Из жизни одного метаморфа

… Я взметаю крылья — красивые, большие, сине-белые. Подо мной поднимаются небольшие снежные буранчики, сразу же опавшие обратно на белоснежные сугробы. Здесь такой мир, уже ставший родным мне, моему нутру. Мир холода и снега, мир белизны и метели, мир пасмурности и тусклости. Окажись я здесь в старом теле — провалился бы в снег и замёрз бы за секунды. Но как и любой метаморф, я сразу взял образ самого приспособленного и самого высокого в пищевой цепочке существа. С небо горело светило моего мира. Я — ледяной виверн, типичный самый разумный представитель этого вида. Немного медленнее мышление, но, это нисколько не заботило меня. Чистый и свежий воздух — тёплый и приятный всему моему чешуйчатому телу. Я подставил лучам красно-жёлтого светила свою спину, от приятного тепла приподнимая идущие по ней шипы, а под моими широкими лапами уминался приятно-мягкий снег, нисколько не спешивший таять. Инстинкты шептали мне, что я в безопасности, и я верил им. Но я помнил всё, что было до этого. Помнил так, как это помним мы, перенося память из тела в тело — абстрактно, очищено от эмоций. Это не мешало мне помнить то, за чем я сюда пришёл: взаимодействовать, исследовать, запоминать, а потом уйти в свой мир и рассказать всё, что я тут видел. Я поёжился — вспомнив, откуда я пришёл, вдруг почувствовал, как жарко и ослепительно светло там было. Некомфортно, неуютно для такого создания холода, как я. Конечно, теперь эта задача была отнюдь не главной. Я хотел летать, искать своих, смотреть территорию. Осмотрев бескрайние белоснежные равнины, я распахнул крылья — и подскочив вперёд, одним махом поднялся на воздушной подушке. И сразу выше, выше, выше… А потом оседлал попутный ветер и полетел, куда глядят глаза. С левого боку ко мне кто-то летел. Другое существо? Сородич? Защитник неба? Подлетя немного ближе, я понял, кто это. Льдисто-белая виверна — теперь это было понятно с одного взгляда. В полтора раза больше меня — как это и должно быть у нас. Красивая, широко раскрывшая свои прекрасные крылья. Та, которой я хочу доверить себя и с которой я хочу быть. Взлетя выше, я почти сделал круг, наклоняясь вправо и давая ветру чуть подвинуть меня. Раскрытые шипы, распахнутые на полную крылья — это заинтересовало её, и она повернула голову, оценивая размах крыльев, шипы и общую стать тела. Ей понравилось — ещё бы, ведь я считал образ самого здорового представителя вида! Мы снизились, обнимая друг друга — и влетели в рыхлый снег, несколько раз перекувыркнушись. Это было безопасно, и ни снежинки не попало под нашу плотно пригнанную чешую. Наружу вылезли корешки растений, растущие прямо в снегу, и мы, не стесняясь друг друга, сожрали их, кто быстрее. Мы знали, чего хотели друг от друга. Чего хотели здесь и сейчас. Мы любили друг друга, и хотели вырастить вместе наших детей. Потом мы конечно разлетимся — но это такое далёкое и неважное. Хотелось любить друг друга. Хотелось обнять любимую сверху своими большими крыльями. Она была готова, пружинисто стоя на задних лапах и распластав крылья — и под наш рык, в унисон, это произошло. И это был отнюдь не один раз. Из рыхлого снега мы воздвигли большое гнездо, похожее на небольшой кратер горы, уплотняя его своими лапами и крыльями. Живот любимой явно округлился — и вскоре, в один из ясных и почти безветренных дней, она, удобно уцепившись лапами за края «кратера» снесла целых четыре яйца, и мы вместе махали крыльями, чтобы ветер припорошил их снегом. По гордому и усталому виду матери и по знанию я понимал, что столько яиц — это просто замечательно. И на закате мы лежали, свернувшись вокруг гнезда, и тела наши стали его стенами, а крылья — крышей. Дети появились спустя два десятка восходов и закатов. Прекрасные вивернята, которые пока не могли встать на ноги, и опирались на свои крылышки. Мы облизывали их, толкаясь между собой носами с радостным урчанием, и оба очень гордились нашими детьми. Мы были вместе. Я учил детей, как разрывать снег в поисках мелкой живности. Учил, как находить корешки. Это было прекрасно — вынюхивать еду сквозь снег, а потом резко входить в него вместе со своей длинной шеей, и вытаскивать перекушенного пополам ледяного зверька, или толстый подснежный корешок, прячущийся глубоко внизу. Учил их правильно рычать, учил их летать и ориентироваться в бескрайних снежных холмах. Учил защищать себя, и даже успел подраться с другим виверном за право жить здесь. И так мы жили, пока дети не повзрослели, через много-много закатов и восходов. И когда они разлетелись, мы переглянулись — и полетели в разные стороны. Может быть, мы никогда не увидимся, а может, встретимся через ещё много-много закатов — таков здесь мир и мы в нём. И вот я снова у прокола. Я понимал, что в этот мир скорее всего я больше не попаду, и воспоминания потеряют свою остроту. Но всё же, мне было интересно рассказать моим страшно тёплым друзьям, что тут было — и может, если тут достаточно места, я попаду сюда вместе с моей парой. Ну! И я прыгнул. Через долю секунды я увидел новый мир — невозможно яркий и горячий. Старый образ сразу же наслоился на меня — и я упал на все четыре лапы, взмахнув перепончатыми крыльями. Я дома, снова! И тот мир теперь остался в моих воспоминаниях.