Кэйа Альберих-Рагнвиндр

      Дилюк доживает до первых крупных снежинок. В тот день Кэйи нет, он на службе и Рагнвиндр, словно ребёнок, торопливо открывает двери на балкон, весь уже присыпанный чистым, белым, хрустящим снегом, и вдыхает полной грудью, до того болящей и стеснённой, морозный воздух. В одной пижаме, мужчина ёжится от холода, однако не торопится заходить обратно.       В горле першит, и грудь, лёгкие болят, Дилюк жаловался на это Барбаре, и та как могла, лечила, давала обезболивающие, но всё оставалось тщетным. С печальной улыбкой аристократ ловит на свои худые бледные руки снежинки, стремительно тающие на коже. Теперь он уверен — это его последняя зима. Видимо, нужно нести наказание за причиненённую боль близким, за равнодушие, за горделивость, за жестокость, грехов у Дилюка и правда скопилось, пришло время платить. Рагнвиндр посмеивается, ведь никогда не был религиозным, да и сейчас он сознаёт, что просто ищет оправдания своей такой скорой и несправедливой смерти.       Дилюк заходится в приступе тяжёлого кашля, он чувствует, словно что-то застряло в лёгких и горле и не даёт сделать полноценный вдох. Рагнвиндр валится на колени и хватается то за горло, царапая кожу ногтями, то за грудь, и кашляет до тех пор, пока не отхаркивает тёмные сгустки крови. Ужас, к удивлению самого Дилюка, не захватывает его, как он предполагал. Мужчина с каким-то отстранённым спокойствием смотрит на такую алую кровь на девственно белом снегу и находит это красивым, прежде чем начинается очередной приступ кровавого кашля.       Дилюк долго сидит на балконе, мерно покачиваясь, пока не слышит оклики Кэйи, вернувшегося из штаба рыцарей. Альберих заходит в их комнату и с возмущением начинает читать нотации Дилюку, пока тот сидит к нему спиной и молчит. Ему просто страшно сказать, страшно увидеть боль Кэйи. — Зачем ты на холод вышел? Люк, тебе же нель… — Дилюк оборачивается и Кэйа замирает, а потом с болезненным вскриком подает рядом. — Дилюк… — В отличие от принявшего своё положение Дилюка, Кэйа ни на секунду не терял надежды и был оптимистично настроен, за что сейчас расплачивается в полной мере. Альберих берёт запачканные кровью и слюной ладони в свои дрожащие от ужаса руки, смотрит на красно-бордовые губы с трещинками, бледное лицо с лихорадочно пылающими щеками, такие же алые волосы со снежинками в них и не верит, не хочет верить. — Нет, нет, нет… — Дилюк даёт время Кэйе для того, чтобы тот выплеснул эмоции, чтобы осознал. Рыцарь бормочет, неверяще смотрит на красное пятно на балконе, уже присыпанное белым свежим снегом, когда закрывает двери в комнату. Рагнвиндр уже снова сидит на кровати и думает, что если это таки расплата за его грехи, то почему должен страдать Кэйа, он ведь и без того несёт слишком тяжёлый груз, и не заслужил смерти ещё одного близкого. После этого капитану кавалерии предстаёт остаться совсем одному в этом мире. Дилюк надеется, что кто-то будет с его рыцарем рядом хотя бы первое время, как его не станет. — Прости, что из-за меня ты страдаешь… — Хрипло произносит Дилюк, пока Кэйа тёплой тканью оттирает его лицо и руки. — Ничего, это всё ничего, Альбедо позовём, он-то уж точно сможет помочь нам, ничего-ничего, спра-авимся… — Дилюк кивает. Если Кэйа хочет — пусть зовёт, больше он против заботы возражать не станет. Весь вечер рыцарь не отходит от мужчины, невесомо касаясь то руки, то волос, то лица, смотрит подолгу, прищуриваясь, словно запомнить пытается всё. Кэйа и сам не осознаёт того, что готовится к тому, что Дилюка в его жизни может не стать.       