Школа им. Оллара. Излом

– Ну и что это за унылая рожа, Савиньяк? – Берто со всей дури хлопнул по спине, заставив Арно зашипеть. – Это выражение истинной скорби, чтоб ты знал. – Арно помахал в воздухе измочаленной губкой, которая готова была вот-вот распасться не то что на куски – на атомы. – Нам с эрэа Скреб-Поскреб очень одиноко, а еще мы, знаешь ли, оскорблены, что мы тут впахиваем, рук и души не жалея, пока кто-то бегает травиться заморскими травами. – Завидуешь – так и скажи, я тебя с собой буду звать, – фыркнул Берто, падая на пол рядом, – только ты же уже сто раз отказывался. Я и смирился, что ты у нас табачный трезвенник. И вообще что-то не вижу, чтоб ты тут без меня много работал – как были посередине зала, так тут и остались. – Да ты про это уже часа два ноешь. – Потому что мы часа два тут и топчемся! Тут даже никто не занимается, там вон краска со стен лезет и плесень в углу уже, может, разум отрастила, а мы плитку трем, как идиоты. – Карма, – замогильным голосом протянул Арно и сложил губку вдвое, чтобы самый большой кусок не отлетел прямо сейчас. Это все было буднично. Отсыревшие стены старого – чего, спортзала? Актового зала? Огромный куб воздуха, провонявшего штукатуркой, мхом и землей, такие же старые квадратики истрепанных губок – хранятся в чулане на первом этаже, стеллажи с тряпками, потекшими банками, пыльными ведрами; холодный плиточный пол в мелких трещинах, отколотые уголки. Тут все было будто с отколотыми уголками – поставить кавычки. В прошлом веке здесь был какой-то детский интернат, в позапрошлом – меценатская больница. Их сюда отправили, чтобы отдать дань старине; не только научить каким-то там военно-спортивным премудростям, но и дать подышать духом времени. Время пахло не очень, надо сказать. – Я к Паоло заглянул, кстати, – сказал Берто, и это «кстати» подсказало, что это-то он и собирался сказать с самого начала. – И? – И ничего. Закрыто. – Лазарет закрыт? – Ага. Я дверь подергал – и тут Герман из-за угла и такой: что? Ну, я говорю: «Ничего, хотел друга проведать». А он только зыркнул. Ну, как он умеет. – Ну и что? – Странно. Арно как можно беззаботнее пожал плечами. – Паоло и без того фигово, чтоб он еще на твою физиономию любовался. – Герман этот тоже странный, – продолжал гнуть Берто, понизив голос. Возвращаться к уважаемым древним плитам он явно не намеревался. Что, в целом, было не такой уж глупостью: чистая часть пола отличалась от «грязной» только остатками влажного блеска кое-где, и то льющееся сквозь длинные узкие окна солнца обещало все быстренько высушить. Арамона обожал бесполезные задания. Разобрать старый колодец. Собрать колодец. Выкопать яму. Закопать. Помыть стены. Да кто вообще моет стены? Мыть и копать, мыть и копать. А директор-то как расписывал эту поездку! Азы юношеских наук, дисциплина, военные премудрости, из юношей в мужчины… Если мужчиной кого-то из них должны были сделать облезлые губки и родство с лопатой, то этот мир обречен. – Ауч! – Арно оскорбленно уставился на Берто, потирая плечо. – Ты не слушаешь! – «Герман этот тоже странный». У тебя все странные, когда тебе скучно. Отстань от дяденьки-священника и удели внимание старине. Нам же обещали, что лобызание плитки сделает из нас настоящих… – Он вообще не спит, – перебил Берто. Это была его специальная такая раздражающая фишка. Если он хотел что-то сказать, его не останавливало ничто. Сам Берто гордо называл это «неумолим, как шторм», все остальные – то «заноза ты в жопе, Берто», то еще как, но ничего от шторма там не было. Арно закатил глаза и подпер щеку кулаком, отложив губку – несчастный трупик губки – в сторону. Берто придвинулся ближе, безумно сверкнул темными южными глазами. – Я несколько ночей подряд его встречал. В первый раз, точнее, он меня заметил – чисто совиное зрение, жесть… Сзади подошел и этим своим шепотом: «Уна-а-ар Альберто»… Я там чуть концы не откинул, нельзя так к живым людям! Ну, тогда он просто спать меня загнал. А потом уже я его палил. То как он по двору бродит, уставившись в землю, как психанутый, то в коридоре – том, который перекрыт, где обвал был. Ходит там, стены щупает… – Ну, бессонница у человека. Что ты к нему привязался? Берто попытался отвесить ему оплеуху, Арно, умудренный опытом, увернулся. – Да подумай сам! – вспылил Берто, но тут же перешел на вкрадчивый змеиный шепот: – Зачем может священник шляться ночью? Если сильно верующий – помолиться, и ладно бы, если бы Герман гулял с четками, я бы так и решил, что ему без вони штукатурки с Создателем шептаться неприкольно… Но он не молился. Что еще? Ну, можно покидать спальню для маленьких тайных грешков, но будем честны – если Создатель есть, то ему все равно, где ты дрочишь, а в спальне все-таки удобнее. Остается третье… – Угу, – кивком подбодрил Арно, – что третье? Матушкины интонации снова