На полную

      Слава всё делает на полную. Всё, за что берётся, доводит до конца, выкручивает на максимум, договаривает, добивает. И никто не может сказать ему, что он слишком много умолчал или слишком многого не коснулся — он играет на опережение, убивает претензии в зачатке, не церемонясь, выбрасывает эти эмбрионы из окна поезда антихайпа. Не потому что очень точно всё за собой подчищает, а потому что правда такой. Как есть — всё ещё немного максималист, всё ещё принципиальный до мозга костей, сотканный из какой-то иной потусторонней отваги, которую имеют либо безумцы, либо полные дегенераты. Слава либо ни то, ни другое, либо и то, и это вместе взятые. Потому что жизнь ебёт его, конечно, не может не ебать, всех ебёт, но почему-то по нему не особо-то и видно. Любой другой уже давно бы поменялся. И принципам бы своим ненаглядным изменил, но этот продолжает топить за всё то же, что и годы назад, и удивительно, но всё ещё на плаву, всё ещё достойно держится напротив беспощадной жестокости шоубиза и тоталитарных нападок властей. И это либо магия андеграунда, либо одна из перечисленных в одном небезызвестном треке теорий заговора.       Он всё ещё стоит за свою идею, демонстрируя миру её истинность и верность. Он отдаёт всего себя творчеству, строчит без остановки куплет за куплетом, не может не строчить, это почти как чистить зубы или проверять почту вечером — привычка, сидящая так глубоко на подкорке, что кажется необходимостью. Мир давно не видел таких творцов, как он. Таких, которые замечают материал в каждом движении, слышат идею в каждой мысли, находят смысл в самых разных образах и понятиях, схватывают острее прочих и этим горделиво пренебрегают, считая свою работу пустяком. И после всего этого — профессионально облачают это всё в финальный продукт, чтобы потом обернуть ленточкой и подать, как подарок жадной толпе. И Слава подаёт постоянно то под одним, то под другим именем, ищет в чужих просьбах причину снова открыть текстовый редактор на компьютере, чтобы оправдание хоть какое-то было — это не я написал очередную пародию, потому что хочу, потому что не могу не написать, потому что сидеть без дела невозможно до ломки, это просто фанаты захотели. Он так много пишет, что иной давно бы исписался, а Карелин кидает ещё и ещё. У него в черепе роятся тысячи мыслей, тысячи тем, на которое нужно поговорить, которые нужно преподнести, и наплевать, если что-то выйдет так себе — фэны-то не дураки, сами разберутся, что им нравится, а что говно. Главное побольше после себя оставить — в этом ведь смысл жизни творца? Не в бабках же.       У него, конечно, бабок много. Он держится, потому что тоже умеет приспособиться к течению и времени, как и все, кто всё ещё не канул в небытие. Только ему удается делать это как-то по-своему. В своём стиле. С иронией, постмодерном и антихайпом. Он действительно зарабатывает, то не лезет к кормушке через чужие тела — зачем оно, нам и так неплохо: кофточек мерчовых пожизненный запас, Фильке есть, что покушать, бабки на красивые клипы тоже имеются. Выжимать всё возможное и уметь довольствоваться имеющимся — лёгкая на словах и оттого тяжело воспроизводимая в действительности схема «как быть любимым толпой и не зашквариться». Слава в этом деле — профессор наук.       Слава гордо флексит под знаменем антихайпа. Антихайп любит иронию. Пост-, мета-, квази- — не важно, какую. Сегодня они её виртуозно вкручивают в каждое предложение, завтра говорят о том, что это — тупик, который вас сожрёт. Этакие юмористические метания. Чтобы юмор тоже был на максимум, до конца, качественно и желательно сразу в глаз, а то как-то не баттл рэп. Принципы, перетекающие из одного в другое, плещущиеся по венам, перемешивающиеся с красными и белыми тельцами, чтобы потом при вскрытии патологоанатом подумал про себя: «да уж, Славушка, а ты, оказывается, никогда ни о чём не пиздел». Да пиздел-то в шутку. Вы чего не понимаете, его ж за ум и юмор смотрят. А за талант — слушают.       Страдает он тоже на максимум, да, впрочем, кто ещё об этом не знает? Только он сам, даже если и начинает догадываться. И эта его гипертрофированная зависимость, весь этот нескончаемый поток текстов — невыносимая грань его максималистичной личности, знак того, что и любит он на максимум. Отдаёт всего себя, так же, как и творчеству, только не массам, а единственному «тому самому».       Поэтому иногда надоедливый, поэтому иногда хочет слишком много внимания, поэтому никогда не затыкается, сломя голову хватаясь за каждую брошенную удочку — опять напомнить о себе, опять дать понять, что всё ещё тут, что ещё не ушёл, не забил, что и в этом будет до конца, до смерти и — чёрт бы его, неугомонного, побрал — после. Он вечно рядом, если только может. Ласковый, как кот, вечно под рукой, где-то под боком, стоит над душой, дышит в спину, хватает за горло, не отпускает, шепчет стишки в ухо, смеётся в глаза, совсем не боясь обидеть — да уже обидел на всю жизнь вперёд, к чему церемониться. Не с фарфоровой куклой же разговаривает — была б фарфоровой, не собралась бы, когда он её тогда прилюдно разбил. Странно, но это даже не раздражает. Может быть, потому что имеет право — как-то надо ведь отомстить за претерпленные «домогательства». Может быть, потому что, пока он сидит, закинув голову Ему на плечо, Он понимает, что это так просто совпало, что удивительно, но Он — не уникальный.       