Несчастья на дом Рагнвиндров сваливаются одно за другим, раздражая Дилюка. На кухне прорвало водопровод, у виноделов сломался аппарат, лес, необходимый для перестройки таверны всё никак не привозили. Когда приходит Альбедо, через неделю после того, как его срочно вызвали на Винокурню, то застаёт Дилюка в абсолютно расстроенных чувствах, Кэйа отводит силой алхимика в сторону, чтобы рассказать, как обстоят дела. — Раздражён очень, тут столько ещё и навалилось всё, каждый день что-то да случается. Кровью кашляет часто, но я знаешь чего больше боюсь? — Шёпотом начинает Кэйа, и Альбедо хмуро одним кивком спрашивает. Сегодня алхимик собран сильнее, чем обычно, слушает внимательно каждое слово человека, живущего с больным под одной крышей. — Я дыхания его боюсь. Ты же знаешь, как дышат в этой болезни при взволнованных чувствах? — Альбедо снова кивает на этот торопливый и сбивчивый шёпот, первый раз сомневаясь в своих силах. Если всё уже так далеко зашло, то справится ли он? Алхимик с рыцарем тихо стучат в двери кабинета аристократа и получают разрешение. — Я могу осмотреть вас мастер Дилюк? — Альбедо смотрит, как резко поднимает голову мужчина. Алхимику жутко было видеть сколько жалкого, страдающего в этом искривленном болью, исхудавшем, чахоточном лице, в этих иссохших, запекшихся кровью губах было отчаяния и надежды на одного него. — Я не для себя хочу выжить, а для него. — Дилюк говорит очень хрипло из-за ставшего постоянно его мучить кашля, и Альбедо всё понимает. Как и то, что единственное, чем он может теперь помочь Рагнвиндру — это облегчить боль. Алхимик не решается сказать никому из мужчин, что вызови они его сразу же, а не Барбару, то болезнь можно было изничтожить полностью, а не просто потушить до определённого момента, который как раз и настал, но решает отметить это в своём дневнике на будущее. — Мастер Дилюк, вы готовы услышать всякую новость? — Альбедо не знает, как ведут себя врачи, но прежде ему ещё никогда не приходилось говорить кому-то о скорой смерти этого человека. Дилюк после осмотра одевается, садится снова за свой стол и кивает. — Я могу только облегчить вашу боль, но не вылечить. Теперь уже поздно. — Алхимик наблюдает, как сжимаются пальцы в кулаки, как чуть дрожат губы, как прерывается дыхание, как исчезает всякая надежда. — Ты мне скажи, можно было что-то изменить, если бы тебя вызвали сразу? — Дилюк смотрит прямо, огонь в его глазах ещё не совсем угас и под этим взглядом Альбедо не может лгать. — Да, полностью. — Альбедо произносит это глухо, и Дилюк с сожалением кивает. — Кэйе только этого не говори, никогда в жизни не говори, ладно? — Алхимик кивает, не скажет, в конце концов он и Дилюку-то не хотел, хотя сам больной имел право знать. — Ладно… — Рагнвиндр судоржно вдыхает-выдыхает, собираясь с силами. — Позови Кэйю, пожалуйста. И если у тебя есть что-то успокаивающее, дай ему, по-другому он не перенесёт, не выдержит. — Дилюк не боялся никогда и ничего так сильно, как реакции любимого человека на печальную и горькую весть, теперь окончательный приговор.

Кэйа садится на диван рядом со столом и с надеждой смотрит на Альбедо, отводящего взгляд, но разговор начинает сам хозяин Винокурни. — Кэйа, послушай, это тяжело слышать, но мы знаем, что происходит с детьми, когда им долго врут о смерти их родителей. Это конец. Альбедо принесёт всё необходимое для облегчения течения чахотки, но спасти он меня не может. Никак. Кэйа! — Дилюк поднимается из-за стола, когда Кэйа зло вскрикивает и поднимается на ноги. Он со злыми слезами смотрит то на аристократа, то на алхимика, надеясь, что они решили так жестоко пошутить, но никто не смеётся. Дилюк усаживает рыцаря обратно на диван, приобнимает, укладывает голову на свою грудь, Альбедо присаживается рядом, сочувствующе поглаживая капитана кавалерии по руке, и ему самому хочется плакать. — Я попробую что-нибудь придумать, Кэйа, это всё-таки ещё не конец… — Альбедо слышит, как Кэйа отпустил себя и позволил разрыдаться, отчаянно