Цвети же, сакура, на могиле якудза

      Риндо взъерошил длинные волосы и, зевая, выплыл в коридор в сторону кабинета Рана.       — Ты поднялся уже? — он открыл дверь и замер как вкопанный, избавившись от остатков сна.       Напротив него в глубине комнаты стояла Юки, крепко зажав в руке большой кухонный нож — один из тех, с которыми Ран на всякий случай уединяется в кабинете по ночам, чтобы она до них не добралась. Фарфоровое лицо не выражало ни злости, ни страха, тем не менее она выставила нож в сторону Риндо.       Хайтани-младший настороженно нахмурился и медленно поднял ладони вверх — показать девушке, что он безоружен. Услышав из другой комнаты яростные чертыхания Рана, он сообразил, что старший брат как минимум жив.       — Что-то искала? — Риндо, не опуская руки, медленно двинулся в комнату. Юки покрепче перехватилась за нож.       — Я не вооружен, — он пару раз подпрыгнул, чтобы показать, что в карманах домашних брюк ничего нет. — Я не опасен.       Они посверлили друг друга глазами, и Юки нехотя опустила нож.       — Положи на стол, — не опуская рук, Риндо стрельнул глазами, слегка вскинув брови, на письменный стол с компьютером позади Юки. Она, не сводя ледяных синих глаз с его поднятых ладоней, попятилась к столу и неуверенно положила нож, на всякий случай не отходя от него.       Риндо осторожно протянул ей ладони, будто собирался покормить с руки дикого зверька:       — Я тебя не обижу, — он медленно двинулся в сторону Юки. — Ты можешь мне доверять.       Тонкие черные брови немного дрогнули, будто она пыталась понять значение слова «доверять». Риндо обвел глазами бардак в комнате.       — Что ты искала? — в ответ было пристальное молчание. Сопоставив бардак и нож, Риндо предположил, что она искала что-то для самообороны. А исходя из привычки воровать столовые приборы после мытья посуды, скорее всего, Юки просто не может спокойно жить без ножа под подушкой, где бы она ни была.       — Тебе страшно? — она едва видимо кивнула.       — Боишься меня? — промолчала и не двинулась.       — Рана? — она лишь моргнула.       — Ран тебя спас, — он подошел к Юки еще ближе, все так же протягивая к ней ладони. — Ты можешь ему доверять, — она нехотя протянула руку в ответ, но не прикоснулась к ладони Риндо.       — Ты боишься кого-то еще? — она уверенно утвердительно закивала. Этот страх не был привязан к кому-то конкретному. Это был перманентный страх, который сопровождал каждый ее шаг. И по-другому жить она уже не умела.       Риндо задумчиво нахмурил брови под прядями.       — Что с Раном? — она тут же одернула руку и прижала к груди, накрывая сверху второй, спрятанной в безразмерном рукаве его кофты. Риндо попятился спиной назад к выходу и уверенно двинулся по коридору в сторону его комнаты. Юки выглядывала из кабинета, как партизанка, внимательно следя за действиями Хайтани-младшего.       Он подергал за ручку — дверь была закрыта изнутри, и откуда-то из глубины комнаты, — судя по всему, с кровати, — доносились чертыханья Хайтани-старшего.       — Ран, все нормально?       — ДА НИХУЯ, БЛЯТЬ, НЕ НОРМАЛЬНО!!! — брызжал ядом Хайтани-старший, — ВСКРЫВАЙ ЗАМОК!!!       Риндо пошел обратно в кабинет, и Юки тут же нырнула за дверь, как маленький зверь. Он пошарился в ящиках комода, достал тонкую отвертку и ушел обратно.       Открыв дверь, Риндо кое-как сдержал смех, прикрывая рот ладонью. Перед ним на кровати лежал старший брат, прикованный наручниками к перилам спинки кровати.       — А она хороша! — Хайтани-младший, смеясь, пошарил в прикроватной тумбочке в поисках ключа от наручников.       — Да иди на хуй! — прошипел Ран. — Я проснулся и охуел — без понятия, как она это сделала!                                   

***

      Ран был в гостиной один, что-то лениво, но сердито листая в разбитом телефоне, развалившись на диване в обнимку с бутылкой минеральной воды. Риндо уехал по каким-то своим делам, подробности которых не заинтересовали похмельного Рана.       Юки осторожно вплыла в гостиную в своем черном платье-ципао и с той самой коробочкой в руках:       — Я хочу к папе, — тихо и мелодично произнесла девушка.       — На тот свет? — буркнул Ран, не отрываясь от разбитого экрана.       — Я хочу к папе, — «копировать-вставить».       Ран недовольно развернулся в ее сторону и нахмурил сиреневые брови под спадавшими на лицо лохматыми прядями. Юки говорила тихо, но так уверенно, что не подчиниться этому напору было нельзя.                                   

