По тонкому льду

— Что-то долго вы, — в первую очередь делает замечание мать, — Десять вечера. Даня, у Ани вообще-то режим! — Значит, отправим ее спать через полчасика, когда детское время закончится, — смеется мужчина, и Аня со всей силы тычет его локтем в бок, — Ай! Она у тебя дерется! — возмущенно жалуется он. — Видели глазки, что ручки брали, — бормочет девушка. Общий смех немного снижает градус неловкости встречи. — Вы хоть поели? — без особой надежды спрашивает Юлия, и эти двое стыдливо переглядываются. У дочери розовеют уши. Ага, ели они, конечно. Если бы есть хотели — сто лет назад были бы тут. — Руки мойте и давайте тогда на кухню, — не дождавшись внятного ответа, предлагает она. Немного забавно на них таких смотреть. Точно двое подростков, которых застукали за непристойными занятиями, а не тренер с ученицей. Аня кажется совсем легкой, беззаботной, разве что сильно смущенной присутствием третьего человека. Видно, что это в новинку. От него тоже чувствуется робость, некоторая осторожность, но Даня тут же получает в материнских глазах плюс двадцать бонусных очков: десять — за нежный взгляд, которым одаривает дочь, и еще десять — за то, что берет ситуацию в свои руки: — Пойдем, Анют, а то твоя мама запишет в список наших сегодняшних преступлений еще и остывший ужин. Дочь кивает, и доверчиво вкладывает свою ладошку в его протянутую руку. Скрывшись от чужого присутствия в глубине коридора, они о чем-то опять весело переговариваются, смеются, задерживаются надолго — и совсем не хочется матери за ними следить, прерывать, влезать в этот их мир, она даже жалеет, что настояла на встрече, потому что все, очевидно, хорошо, пока он так смотрит на нее — с искренним обожанием, вниманием и лаской, пока настроен, кажется, только на нее и беспокоится только о том, чтобы ей было спокойнее, проще. Он пришел сюда не пыль в глаза пускать, не из-за желания усыпить родительскую бдительность, не из-за страха последствий и санкций. Он пришел, потому что Аня попросила. Возвращается из ванной один Даня. — Анюта решила переодеться, — просто объясняет он и бестолково мнется на пороге кухне, очевидно, не понимая, как теперь себя вести в этом доме, — Тебе чем-нибудь помочь, может? — Все сто лет как готово, — отмахивается Юлия, раскладывая по тарелкам еду. Ане — сырники с ягодами, мужчине — мясо и овощи, — Садись уже, не надо изображать из себя бедного родственника. Он же часто раньше у них бывал — и в гостях, и на даче, и на отдых как-то ездили вместе, не говоря уже о многочисленных поездках на соревнования. Общались всегда хорошо, довольно близко, Юля очень рада была — что есть кому доверить дочь, что Аня ему небезразлична не только как ученица, но и чисто по-человечески, как дочка друзей сначала, как друг — потом. Ей кажется, что пока вдвоем, самое время что-нибудь ему сказать, чего при Ане говорить не стоит, но в голову лезут одни нелепости. С парнями Инны как-то попроще было: дочь приводила, знакомились, она о чем-то расспрашивала — где работает или учится, про родителей и семью осторожно интересовалась, про планы дальнейшие на жизнь и карьеру, по большей части даже просто молчала, наблюдая, как мальчик держится, как общается с дочерью, как та при нем — свободно или напряжена, а может, со стыда уже готова сгореть — и такое было. Но Даню-то она знала, и прекрасно! Что ему сказать? «Обидишь ее — убью»? Так он не обидит. К ее облегчению, мужчина заговорил сам, и обошлось без этих глупых клише. — Спасибо, что поддержала. Она бы тяжело пережила другую реакцию. Опять он не о себе, а о ней. Это тянет еще минимум на пятьдесят бонусных очков. Даже изначального скепсиса как-то убавляется — может, и не так плохо, если у них это все всерьез и надолго. В конце концов, это дорогого стоит, когда два человека друг друга так защищают. Аня утром рвалась то и дело всячески его оправдывать, по поводу и без. Он сейчас — не пытается делать то же самое, оправдываться, а просто благодарен за Анино спокойствие и счастье. Юля на него злится, конечно, за то, что врал в ответ на прямые вопросы, пользовался ее доверием внаглую, с другой стороны — можно же его понять. Он головой отвечает за свою спортсменку, за ее результаты, риск, может быть, и правда того не стоил. Но подстебать его, разумеется, необходимо: — Подростковые драмы, значит? — она с усмешкой напоминает о недавнем разговоре. — Да, и я — их непосредственный участник, аж стыдно, — Даня краснеет до кончиков ушей, отлично понимая, к чему этот намек. К вранью. — Юль, ты извини, пожалуйста, что так все получилось. Надо было сразу тебе сказать. Мне кажется, я и Аню запугал немного, что обязательно все будут против, не надо было, конечно, так ее настраивать. Не злись на нее. На меня можешь, имеешь полное право. Он с таким усердием пытается выпутать Аню из всей этой