хватаясь руками за Дилюка, словно тот растает, как снег за окном. — Альбедо, прости, можешь ненадолго оставить нас? Слуги подготовят тебе комнату, только скажи им. — Дилюк гладит Кэйю по волосам, по спине и сам едва сдерживает горькие всхлипы. Альбедо понимающе кивает и удаляется из кабинета. Им двоим нужно побыть одним. — Это не должно быть так! — Кэйе обидно, больно, страшно, но Дилюк целует его в макушку, в виски и тот немного успокаивается, зло оттирает слёзы со своих щёк. — Это не должно быть так. У нас только всё стало налаживаться, за что? — Альберих беспорядочно шепчет, держа руки Дилюка в своих. — Это жизнь, Кэйа, не всегда всё заканчивается счастливым концом. — Дилюк закашливается, спешно доставая носовой платок, Кэйа собирается весь, осторожно поглаживает, похлопывает по спине, сразу забывая про своё горе, смотрит, как ткань пачкается тёмно красным, в кабинет влетает Альбедо со своей помощью.       Когда Дилюка уложили в постель, Альберих не отходит ни на секунду даже поесть, как и полагается рыцарю своего господина. — Я сделаю всё, что только смогу, Кэйа. — Альбедо ставит рядом с мужчиной успокаивающее, видя, как того мелко трясёт. Дилюк на время заснул и теперь они разговаривают шёпотом, чтобы не тревожить несчастного обречённого. — Конечно. Ты у нас талантливый… — Кэйа покачивается из стороны в сторону, словно потерявший рассудок, и Альбедо переживает, как бы капитан кавалерии ничего с собой не сделал, заставляет силой выпить лекарство. — Ты его поддержка, тебе держаться нужно, ослабнешь, кто ему поможет так хорошо, как это делаешь ты? — Альбедо редко проявлял яркие эмоции, но он человек, а потому поглаживает Кэйю по спине, одновременно посматривая за больным, рыцарь несколько раз судорожно кивает. Спустя час, когда Альберих, кажется, немного приходит в себя, алхимик уходит в другую комнату, временно оборудованную под его лабораторию. Ему хочется верить, что за короткое время ему удастся создать лекарство.       Кэйа смотрит на исхудавшее лицо Дилюка, прислушивается к тихому дыханию и зло сжимает зубы от почти ненависти на себя, что молился всем богам, чтобы они не забирали у него его любимого человека. Грош цена всем этим архонтам, так важно задравшим свои носы! Прав был его народ, что бросил вызов самой Селестии.       Дилюк стал слабеть день ото дня, иногда совсем не имея сил дойти даже до уборной. В такие дни Кэйа носил его на руках, не испытывая и капли отвращения. Мужчина замкнулся, стал реже говорить, бывало, лежит на постели и смотрит в одну точку весь день, не двигаясь, а бывало, что Альбериха от себя не отпускал, такие дни они проводили в постели, рыцарь тогда его неустанно всего зацеловывал, плакал, просил о невозможном: не оставлять его, и Дилюк не сдерживался и плакал вместе с несчастным мужчиной. То, что предложил Альбедо, действительно помогало переносить боль, иногда даже становилось чуть легче, чтобы выйти дальше второго этажа немного погулять. Барбара и Сахароза присоединились к Альбедо, всё ещё лелея робкую надежду на спасение последнего Рагнвиндра, Кэйа только с виду смирился, ловил каждое мгновение с мужчиной. Алхимик не раз заставал Дилюка, прижимающего руки к саднящей груди, в цепких объятиях рыцаря, греющего слабое тело.       Через три месяца стало совсем худо. Разум у Дилюка иногда мешался и он тихо с кем-то беседовал, Кэйа подозревал, что с давно ушедшим отцом, так, говорили, бывает перед скорой смертью. Рыцарь отказывался верить до последнего.       