***

      Они приехали ближе к вечеру на кладбище и долго брели в сторону квартала с захоронениями якудза и прочих криминальных авторитетов.       Было еще светло. Погода теплая, но легкий прохладный ветер заставлял особо чувствительного сейчас ко всем внешним воздействиям из-за похмелья Рана невольно подергивать плечами в черной футболке и щуриться из-за белого облачного неба, которое сейчас для него было чересчур белым. Юки бережно, как святыню, несла свою черную коробочку.       — Долго еще? — проворчал Ран, стараясь смотреть по возможности под ноги.       Лишь предсказуемая тишина в ответ, на что он недовольно цыкнул.                            Спустя минут десять они пришли к самому роскошному захоронению.       Вместо обычной бетонной плиты перед ними стояла трехметровая статуя самурая в доспехах времен феодальной Японии из черного полированного мрамора. Вместо глаз были аккуратно инкрустированы два больших аметиста — таких же синих, как глаза Юки, причем так, словно, казалось, самурай грозно смотрит на присутствующих сверху вниз.       В руках самурая катана, которую он держит перед собой двумя руками, будто вот-вот нанесет удар. А на мраморном лезвии выбита надпись с именем покоившегося в этом захоронении: «Хидео Мизосита». По бокам от статуи стоят два пышных зеленых дерева, на которых уже кое-где на ветвях поспели бордовые вишневые ягоды.       Ран прищурено оглядел статую. Выглядело действительно довольно величественно. Где-то внутри увиденное даже произвело впечатление на Хайтани.       Юки присела на колени и опустилась на щиколотки, поставив перед собой свою коробочку, и сложила руки в молитве. Ран Хайтани увидел невероятное — легкую улыбку на фарфоровом лице… На секунду ему показалось, что он просто в похмельном бреду. Ран опустился рядом на корточки и, щурясь, внимательно рассмотрел ее лицо.       Нет. Не в бреду. Юки действительно улыбалась. Улыбалась, как просветленная. Как бодхисаттва, достигший своего пути.       — Обидно, что сакура так мимолетна и не может цвести круглый год… — Юки распахнула синие глаза и пролепетала своим тихим мелодичным голосом с той же улыбкой. — Если бы мы пришли сюда во время ханами в апреле, ты бы увидел папу в лепестках сакуры…       Она немного помолчала, не размыкая ладони и не убирая махаянскую улыбку с лица. Ран сомкнул брови, не ожидая того, что услышит от нее фразу, состоящую больше, чем из трех слов.       Повисло молчание, но оно было уместным, нужным и важным.                     Когда приходит время, сакура расцветает по всей Японии, двигаясь с юга на север, начиная свое цветущее величественное шествие в конце января в Окинаве и заканчивая в конце мая на суровом Хоккайдо.       Нежно-розовые лепестки кружатся в садах и парках, вдоль берегов рек, вокруг буддистских храмов и замков самураев, вокруг склона Фудзи и японских вулканов, окрашивая всю Японию в свои неповторимые цвета весны.       Сакура призрачна и мимолетна. Японцы говорят, что она напоминает людям о недолговечности всего вокруг. Но каждый японец знает, где самые красивые виды поблизости, чтобы открыть сердце в созерцании истинной, хоть и временной красоты. Возможно в этом и есть настоящая суть красоты — насладиться лишь ее мигом, нежели вечностью.                     — Папа говорил, что настоящий якудза должен чтить кодекс чести, как самурай Бусидо… — Юки развеяла молчание, не отпуская с лица улыбку.                     Немногие знают, что в Японии сакура считается символом самурая, знаком мужества и отваги. Ведь лепестки японской вишни опадают, не увядая, когда они еще полны жизни. Так родилась поэтическая метафора о японском воине-самурае, готовом погибнуть в расцвете сил. И вот почему одни из лучших мест для ханами — это сады и парки вокруг Самурайских замков.       В этом и весь Мизосита Хидео. Единственный в своем «порочном» клане, кто выбрал путь чести. Единственный якудза во всей Японии, кто был преисполнен истинного пути не только при жизни, но и после нее. О чем свидетельствует сакура на месте его вечного покоя и трехметровый памятник самурая с высеченным именем на катане, навечно напоминая о том, как это имя рубило лжецов и предателей в годы своего правления кланом Кудо-кай.                     Юки разомкнула ладони и раскрыла коробочку перед ней. В коробочке, кроме денег, лежала заранее упакованная черная зажигалка-зиппо — та самая, которую Ран сегодня искал полдня по всему дому и, проклиная все на свете, прикуривал свои любимые вишневые сигареты от кухонной плиты.       Она немного неуверенно чиркнула зажигалкой и подожгла денежные купюры, лежащие в коробке. Юки молча передала завороженному Рану его вещь, не отрывая глаз и упоительной улыбки от полыхающих денег.       Восемьдесят тысяч иен полыхали красным пламенем. Полыхали, как фамильный дом бывшего главы клана Кудо-кай. Полыхали, сжигая прошедшие девять лет. Горело прошлое Юки, которое они с Раном Хайтани сожгли вместе, словно в безмолвном сговоре.       Сиреневые глаза заметно нахмурились. Казалось, что его нервно колотящееся сердце сейчас проломит ему три ребра. Будто внутренний голос что-то шепнул Хайтани, и он схватил Юки за левое запястье, рывком задирая шелковый рукав. Так он и думал… На месте круглой татуировки с гербом клана Кудо-кай сейчас был ожог.       Он перевел на нее, безучастную к его действиям и завороженную пламенем, взгляд, полный совершенно невнятных эмоций: то ли злость, то ли удивление, то ли понимание, то ли волнение (за нее?)…       Хайтани безмолвно, одними глазами, вопросительно вскинув брови, спросил: «Почему?»       На что Юки с той же просветленной улыбкой, ни на секунду не отведя синих глаз от огня, пролепетала тихо и мелодично: «Когда я умру — я смогу переродиться сакурой. И буду цвести круглый год…»