По тонкому льду

Притяжение. Чем они ближе друг к другу, тем сильнее и непреодолимее оно ощущается. По Ньютону.  Обратно пропорционально квадрату расстояния между телами. Взаимодействие начинается мгновенно — стоит одному объекту оказаться в гравитационном поле другого. Он не может не задерживать на ней взгляд. Все остальное — люди, обстановка — приходится напоминать себе, что в мире существует что-то еще, когда в зоне видимости есть Аня. Яркий отблеск в серой и скучной реальности. Магнит — маленький, но очень мощный. Центр его Вселенной. Он не может без «случайных» прикосновений. Они сопровождают всюду, и поводов для них находится предостаточно. Помочь надеть чехлы. Подать кофту, воду, салфетки. Что-то показать во время тренировки. Проходя мимо, задеть плечом. Сидя рядом, незаметно соприкоснуться коленками. Как напоминание от него: «Я здесь. Я постоянно хочу быть рядом с тобой». Он еще много чего не может не делать. С физикой и, в частности, с гравитацией, увы, не поспоришь. И даже кое-как проглоченные поцелуи, с трудом закованные в «нельзя» объятия — их можно только отложить на время, забыть — не получится. Как только появляется подходящий момент, все сдержанное, отложенное на «потом» тут же вспоминается и рвется наружу. Перелет до Турина. Автобус, заселение. Даня вздыхает с облегчением, когда ему достается отдельный номер почти по соседству с Аней и Майей. Практически чудом: изначально в него вписали Этери, но она, пробормотав что-то вроде, что не желает быть воспитательницей в детском саду с большим удовольствием поменялась им с Даней, который сделал вид, что уступает ей крайне неохотно и исключительно по-джентельменски, из уважения к женскому полу. Аня, конечно же, умудрившаяся подслушать их тихую междусобойную перепалку, тут же заговорщически ему улыбнулась и прислала сообщение:   Анютик: Значит, ты тоже не желаешь присматривать за малышней?))   Д.М.: Это было сказано про Майю Д.М.: И вообще Д.М.: Нехорошо подслушивать   Анютик: Я же не виновата, что у меня чувствительные уши Анютик: Шея тоже кстати)   Д.М.: Аня Д.М.: Блин Д.М.: Аня Д.М.: Не пиши мне такое Д.М.: Особенно когда мы в общественном месте   Анютик: А не в общественном можно?)   Д.М.: Если готова к последствиям   Анютик: Смотря к каким   Д.М.: Вечером покажу.   Двусмысленные обещания только усиливают притяжение. Даня целый день одергивает себя, то и дело ощущая, как в голове все туманится при одной только мысли о предстоящем вечере. На тренировке ему очень сложно смотреть на программу — все разумные части сознания сбежали, и осталось только желание, стучащее в висках. Хорошо, что прокат не сегодня. Хорошо, что она не в соревновательном платье. Ей как будто бы все равно — прыжки получаются блестяще, даже четверной лутц — четыре попытки из четырех. Эта видимая беззаботность обманчива: стоит пересечься с ней взглядом — он видит тот же туман, что и у него самого. — Смотри, как распрыгалась, — Этери неожиданно выдергивает его из этой безумной игры в гляделки, — Кто бы мог подумать. Даня не сразу понимает, о чем она. Потом хмурится: — Хочешь сказать, ты бы поставила на Майю? — У меня нет фавориток, — безразлично отмахивается женщина. «Больше нет», — про себя уточняет он. Но вслух эту мысль не озвучивает — не самоубийца же, в конце концов. — А у меня, видимо, есть, — осторожно признается мужчина, отводя взгляд куда-то в сторону Ани. Интересно, что на это скажет Этери? Начнет ему выговаривать? Расспрашивать? — Ты обожжешься, — холодно констатирует она. — Аня другая, — с уверенностью возражает он. И добавляет мысленно: «И я другой». Другой — возможно, слишком слабый, малодушный. Неспособный с безразличием конвейера воспитывать целое поколение чемпионок. Она у него одна — и этот выбор сделан. *** — Привет, — он стремительно сокращает расстояние между ними почти до нуля. Замирает — в одном шаге, и Ане резко становится нечем дышать, а в животе что-то горячо и вязко расплёскивается и тут же собирается в давящий узел. Они целый день играли с огнём, обмениваясь этими двусмысленными сообщениями. Теперь, кажется, будет достаточно одной искры. — Привет, — она облизывает пересохшие губы. — Я запру дверь. Почему-то это звучит волнующе, почти пошло. Как будто он не о двери говорил, а о том, как снимет с неё одежду. Ей бы хотелось, чтобы он ее снял. Щелчок замка. Несколько шагов на неё. Это похоже на темную, вязкую трясину. Лучше не сопротивляться — если вступил, то все равно утонешь. Тёплая ладонь очерчивает край нижней челюсти. Вторая рука по-хозяйски ложится на талию, тянет на себя. Он родной и изученный вплоть до каждого полутона. У него мягкий, ласковый взгляд. У него в каждом движении — нежность. Между ними — словно бы разреженный воздух, в котором ощутимо не хватает кислорода. Кажется разумным, прижавшись губами, делить все вдохи на двоих. — Ты знаешь, что свела меня с ума своими сообщениями? — он горячо и прерывисто дышит между поцелуями, — Я ни о чем не мог думать, кроме того, как вечером окажусь с тобой в этом номере. Аня краснеет, кажется, до корней волос. Ей и стыдно, и любопытно. Любопытно, как и все новое. Стыдно, потому что это так лично, так откровенно, что, кажется, она просто не способна быть настолько