заварившейся каши, что опять получает свои бонусные очки. Что, на премию «зять года» собрался претендовать?! — Знаешь, она мне в некотором роде намекала, — вспоминает мать, — Спрашивала, что я скажу, на какие-нибудь нестандартные отношения. Ну там, с девушкой, или с мужчиной постарше, или сразу с двумя, — на этом месте Даня аж закашливается, — У вас там третьего никого нет, случайно? Лучше сразу скажи. — Аня как-то подозрительно хорошо относится к медведям, — отшучивается он, — Вот эта плюшевая армия напрягает, конечно, а так нет — полная моногамия. — Больше нет никаких сюрпризов? — осторожно уточняет Юлия, — Учти, я тещей или бабушкой пока становиться не собираюсь. — А Инна как же? — поддевает Даня. Нет, все-таки зря она ему столько бонусов начислила! Знает, засранец, чем зацепить — в курсе всех приключений старшей, что у той в Швейцарии то итальянец, то швед с бородой, как у викинга, то англичанин, то просто козел редкостный по обмену из Москвы. — Я на нее и ее этого француза смотрю и думаю, что за вас двоих как-то больше опасений, — парирует она, но все-таки с каким-то внутренним затаенным ужасом. Уж лучше череда мальчиков с европаспортом, чем замуж в восемнадцать лет! — Ну, а с Инной-то чего опасаться? Взрослая уже девчонка. — Она еще не доучилась! — возмущенно возражает мать, и тут же, слава Богу, находит, чем ему пригрозить, а то правда не хочется как-то в первый же день выписывать премию и растекаться в сладкую лужицу из довольной маман, пристроившей дочь в хорошие руки. Нечего его баловать, пусть знает, что с него теперь спрос больше в десять раз, — Ты мне только попробуй! Я с тебя буду спрашивать, если Аня уйдет в декрет до окончания университета. — Ты про бакалавриат или про магистратуру? — смеясь, уточняет мужчина, будто всерьез все это обдумывает. Хочется запустить в него чем-нибудь тяжелым, но от членовредительства спасает Аня, которая, видно, услышала последние обрывки разговора по дороге из своей комнаты в кухню. Мама смеется над ней про себя: расстаралась, напялила какие-то штаны белые, которые в жизни никогда не носила дома, атласный топ, волосы распустила и расчесала. Красавица, блин, в тапках лохматых в виде медведей. Не зря Даню эта армия напрягает — Юля уже обдумывает, как бы передислоцировать войска куда-нибудь ему на дачу или в квартиру. Не сейчас, конечно, но если собрался забирать свою принцессу, то и все приданое тоже ему. — Вот я так и знала, что вы тут начнете планировать мою жизнь до старости! — дочь уже, кажется, отошла от своего первичного ступора и теперь совершенно искренне обижается на разговоры о себе. — Пока только ближайшие лет семь, Анют, — невинно замечает Даня. — А, ну там все ясно, через год выйду замуж, через два рожу тройню, — без обиняков заявляет она. У мамы реакция быстрая, удар меткий — полотенце, которым она протирала посуду, тут же приземляется Ане на попу. Пока восемнадцати нет, можно. — Ай! — взвизгивает та и с опаской пятится в сторону мужчины, — Даня, она меня обижает. — Ты давай, определись, кому и на кого собираешься жаловаться, — хохочет он. У Ани, разумеется, все просто и давно уже решено: — Тебе — на маму, ей — на тебя. — А мы, похоже, друг другу, — улыбается Юлия и, поставив перед ними тарелки, тут же находит первый повод на что-нибудь ему пожаловаться. Заодно и проверить можно, что он сделает: повлияет на ситуацию как-нибудь или поржет да забудет. В конце концов, кандидат на роль зятя должен быть ей полезен — иначе нафиг он нужен такой? — Вот, представляешь, звонила учительница физики — она до сих пор не сдала задания, — Аня больно пинает ее под столом. Смотри-ка, занервничала! Хорошо — значит, он точно потом ей на уши присядет с этой темой и не слезет, — Ты смотри, Аня, до тройни не дойдет, зачем ему жена без школьного аттестата, правда, Дань? — Абсолютно верно, это очень плохой пример для подрастающего поколения, — подтверждает тот. — Вы сами-то знаете эту физику? — обиженно бормочет дочь. Даня с надеждой смотрит на Юлю — он-то, разумеется, нет. Та пожимает плечами: — На этом месте должна быть реплика Стаса. — Не надо папу впутывать в эту вашу новую коалицию! — возмущается Аня. — Ты давай-ка, ешь, — отмахивается мать, — Я еле у Янки твои сырники отвоевала. — А что, Яна приехала? — Вот бывала бы дома почаще — знала бы, где твоя младшая сестра! — упрекает мать, — Спит уже, сиди, не надо к ней ходить, — урезонивает она подскочившую из-за стола девушку, — Умоталась в своем лагере, мне кажется, она вообще там весь режим сбила. — Я вот не была никогда в лагере… — как-то расстроенно замечает Аня. Теперь уже Юля бросает на Даниила растерянно-умоляющий взгляд — помогай, мол. — Ты была на сборах, — аккуратно напоминает он. — Это другое совсем. Там работать же надо. Все трое замолкают. Аня в своих каких-то печальных думах смотрит