Раз пришла Розария, твёрдо решившая быть на похоронах самой приличной монашкой, хотя бы в благодарность за то, что Дилюк не раз наливал ей бесплатно в сложные для молодой женщины дни, и ничего не требовал после. Так вышло, что в Архонтов в этом поместье теперь верила одна только Барбара. Когда к уже образовавшейся компании зашёл Венти, надеясь как-то подбодрить и Кэйю, и Дилюка, и даже ему, всякое видевшее, стало страшно. На Винокурне стояла абсолютная тишина, шторы были раскрыты (от Розарии бард уже знал, что Дилюк хотел видеть солнечный свет как можно чаще, даже если он раздражал болящие глаза. Венти с помощью ветров старался чаще убирать тучи, в конце концов это не так уж и сложно — подарить последнюю радость), едко пахло некоторыми лекарственными травами и чем-то ещё, чему не удалось дать определение, но это, вероятно, дело рук алхимика. Жуткое место, где всё теперь определяла смерть. Альбедо к нему же и спускается, привычным жестом прося присесть. — У Дилюка голова часто болит, в эти моменты он подремать старается, а Кэйа его охраняет, словно дракон. Если есть желание, можешь подождать пока что. — Венти молча соглашается. Всё в поместье говорило о горе и скорой смерти, и нарушать эту мёртвую ужасающую тишину у барда не хватает смелости, кому, как не ему, знать боль потери близкого и любимого человека.       Войти к больному удаётся только спустя полтора часа. Дилюк ему усмехается, тихо шепча «Барбатос», но Кэйа этого не замечает, а Венти старательно делает вид, что не услышал, да и на больного старается не смотреть, так тяжело ему было видеть, как сильный мечник, разбрасывающий Орден Бездны голыми руками, теперь был только лишь собственной тенью. — Прости, что встречаю в таком виде, но сил у меня всё меньше, а Кэйа не железный, чтобы за всем уследить. Он и так у меня молодец, держится. — Дилюк поправляет свою чистую и выглаженную пижаму, влюблено смотрит на Кэйю, поджимающего губы и выглядящего так плохо, словно болен здесь он. — Ничего, это не страшно. Сохранят тебя Арх… — Хочет сказать успокаивающую фразу, как Кэйа резко меняется в лице, раздражённо рычит, хлопает пачкой документов по столу и уходит с озлобленным: «Я принесу чай». — В нашем доме больше не чтут богов. Мне всё равно, Кэйа — ненавидит их за одно только то, что я умираю, прости его и не осуждай, как это великодушно сделала Барбара. — Дилюк отходит к окну, после сна ему стало немного лучше, появились на какое-то время силы. Венти кивает, он и не собирался злиться. — Я уже наказывал Джинн и Розарии, попрошу об этом и тебя — вы там приглядите за ним, когда меня не станет, а то он же балбес. — У Дилюка находятся силы пошутить и улыбнуться, и Венти с невесёлой улыбкой обещает, что даже пить больше не станет, чтобы приглядеть за рыцарем, а самому больно также, как и тогда, когда он потерял своего дорогого друга. Он не знает, как подбодрить того, кто уже обречён, но Дилюк подозрительно спокоен. — Сложнее всего было привыкнуть к тому, что я слаб. Я всегда относился к смерти легко, мол, она приходит за каждым, и не сбежишь. Когда коснулось меня, я понял как много всего мне ещё хочется сделать, как мало я сделал, как мало я говорил, и как мне жаль упущенного времени. В дневниках там понаписал всякого бреда, особенно когда горячка была, потом… — Дилюк делает паузу и тяжёлый вздох. — Потом прочитаете, хоть книгу пишите, там никаких тайн, так, что-то вроде исповеди, ни одной твоей служительнице я не хочу говорить, что меня терзает, не то, чтобы не доверяю, просто не хочу. Но я рад, что ты пришёл. Я теперь всем вам радуюсь. — Дилюк садится в кресло, которое обычно занимает Кэйа, и расслабляется. — Что станет с винокурней? — Венти не беспокоится о том, что вина больше не будет, ему жаль, что умирает древний клан, расцвет которого он застал и закат которого ему тоже приходится увидеть. Дилюк понимает вопрос и не обижается. — Я написал завещание, как надо, так вскроете его, пока не хочу об этом говорить, чувствую себя, знаешь, мертвее. — Аристократ хрипло смеётся, закашливаясь очередным тяжёлым кровавым кашлем, и Венти страшно, так страшно, как не было во время Войны Архонтов. Кэйа моментально влетает в комнату, ставя поднос с чашками чая со скоростью и искусством официантов таверн. — Люк… — Рыцарь снова поглаживает по спине, шепчет что-то неразборчиво успокаивающе. У Альбериха на лице залегла глубокая тень горя, весь он, кажется, постарел на десяток лет, барду чудится, что он видит седые волоски в синих волосах.       