Потому что Славе очень любят говорить всякую чушь, которая на поверку оказывается песочным замком. «Кто он без Него?» Да Славе Он-то и не нужен. Ну вот не существуй Его, что бы изменилось? Слава всё ещё был бы тем же Славой, на том же месте и с теми же принципами. КПСС всё ещё выпускал бы сотни треков, всё ещё ездил бы по городам, выкрикивая «антихайп!» по правую руку Андрея Замая. Гнойный всё ещё опускал бы слабых и сильных МС, вырывая победы голыми руками, просто потому что соизволил бы открывать рот в придачу к тому, что являл бы свой светлый лик на сиё мероприятие. Валентин Дядька всё ещё писал бы пародийные треки и альбомы, тут ведь не важно — на кого, в рурэпе ещё немало известных, но бездарных исполнителей. Слава всё ещё был Славой, а не очередным «оксиэкспертом», «фанаткой», «паразитом» и прочими прозвищами, которые он выдумал себе не сам. И осознание этого сдёргивает с небес на землю. Срывает с бритой головы корону, выводит из души гнилое чувство собственной важности. Слава, которого все видят никем без Мирона, на самом деле в Мироне ни капельки не нуждается. И не будь его, он бы спокойно дарил всё своё внимание кому-то ещё, слушал бы на стримах под задорные песенки прилетающих донатов кого-то другого и целовал бы так отчаянно и самозабвенно кого-то третьего. Мир вокруг него не вертится. Даже Славе на самом деле глубоко плевать.       Вообще-то, это то, что понять надо. Рано или поздно. Это просто «по-здоровому». А Мирону уже не первый десяток лет пора бы выучить, как жить «по-здоровому». Да и все вокруг уже говорят, что его самомнение — главная его проблема. Слава так больше всех. И не только в диссах и на баттле, он и своими шутками даёт это понять: ну, не интересна ему, видите ли, рефлексия Яныча, он хочет послушать про «яд легенды» и «бунтующие нейросети». Бред, конечно, но общий посыл понятен. Хотя Карелин и настаивает, что стоило бы разогнать именно эти темы — ну просто шутки ради, прикольно же.       Он вообще несёт много всякой идиотии, хотя парень не глупый. Маска, наверное, какая-то, а может действительно думает, что это всё очень забавно и достойно жизни. В конце концов, он сам даже в «Чудовище, погубившее мир» ни один десяток «приколов» вставил. Учи учёного. Пиздец они, конечно, разные.       И всё-таки трудно им не восхищаться. Да как минимум, потому что Мирон и сам понимает, что был не прав. Никакая Слава не его тень и никакой той же дорогой он не пошёл и не пойдёт, пожалуй, никогда. Слава в корни другой, абсолютно и полностью. У него свой путь и свои идеи, им другое движет. Да вот та же максималистичность и полная самоотдача — Слава-то на пять лет не пропадёт, он же просто не выдержит. Может быть, выпускает так много, потому что пресловутый «стриммер», а может быть и сам говорит «да кому какая разница, что я там пою?» и всё равно поёт. Его цензура будто не касается. Ни внешняя, ни внутренняя. Он храбрый до ужаса, уверенный до трясучки, бесстыдный до безрассудства, искренний до немоты, талантливый до чёртиков. Так-то он по факту герой своего романа — не зря же про него Пелевин книгу написал.       И герой этот тычет всем факом в лицо, сам себе дорогу выстилает, ту, что сам хочет, а не такую, какую ему предсказал кто-то там — пусть даже и горячо обожаемый, пусть даже и тот, кого годами ждал. Ведь он плевал на мнение общественности, а значит на золотую тропу оххху даже не посмотрит — ниже его достоинства, хотя про рост шутить и последнее дело (1,40? серьёзно? да пошёл ты).       И улыбка у него ещё такая наглая, хитрая, и взгляд вызывающий. Может быть, профессиональная деформация, может быть, всегда таким был — обострилось просто немного. И вечно хочется его из этого настроения шального вытряхнуть. Дёрнуть за ворот, ответить метким взглядом, чтобы растерялся и смутился. Или козырем воспользоваться, случайно совершенно обнаруженным — «очень, блять, приятно». Он тогда сразу меняется, становится даже каким-то напуганным что ли. Не привык ещё, наверное. Получил внимание, за которым бегал, и не знает, что с ним делать. Взрослый парень, а ведёт себя, как подросток. Пост-взрослый, говоришь? А когда вечером лежишь с ним в постели, невзначай пробегаясь пальцами по коротким прядям, он улыбается совсем по-другому — такой искренней, счастливой улыбкой, будто ничего больше во всём мире ему и не нужно. Иногда снова шутки свои шутит глупые, а Мирон ему позволяет, даёт продвинуться поближе, уткнуться лбом в изгиб шеи. Пусть уж говорит, что хочет, пусть строчит текст «Жертвы» ночами, пусть треки его критикует, приятно же в конце концов, что это тебе он всё, для тебя. Ты, может быть, и не центр вселенной и без тебя бы он, может быть, и был бы абсолютно таким же, какой есть сейчас, но в конечном итоге он хочет целовать только тебя и думает только о тебе. Вот это и самое бесценное. Потому что Слава всё делает на полную, всё выкручивает на максимум даже в делах сердечных, и стать обладателем чести получить это всё себе — дорогого, между прочим, стоит.