открытой, доверяющей, непосредственной. Если и способна, то только с ним. В ней постоянно — два противоречащих друг другу желания: провоцировать его на большее или закрыться, провести черту — ведь где-то она должна быть? — Ты тоже… разное писал, — совершенно растерявшись, выдает она. Даня улыбается, словно не замечая смущения, в которое ее вогнал. — Готов ответить за каждую букву. А вот ты… У нее подкашиваются ноги. Сердце, кажется, готово исполнить каскад 4-4. — Боишься меня? — усмехается мужчина, замечая дрожь в ее пальцах. Она мотает головой — нет. Не его. Себя, когда с ним. Своих желаний. Безумных, порочных желаний, которых не бывает у хороших девочек. Хорошие девочки не пишут сообщения про чувствительные уши. Хорошие девочки не отправляют пошлые селфи в полупрозрачной майке на голое тело. Хорошие девочки не надевают эту самую майку под худи. И уж тем более не идут так на свидание. Хорошие девочки не снимают это самое худи через голову после первого же поцелуя. Кажется, она не хорошая. — Я тоже… Могу ответить. Кофта занимает почетное место где-то в дальнем углу комнаты. Все равно. Аня почти физически ощущает, как тяжелеет его взгляд. Внутри опять что-то сжимается — и разлетается тысячей мурашек. Предательский холодок от них только ярче обозначает топорщащиеся соски. Майка тонкая настолько, что даже ее бледная кожа просвечивает. Его руки на талии тоже тяжелеют, словно наливаются свинцом. От них жарко, от них сводит дыхание и сердце бьется с первой космической скоростью — вот-вот выпрыгнет из груди. — Ты же знаешь, что это — прямая провокация? — его губы жадно, безжалостно терзают нежную кожу на шее. Его руки скользят по талии вверх — и ей хочется закричать, когда обе ладони накрывают грудь. Это как сразу перейти к десерту. Приятно, а еще — хорошие девочки такого не позволяют. — На что? — еле выдавливает она, прикрыв глаза и отчаянно кусая губы, выгибаясь в ответ на ласки. — Эта майка просто умоляет о том, чтобы я ее с тебя снял, — Даня шепчет это прямо на ухо, потом наклоняется и неожиданно целует — прямо через ткань, очерчивая языком напряженный сосок, — Она бесполезная. Через неё все видно. Но снять чертову майку его в итоге умоляет сама Аня. Каким-то нелепым образом, в горячем тумане, наступая друг другу на ноги, они добираются до кровати. Он расстегивает пуговицу и молнию на ее шортах. Проводит рукой по низу живота, кончиками пальцев проскальзывает под резинку трусиков. Смотрит вопросительно — долго, дожидаясь, видимо, пока она придет в себя. Это слишком. Это слишком, даже если учесть, что она не хорошая. Но почему-то именно это-слишком сейчас кажется правильным, нужным, логичным — если вообще уместно говорить о какой-либо логике. Аня запрещает себе думать. Запрещает возвращаться к мыслям о стыде — его просто не может быть между ними. Как и глупой черты, о которой она размышляла все это время. — Я не сделаю больно… — обещает он, скользит ладонью вниз и одновременно накрывает ее губы своими. Первый хриплый стон от прикосновения к самому чувствительному, изнемогающему — тонет в его поцелуях. Это, оказывается, совсем не то же самое, что стыдливо трогать себя под одеялом. Совсем иначе. Он словно знает. Знает, как нужно. У него сильные, уверенные движения. Он не останавливается — ни когда она требовательно раскрывает бедра, ни когда просит в какой-то момент перестать, пугаясь слишком сильных, невыносимо ярких ощущений. Она царапает ему спину, злится на так и не снятую его футболку, стонет тихо, плотно сжимая губы — ей все время кажется, что их могут услышать и каким-то образом узнать ее в этом мычании. — Немного ниже… — Ане не верится, что это она: бесстыдно раскрытая навстречу ласкающим ее пальцам, почти обнаженная и совсем не стесняющаяся своей наготы, не верится, что это ее голос сейчас — низкий, хриплый, прерывистый из-за сбившегося дыхания. Он послушно следует ее указаниям, не останавливается — а только ускоряет движения. Девушка прикрывает глаза, боясь встретить его взгляд — это точно будет слишком. Просто отдается новым ощущениям, стараясь не думать о том, как выглядит со стороны. Где-то там, кажется, край — точка, в которой все напряжение, весь накопившийся жар разорвется внутри нее — и, кажется, это невозможно будет вынести. Может, лучше сейчас это все прекратить? Она напрягается, сводит колени, почти отталкивает его. — Не нужно. Расслабься, — ласково уговаривает Даня, покрывая поцелуями ее лицо, — Еще немножко. Еще немного — и ее сотрясает мелкая дрожь. Она вся горит и плавится под его рукой, сокращаясь, пульсируя, шепотом повторяя то ли его имя, то ли просто «Да». Ей еще долго не хочется открывать глаза и в принципе шевелиться. Он не убирает руку — ласково, почти невесомо поглаживает, шепчет ей какие-то нежности и Аня все бы отдала, чтобы навсегда остаться в этом моменте — когда он впервые видит ее настолько уязвимой, когда совсем нет сил — потому что все они отданы без остатка. *** — Я не пойду к себе, — с какой-то воинственной ноткой в голосе предупреждает девушка, доверчиво укладываясь к нему на плечо. Как будто он бы позволил ей уйти. — Не пойдёшь, — Даня утвердительно кивает, крепко прижимая ее к себе одной рукой, — Не отпущу. Он рискует, конечно. Они рискуют.