Когда Венти уводит Кэйю поговорить и немного отвлечь, Дилюк вспоминает, как дрожала его собственная рука, когда он писал завещание, и как капали на бумагу глупые горячие слёзы. Он лгал. Лгал каждую секунду. Дилюку было страшно и больно умирать, но он держался с холодным достоинством только ради Кэйи, чьи нервы окончательно расстроились, и кто знает, сколько бы сил осталось у капитана кавалерии, поддавайся Рагнвиндр панике. Дилюк позволил себе расписывать всю боль в дневниках, бумага не расскажет, а когда Кэйа найдёт писанину, то уже должен хоть немного оправиться от горя.       Дилюку было плохо, он часто впадал в беспамятство, несвязно произнося обрывки фраз. Когда мужчина приходил в себя, глаза его лихорадочно блестели, и он осматривал всех с больной тоскливостью. Возле постели его дежурила Барбара и Кэйа, подавая воду по первой тихой просьбе.       В один день погода выдалась тёплой и ясной, пели птицы, жизнь и любовь возвращались в Мондштадт, но ни одна весна не была так противна Кэйе, как эта. Он сидел в кабинете Дилюка, заполнял некоторые документы, как к нему забежала Аделинда в невозможной панике. — Господин… У господина кровь горлом пошла! — Кэйа подрывается, роняя кресло, и бежит к комнате Дилюка, где двери были распахнуты. Мужчина сидит на краю кровати и невидяще смотрит в стену, на лбу его выступил лихорадочный холодный пот, дыхание было неровным и прерывистым, а на губах алела запекшаяся кровь, щеки у него бледные с красными пятнами. Рядом стоит хмурый Альбедо, смотрит на большое кровавое пятно, растёкшееся после того, как Дилюк упал. — Почти стакан, резко хлынула. Кровотечение лёгочное, но кровь пока отошла. — Алхимик поджимает губы, это было концом. Дилюк поднимает пристальный, измученный взгляд на Кэйю, принявшегося отирать лоб аристократа своим платком. Рагнвиндр убирает чужие руки от себя и упирается лбом в чужое плечо. Дрожь своих рук мужчина игнорирует. — Плохо, обними, мне страшно. — Единственный раз Дилюк признаётся в этом и только перед смертью, и Кэйа немедленно выполняет его просьбу, прижимая мужчину к себе. Остальные садятся на свободные поверхности, кто слабее духом — выходят из спальни.       Спустя время аристократ ложится на многочисленные подушки, беспокойный горячечный бред захватывает его разум. — Наконец-то отдохну, измучила меня эта чахотка. Исповедаться? — Дилюк переводит взгляд на вошедшую Барбару, прижимавшую к груди книгу. — Мой ответ всё тот же: нет, не буду, за свои грехи отвечать надобно самому и самому в них каяться, нечего бегать. — Рагнвиндр снова кашляет, смотрит на капитана кавалерии, по чьим впалым щекам чертили дорожки слёзы, одна за другой. — Ну что ты плачешь, глупый? Не плачь, я ж рядом буду, обещаю, просто не так, как живой. — Дилюк гладит Кэйю по рукам, смотрит так влюбленно, будто совершенно здоров, не обращает внимание на окружающих их людей, а потом его снова настигает бред.       Дилюк то лежит, иногда что-то произнося губами, с засохшей на них кровью, то приподнимается, осматривая комнату пустым взглядом и падая обратно на подушки. Дыхание его стало совсем рваным и трудным, и слышно было, будто что-то клокотало слабо в горле.       