Пересадка

«Ненавижу», думает Олег. «Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Ненавижу». От Разумовского невозможно уйти. Он пытался уехать от него прямо на тот свет через ближний восток, но по дороге в преисподнюю попался телевизор, через который передали: «Серёже нужна помощь». Не совсем это передали, конечно, но у Олега не было шансов понять сообщение иначе. Серый как обычно натворил хуйни, не продумал последствия и влип в неприятности. «Зая, я убила мента. Что делать?». Мент, впрочем, в отличие от многих других, был жив, относительно здоров, и в последнем ролике Юленьки Пчёлкиной утверждал, что Сергей Разумовский «при осуществлении террористической деятельности» использовал огнемёты. Что за бред, думает Олег, какие ещё огнемёты? Это он что, жёг людей? И понимает — конечно же, блядь, он жёг людей. Ещё в детдоме. Начал, видимо, ещё с тех «трагически погибших» пацанов. Ебанутый садист без тормозов в башке. Ненавижу. Думать мысль «Кого я больше ненавижу, его или себя?», можно максимум минут пятьдесят. Дорога уже заняла значительно дольше, самолёт опоздал на пять часов, билеты на ближайший сапсан Олег смог купить только на десять утра следующего дня, и по всему выходит, что нужно ночевать в Москве. Он заказывает первый попавшийся хостел со свободной одноместной комнатой. Душ там общий, но когда он в последний раз был не общий? В такси до хостела мысль «ненавижу» себя исчерпывает. Киа едет через сменяющие друг друга ряды пиковских цветных столбиков, кварталы серых брежневок, новостройки в стиле «ампир на стероидах». Места как всегда невозможно узнать, знакомыми выглядят только две вещи: ощущение своей несоразмерности этому гигантскому городу и кириллические буквы на билбордах. С дороги рубит ужасно, Олег засыпает. Одноместный номер оказывается нормальным — икеевская кровать, тумбочка, розетки. Олег теперь уже не хочет спать, удивительно хорошо выспавшись в такси. Чувствует немного нездоровую бодрость и кое-что ещё. Раньше он пытался дрочить на порно, но воспоминания всё равно всегда были горячее — и всё равно приходили. Когда Олег смотрел, как крупный американский мужик с обрезанным членом трахает худенького паренька, орущего «Fuck me, daddy!», он думал только о Серёже. Их первая квартира, узкий диван, Разумовский сверху, он трахает Олега глубокими и болезненными толчками, смотрит в глаза и говорит: «Я твой папа. Я твоя мама. А ты маленький мальчик». Олег решает не обманывать себя сегодня и подрочить на то, что возбуждает. Например: — Мой маленький, смотри на меня. Сейчас будет ремнём, это больно. Ты понимаешь? — Да. — Как правильно? — Да, папа. — Ты самый сладкий мальчик. Серёжа развалился на широкой кровати, Олег отсасывает долго, тщательно. Разумовский всё никак не может кончить, но настроение у него весёлое и властное. Он видит, что Олег старается, но последние пару минут делает всё механически и устало. Этого недостаточно. Серёжа не хочет голову, рот, губы, ему недостаточно теплой и мокрой глотки, он хочет всё. И тогда говорит: «Папин член — это твоя соска. Учись сосать лучше, малыш, тебе пригодится». Олег начинает бешено тереться промежностью о Серёжино бедро и захлёбываться собственной слюной. У Олега уже крепко стоит, как всегда на это, и он запускает руку в трусы. Секс с Разумовским, как и всё с Разумовским, — это бесконечные игры. Как далеко они смогут зайти? Насколько унизительно, насколько страшно, насколько грязно? Ещё в детдоме Олег однажды сказал: «Ты же понимаешь, что это полный пиздец?» — «Да-а-а, полный пиздец, охуенно, расскажи мне ещё». Они тогда только стояли в укромном месте, крепко обнимались и шептались о всяком, это было задолго до первого секса. Впрочем, возможно, это и был их первый секс. Олег сладостно мастурбирует этими воспоминаниями, образы быстро сменяют друг друга. Олег — собачка, Серёжа пристёгивает поводок к ошейнику и дёргает. Олег радостно лает, высовывает язык и часто дышит ртом. Серёжа в халате на диване, Олег на полу полностью голый, в жопе у него вибрирует большая пробка, при этом он яростно надрачивает. Разумовский говорит «быстрее» презрительным тоном и плюёт. Слюна попадает на плечо, Олег её немедленно слизывает. Нужно быть пьяным, поэтому Олег пьёт водку, много водки. Чтобы движения были неловкими и неправильными, чтобы слова не складывались в предложения, а неприятная алкогольная грусть переполняла тело, рискуя вылиться из желудка через рот. На Серёже стрёмный презерватив с тупым названием, зато с твёрдыми шипами, которые ощущаются очень болезненно, не то что ребристый Дюрекс. Серёжа трахает Олега в этой беспомощности, жалкого, плохо понимающего, что происходит, не чувствующего боли. Следы кровавых пятен от того раза они так никогда и не вывели с простыни полностью. Олег скачет на члене Серёжи, тот хватает его за горло, это так охуенно, что Олег почти сразу заливает спермой Серёжину грудь. В тот раз, когда Олег кончил с рукой Серого на шее, тот сказал: «Представляешь, как