в тарелку и ковыряет вилкой сырник. Мужчина обеспокоенно за ней наблюдает, хмурится, пытаясь подобрать еще какие-нибудь слова к этой неожиданно охватившей ее ностальгии об ушедшем детстве. Мама вспоминает все их разговоры по этому поводу — и мысленно его благодарит, за то, что урезонивал ее беспокойную бдительность, уговаривал пусть даже на несколько дней двухмесячных сборов оставлять Аню одну на базе, чтобы с девочками пообщалась, чтобы были у нее хотя бы эти ночные посиделки, на которые сам же потом и жаловался родителям. Не лагерь, конечно, но все же какие-то типично детско-подростковые приключения, которых Ане, увы, почти не доставалось. Да, большой спорт — это было ее желание, ее амбиции, но иногда вот эта грусть проскальзывала в разговорах, и упрекать дочь её же выбором как-то не приходило в голову. У всех, всегда, находится, о чем жалеть и это совсем не значит, что человек недоволен своей судьбой. Просто жизнь такова, что одна возможность обязательно исключает собой другую, всего сразу от нее не возьмешь, и время от времени от этого очень тоскливо. В конце концов Даня просто обнимает ее, перекладывая вилку в другую руку. Аня вздыхает, растерянно-жалостливо к нему жмется, прячется лицом в его плечо. — Ешь, малыш, — ласково уговаривает тот, — С самой же тренировки голодная. Она снова берется за вилку, но отпустить себя не позволяет, и бедняге приходится мучиться: — Вот, я и ем теперь регулярно левой рукой, — смеется он, комментируя свои неуклюжие попытки подчерпнуть с тарелки хоть что-нибудь из съестного. Шумный вечер с его взаимными подколами и весельем перетекает в тихую осеннюю ночь. Аня, доев, начинает клевать носом, мужчина словно даже раньше матери это подмечает и в разговоре переходит на полушепот. Потом, когда она вообще перестает хоть как-то реагировать на происходящее и совсем уже укладывается на него, навалившись на плечо и подобрав под себя ноги, тихонько ее тормошит: — Анют, ты совсем уже спишь. — Неа, — не открывая глаз, возражает она. — Пойдем, уложу тебя в постель. Завтра очень-очень трудный рабочий день. Аня согласно кивает, но с места не двигается, только крепче обвивает его руками за шею. — Вот, так всегда, отрицает наличие собственных ног, — шепотом сообщает он матери, и, легко подхватив девушку на руки, уносит в комнату. И никакого скепсиса, бонусных очков или желания как-нибудь его поддеть, наковырять что-нибудь нехорошее у мамы больше не остается. И злости тоже нет. Только один вопрос: как они будут? Как их мир примет, таких самобытных и неуместных? Его, несуразно-заботливого, до мелочей внимательного, слышащего и понимающего без слов, чуткого до нее одной? Ее Аню — нежную и очень трогательную в своей любви, ранимую, доверившую себя ему одному? Нужен ли им вообще этот мир, в котором все, подобно ей сначала, желают найти изъян в прекрасном и чистом, непременно грязью опошлить и принизить искреннее чувство, или как-нибудь рационально его осмыслить, выдать оценку, разобрать на составные части, словно паззл или конструктор? Кому-то ведь даже смотреть на такое будет больно. В ком-то вообще — столько злобы, что и посмотрев, человек ничего хорошего не увидит. — Что вы собираетесь с этим делать? — спрашивает она, когда, спустя минут десять или пятнадцать мужчина снова появляется в кухне. Даня сразу понимает, к чему вопрос: — Не знаю, — признается тут же, — Всю голову уже сломал. Я не знаю. Представляю себе шквал осуждения, который на нее выльется и мне становится дурно. Мне жаль, что я ей позволил, что себе позволил… Вот. Даже он сам — туда же, в это же желание непременно все принизить. Выдумал себе, что совершил преступление, когда принял ее любовь и открыл для нее свою. Не дожидаясь осуждения мира, сам себя осудил и теперь стоит перед ней — раскаивается. Злит до ужаса, до зубного скрежета, потому что нельзя же так, от других-то понятно, но неужели человек и в себе самом не способен принять такое? — А мне не жаль, — жестко обрывает его поток самоуничижения мать, — И ты себя осуждать не смей. У Ани чистое и доброе сердце, она умеет видеть и ценить в людях хорошее… Смотри на себя ее глазами, а не глазами тех, кто будет пытаться облить вас грязью. Смотри моими глазами — я никого лучше для своей дочери представить просто не могу. Еще долго говорят — о возможном и невозможном, об Ане, о предстоящем нервном сезоне. Даня делится своими опасениями по поводу ее колена, договаривается действовать совместными усилиями — потому что сама Аня об этом вообще слышать не хочет, а что-то делать надо, хотя бы просто держать руку на пульсе, чтобы среагировать в нужный момент. Он уезжает уже глубокой ночью, и Юля даже просит его отписаться, что доехал — уж слишком сонным и уставшим выглядит, аж страшно за него и переживательно. В конце концов, он же уже почти что член семьи.