К вечеру Дилюк будто пришёл в себя, беспокойно ища взглядом Кэйю, сидящего всё время подле. — Кэйа, где ты? — Рагнвиндр поворачивает голову, а рыцарь подтягивается на руках поближе, чтобы аристократ не напрягался, не тратил свои последние драгоценные силы. — Я здесь, Люк, здесь. — Кэйа уже не плачет, но только от того, что и слёз не осталось, берёт в свою руку совсем иссохшуюся руку Дилюка и прижимает к своей щеке. Аристократ улыбается, слабо гладит рыцаря по лицу. — Кэйа, о, Кэйа, прости, что тебе пришлось все обиды мира на себя, ты же этого не заслужил, все мы тебя только мучили… — Дилюк радуется как ребёнок поцелую в лоб и истеричному кивку. — Конечно, конечно, я прощаю, но я и не держал обиды, Люк. — Он шепчет и Альбедо отворачивается, вытирая слёзы, не в силах выдерживать этой сцены смерти, Барбара тихо, чтобы не раздражать Кэйю, возносит свои молитвы Барбатосу, Розария стоит за дверью, считая, что ей здесь точно не место, и Сахарозу не пуская, не место юной девушке там, среди всего этого тяжёлого горя, Венти сидит на полу, около ног монахини и молчит, прислушиваясь ко всему, что происходит за дверью.       Дилюк снова впал в забытьё, но это было уже последним. Он последний раз взглянул на такой яркий, огненный закат, судорожно вздохнул. — Ну, довольно. — Тихо прошептал, как перед прыжком в бездну, как-то радостно и громко произнёс имя отца и дыхание Дилюка оборвалось. На время воцаряется тишина, никто не решается даже вздохнуть, даже молитвы Барбары больше не читались.       Кэйа заходится горьким рыданием, упав на грудь покойника, Розария заходит в комнату, со скорбью смотря на исхудавшее тело Дилюка и думает, что он и правда был рад смерти, чахотка слишком уж измучила его. Монахиня садится рядом с Кэйей и кладёт руку ему на плечо, предварительно сняв свои украшения, гладит с лаской, на которую ранее была не способна.       Отходить от тела и ложиться спать Кэйа радикально отказывается, Розария остаётся с ним, понимая, что ему нужно набыться с Дилюком, насмотреться в последний раз. Альберих обнимает себя за плечи и кусает губы.       Подготовкой к похоронам занимается Джинн, Розария на подхвате, потому что капитан кавалерии был не в состоянии общаться, что уж говорить о том, чтобы организовать такое мероприятие. Венти всё время был рядом с Кэйей, чтобы тот с собой что-нибудь не сотворил в одиночестве.       Смотреть на Дилюка в гробу было не выносимо, но Кэйа смотрел с абсолютным упрямством. Лицо покойника было таким умиротворённым, словно тот всего лишь заснул, и рыцарю было по-прежнему больно, но главное, что Рагнвиндр освободился от боли, мучившей его эти два года. Ему теперь, должно быть, хорошо и это единственное, что радует несчастного рыцаря.       Хоронят аристократа рядом с отцом, и Альбериху от этого хуже, перед глазами встаёт воспоминание того, как умер его приёмный родитель. Вот и всё, клана Рагнвиндр больше не существует нигде, кроме как на страницах истории.       На прощание с Дилюком пришёл, кажется, весь Мондштадт, и каждый оплакивал последнего Рагнвиндра, совершенно искренне и открыто. Джинн обнимала сестру, а та её, и по щекам обеих девушек текли слёзы, Барбара винила себя, в том, что не смогла помочь, Альбедо не позволял себе слёз, сохранял разум, на случай, если кому потребуется помощь, но смотря на быстро прибывшего путешественника, так опечаленного смертью его друга, обретённого в своём длинном приключении, старался успокоить, понимая, что если не будет успокаивать Итэра, не сдержится сам. Донна держит в дрожащих руках пару цветков, прижимая их бережно к груди. Малышка Кли, которую никто не должен был брать на такое мероприятие, жалась к Кэйе и хныкала. Когда гроб с телом начали заколачивать, рыцарь берёт маленькую девочку на руки и прижимает к себе крепко, ища спасения хоть в ком-нибудь, но быстро отпускает и советует отойти куда-нибудь дальше, надеясь, что это не травмирует ребёнка. В момент, когда гробовщики начинают закидывать гроб землёй, Кэйа неосознанно делает несколько шагов к яме, желая рухнуть туда же и быть закопанным вместе с Дилюком, но его останавливают сильные руки Розарии. — Не надо. — Молодая женщина не говорит лишних и пустых слов, но Кэйа чувствует её поддержку. Венти стоит тут же, готовый среагировать словесно, выигрывая в этом у монахини, если это понадобится. На похороны, Розария, как и обещала себе, приходит в самой приличной одежде, что у неё была.       