было бы круто сейчас вот так тебя убить? И потом дотрахать. Жаль, что, если я это сделаю, мы больше не сможем попробовать что-то новое». На этом воспоминании Олег кончает и пачкает семенем белоснежный пододеяльник. После становится очень мерзко, и он обнажает голубое пуховое одеяло, сбрасывая с кровати испорченную тряпку. Только после этого тянется к рюкзаку за влажными салфетками. Думает: «Какой же я отвратительный». После сильного и стрёмного оргазма Олег хочет крепкого чёрного чая. Свет выключен, но бесконечная Москва своей круглосуточной жизнью освещает всю себя, включая крошечную кухню хостела. Сияет ярко-розовой подсветкой полный чайник, он шумит, закипает, вот-вот выключится. За столом сидит уткнувшаяся в телефон девочка. Малиновые блики лежат на её очках с толстыми стёклами, девочка держит экран почти у самого лица под странным углом. Улыбается, громко шепчет «Здрасьте!», поднимает взгляд на Волкова. — Вы чего свет не включите? — В шестиместном спят все, через дверь светить будет, мешать. Хотите, я вам телефон с фонариком дам? — Не, спасибо, я за чаем только. — Чай здесь, слева чёрный, справа зелёный, кружки над раковиной. А у вас красивый кулон. Понятно, почему девочка его заметила, на ней самой много серебристых цацок. Длинные русые волосы с розовой прядью — в цвет чайника, уши утыканы пирсингом, кольцо в носу. По кольцу на каждом пальце: с крыльями, с черепами, с анхом. На большом пальце — с волком. — Спасибо. А у вас кольца красивые. Вам кипятка в чашку долить? — Конечно. Олег доливает кипяток в её чашку, едва не обжигается, заваривая себе крепкий несладкий чёрный чай, уходит в комнату и ложится спать. Утром выясняются две вещи: что девочку звали Лена и что в семь утра пришедшая на смену работница хостела по имени Гаянэ обнаружила её мёртвой в общем душе. *** Ситуация складывается хуёвая: какое-то время нужно провести в Москве. Приезжал косоглазый следователь, похожий на какого-то кинокритика, печально смотрел на документы, детей и седую тётку, задавал идиотские вопросы. Запретил уезжать из Москвы. Сука. Запретил. Уезжать. Подписку взял. Серый-Серый, какого хуя, как же ты там? Как бы выбраться отсюда поскорее, чтобы тебе помочь. Следователь спрашивает: «Олег, вы можете мне что-то рассказать?». О да, Роман Олегович, я могу много чего тебе рассказать. Рассказать бы, как каждый раз, слыша в Сирии муэдзина, я просил Аллаха, которого нет, прикончить меня инфарктом. Как рассматривал самоубийство как вариант, но отверг его, потому что каких бы записок я ни написал, Серёжа себе не простит. Как Вадим как-то шутя сказал: «Ты себе пулю в башку пустишь, а мне потом сто объяснительных писать», хотя я с ним ничем таким не делился, мы с ним вообще ничего не обсуждали, только курили вместе и ебались. Как ходил в мечеть и ничего не почувствовал: вокруг одни мужчины без обуви и в странных позах, последовательность действий, немного медитация, немного бдсм. Никакого ощущения Аллаха, ноль надежды, что все эти молитвы кто-то услышит. Рассказать бы тебе, дорогой следователь, как когда нам было по девятнадцать, и мы поругались, я искал Серого по всему району, промокший до нитки, как нашёл в магазине, выбирающим завтрачные хлопья. Как он потом говорил мне, что мы — одно целое. Рассказать, как трахал меня тогда почти без подготовки, больно, охуенно, говорил, что во мне ему спокойнее всего на свете, мы столько всего пережили, что теперь неотделимы друг от друга, что будем защищать и любить друг друга всегда, всю жизнь. Как я говорил с ним у себя в голове, каждый день, каждый час, каждую минуту. Не каждую минуту — но каждые пять. Ситуация складывается нехорошая: девочку убили. Выходит, что ночью её задушил кто-то внутри. Камеры на входе и над кассой зафиксировали Олега, сука, Волкова, который пришёл последним, а больше никто не входил и не выходил до девочки Гаянэ. Камеры висят только на входе и над кассой, что там было дальше по коридору, посмотреть никак нельзя. Разумеется, никаких камер нет в общем душе, нет их и в шестиместной комнате, и в коморке, где спала девочка-работница, кажется, Аня. Вторая работница, девочка с грустными черными глазами, пришла в 6:55, пошла мыть руки в общий душ и обнаружила убитую девочку. Видел бы ты их, Серёжа, ёбаный детский сад. Лену обнаружила девочка Гаечка. Чип и Дейл, блять. Как же помочь тебе, Серый? Я спешу к тебе на помощь. Девочка Лена приехала в ебаную Москву в компании, с ней была девочка Ева и мальчики Денис и Андрей. Им лет по 20, но мы с тобой такими маленькими и беспомощными не были и в 10. Рыдают и курят, курят и рыдают. Никогда не видели смерти. Плачут в объятиях друг друга, Серёж, держат друг друга за руки. Маленькую, никому не нужную девочку, дешевые цепочки и колечки которой даже не сдашь в ломбард, задушили ночью в крошечном хостеле. И ни один из этих троих, кажется, так и не осознал, что это кто-то из них убийца. У них было на это целое утро. Сколько времени было у меня?