засквозили против воли, тьфу. «Ах, ах, ну надо же, расскажи скорее», а ведь он лет до десяти покупался на то, что она действительно так переживает за каждый его дурацкий рассказ, и про кота на козырьке школы, и про друга друга друга, у которого цепь слетела с велосипеда на полном ходу и он врезался в палатку с мороженым. Берто откинулся на спину и уставился в потолок – трещины и пыль, пыль и трещины. – Он что-то тут ищет. – У моей матушки сказка была как-то. Про лисичку, потерявшую собственный хвост. Это была очень милая, но глупенькая лисичка. Обнаружив пропажу, она ахнула и немедленно пошла будить своих сестер-лисичек, чтобы те… – Коллекционные монеты, – снова перебил Берто. – Какие-то очень древние. Или утерянные драгоценности. Хозяйка интерната, который тут раньше был, слыла очень богатой женщиной, ходила в жемчугах и перстнях, а после ее скоропостижной смерти наследники не получили ни одной замшелой брошки… – «Слыла»? Ты теперь и в сортир со словарем ходишь? – Знаешь, – после паузы Берто сел и одарил Арно проникновенным, не сулящим ничего хорошего взглядом, – должен тебе сказать вот что: у тебя до отвратительного испоганился характер после того, как вы разругались с нашим Вальхеном. – Мы не ругались, – автоматически поправил Арно. «И это не твое дело», мог бы он добавить, но прозвучало бы совсем странно. Нахмурившись, Арно отвернулся, нашарил губку и принялся тереть пол с удвоившейся силой, пока ему не прилетело в затылок тихое фырканье: – Ага. – Да что «ага»?! Берто нарочито медленно развел руками. – Не заводись, Савиньяк. Я о том, что раньше ты бы от счастья помер, разыскивая побрякушки старой директрисы и выслеживая нашего мрачного служителя небес, а теперь – курица ты ворчливая. – Что вообще за сказочки про директрису? – Отец рассказал, – хмыкнул Берто, – это тут вроде местной легенды. Он когда учился, их тоже отправляли хлебнуть старины, и они, по его словам, тут все до кирпичика перебрали, но ничего не нашли, и каждый расплатился за интерес. Кто ногу сломал, на кого балка упала, один вообще отравился неизвестно чем и чуть не помер… Арно не сразу понял, что наступила тишина: мыслями он был с Валентином в «год назад» и прокручивал тот их отвратительно дурацкий разговор, после которого все окончательно расклеилось. Привычно кольнула злая досада – уже почти посветлевшая, как выцветший синяк: ну, Вальхен хотел побыть один – вот, был услышан, передан из рук в руки такому желанному одиночеству, пожалуйста, получите-распишитесь. А что они после этого так и не стали снова… Как говорит матушка, волчата с медвежатами дружат, а волк на медведя скалится. Все, то есть, закономерно и переменчиво. Закономерно переменчиво. – Всё, – заключил Берто, – связь с землей потеряна, Арно Савиньяк опять впал в меланхолию. – Я не… – начал он – и тут с коротким «прости, это ради тебя!» ему в лицо прилетела губка. Мокрая, только что выкупанная в железном ведерке, полном коричневой от пыли воды. – Помогло! – воскликнул Берто, вскакивая. Арно настиг его раньше – броском под ноги. Берто рухнул на лопатки, выругался, мощным толчком отпихнул Арно в сторону, задел ногой ведро и опрокинул его с громким звоном и унылым плеском. Сырость растеклась стремительно и защекотала сначала щиколотку, потом коленку. – Вот ты кретин!.. – возмутился Арно, вспрыгивая на ноги и шлепая промокшими кроссовками, и уставился на пол, проглотив продолжение. Это ему сейчас померещилось? – Так, – заявил Берто, будто ставил кому-то ультиматум, и подполз ближе к тем плитам, над которыми Арно померещилось – видимо, нет, – призрачное голубоватое свечение. Тонкое, неверное, показалось и исчезло, когда схлынула грязная вода, устремившись к выходу: пол, видимо, был под уклоном. – Показалось, – пробормотал Арно, склоняясь над Берто. – Или, может, там какие-то примеси в камнях… Берто шарил руками по плиточным стыкам, почти прильнув носом к полу. Шагов они не услышали – зато синхронно вздрогнули от надсадного: – УНАРЫ!!! КОМАНДЫ ВАЛЯТЬСЯ НА ПОЛУ НЕ БЫЛО! – Да что ж тебя принесло, – буркнул Берто. – ЧТО, УНАР АЛЬБЕРТО?! – Пол помыт, господин Арамона! – в тон ему гаркнул Берто, поднимаясь. Арно оглядел пол – старость было отсюда не вымыть никакими средствами, а осьминогом растекшаяся тонкая лужица превращала слова Берто в совершенно не изысканную издевку. Ну, все. Четыре, три, два… Арамона уже распахнул рот, чтобы исторгнуть очередной вопль. Арно ощутил, как вытягивается в прилично-скучающее выражение его собственное лицо… В арочном проеме мелькнула фигура. Паоло, бледный до серости и будто наэлектризованный, хотя вихор на затылке торчал наверняка просто от долгого лежания на подушке, окинул сумрачным взглядом зал – стена, потолок, стена, еще раз, что-то невидимое на полу; остановился на Арно. Не моргая, прижал палец к губам. И шагнул в сторону, скрываясь.