игра свеч.

Примостившись на краешек ванной, Калеб всеми силами старался не обращать на надоедливое пение, издаваемое не менее надоедливым человеком. Винс с нескрываемым удовольствием мурлыкал что-то себе под нос. И большую часть удовольствия он получал от чужого лица: напускная безразличность трещала тонкой корочкой льда. Вода была достаточно горячей, чтобы не чувствовать ничего. Кипяток. Винс, казалось, медленно растворялся, водя по чугунным стенкам сморщенными от влаги пальцами. Образы медленно перетекали в голове, утрачивали свою яркость, пока не превращались в белые пятна. — Ты долго еще здесь париться будешь? Кавински улыбается. И эта улыбка, немного нагловатая, но неизменно услужливая, может говорить только об одном: Калеб обрек себя на очередной монолог. — «А что романтичного в птичках?» Секретарь хочет съязвить и тут же для себя решает, что игнорирование будет лучшей стратегий. Хотя игнорировать то и дело летящие в тебя плески воды сложно. Но он стойкий. Или пытается подражать чужой стойкости. — Знаешь, — бывший инспектор ведет плечами назад, — я раньше сочинял. — Абсолютно бесполезная информация, — хмуро замечает Калеб. — Мне тогда казалось, что это и есть истинная свобода. Если все подвергается цензуре, то что может лучше самовыражения? Дух бунтарства. Мне так казалось. Это были глупые стихи, ироничные, иногда едкие. Они мало кому нравились, но ввиду моего положения все закрывали глаза. — И что потом? Сторчался? Винс вздрагивает, словно от холода, и улыбка медленно сходит с его разгоряченного лица. Секретарь понимает, что сказал лишнего. — Именно. Секретарь был осведомлен о чужом прошлом, но такой честный ответ он ожидать не мог. — Идти против системы. Для этого нужен стержень, но у меня его не было. Мной двигало наивное юношеское легкомыслие. Я думал, что мне ничего за это не будет. И действительно. Мне ничего не было. Только я вот не учел, что причиной моей погибели, — он произносит это чересчур театрально, как бы пытаясь снять тон возникшего напряжения, но ни один мускул на чужом лице не двигается, — стану я сам. — Прожигаешь пальцы сигаретами, потому что ничего не чувствуешь, а потом сидишь в углу комнаты, покачиваясь из стороны сторону, потому что так голова меньше трещит. Я разбил несколько своих машин в дребезги. И все время был жар, — Винс прижимает колени к себе. — Как сейчас. И так по новой. Калеб пытается подобрать слова, но ничего не приходит в голову. — Хорошо, что все в прошлом. Верно? — Я никогда не видел твоего имени в книжном или архивах. — Я писал под псевдонимом. — И как давно ты писал что-то? — Сегодня. Можешь полистать.