руку за голову, стукаясь локтем о стенку, от чего дом, кажется, даже шатается.       Тэхён так и лежит, смотрит на ползущий из стороны в сторону от сквозняка на полу пух, раскатанные яблоки, на синие полоски начинающего светлеть неба, что видны из-за хлипкой двери. Внизу живота приятное тепло волнами до сих пор разливается время от времени. Не больно, но словно член до сих пор в нём, особенно в самом начале. Нет ни одного плохого ощущения, он не чувствует насколько растянут, ничего не мешается. И даже не совсем ясно из-за чего собственно так переживал. Может он даже захочет попробовать ещё раз…       — Чонгук? — шепчет, когда понимает, что собственное дыхание выравнивается, а сердце возвращает привычный ритм.       — М? — полусонно доносится из-за спины.       — Ты там говорил, что ждёшь, когда я попрошу добавки…— может Чонгук и одичалое животное, зачатки человеческого разума присутствуют и он всё прекрасно понимает. По продуваемой местами лачуге разносится очередной стон, а с кровати облаком поднимаются в воздух жёлтые перья.