На поминки люди разбредаются неохотно, за столом не едят и пьют мало, помятуя о том, что мастер Дилюк алкоголя не любил. Впервые, верно, смерть другого человека, задела столько в душах других, ведь неофициально Дилюк носил звание король Мондштадта без короны, и знал его каждый.       Когда Розарии и Джинн удаётся увести Кэйю, слепо смотрящего на свежую землю, Венти долго ещё глядит на надгробие, снимает с берета цветок и оставляет около могильного камня. — Спи спокойно, мой друг, я не дам Мондштадту тебя забыть, и мы с Розарией убережём Кэйю, можешь не бояться. — Венти смахивает слёзы, закусывая щёку изнутри, и возвращается в дом, где уже снова царит гнетущая тишина. — Где Кэйа? — Венти подходит к Джинн. — Ему напомнили о завещании, его это задело, ушёл в комнату, в свою, не Дилюка, попросил пока не беспокоить, свято клялся, что ничего с собой не сделает, но думаю, что Розария следит за ним. — Венти кивает. Розария естественно следит за скорбящим, на неё всегда можно положиться.       Кэйа валится на кровать. Завещание. Продажные собаки, что ему до бумажек, когда он больше никогда не увидит Дилюка, не коснётся алых волос, не поцелует в висок, они больше никогда не заснут в объятиях друг друга? Кэйа ненавидит тот регион, куда Дилюк отправился два года назад, себя, за то, что не смог чем-то помочь, ненавидит богов, так жестокого отобравших его дорого человека, в очередной раз! Сейчас рыцарь ненавидит всех. — Кажется, я всегда теряю то, что мне дорого. — Кэйа глухо смеётся, переворачиваясь на спину. Он смеётся, он плачет, душа его рвётся, и он так отчаянно хочет быть мёртвым, чтобы было не так больно, чтобы встретиться там со своим любимым человеком. Альберих не замечает, как пустой сон захватывает его.       Пробуждение даётся тяжело, отдаётся болью в голове. Кэйа сожалеет, что не потерял память, и что его сердце не остановилось во сне. Рыцарь выходит в коридор и видит Розарию, монахиня простояла на страже всю ночь, прислушиваясь к каждому шороху. Кэйа смотрит на неё убитым взглядом, и женщина позволяет себе прижать друга к своей груди. — Мы рядом, Кэйа. Ты не один. Джинн сказала, что сколько времени тебе понадобится, столько ты и можешь не работать, она всё подпишет, Альбедо оставил успокоительного, он ушёл к Барбаре, им, кажется, о чём-то нужно поговорить. — Голос Розарии звучит так ровно, что Кэйа позволяет себе забыться на секунду. — Не, я выйду, здесь всё, — Кэйа обводит руками видимое пространство дома. — О нём напоминает, им дышит. Если останусь, то сойду с ума. Мне нужно время. — Челюсть у рыцаря дрожит, он шумно дышит носом, но ему удаётся себя сдержать. Розария кивает. Кому, как не ей знать о том, как избежать воспоминаний о том, чего помнить не хочешь? Два дня Кэйа работал, не засыпая, пока к нему не подходит Джинн. Действующий магистр кладёт рыцарю руку на плечо и с материнской лаской, которой Альберих никогда не знал, говорит: — Ты бы отдохнул. Тяжёлый труд отвлекает, но не помогает. Ещё послание из Винокурни. — Кэйа как в тумане поворачивается, радость появляется во взгляде синего глаза, а потом вспоминает, что от Дилюка ему не получить больше письма и всё гаснет. — Аделинда не хотела бы тебя снова задевать, но нужно вскрыть завещание, горничная переживает о судьбе поместья. — Кэйа падает головой на стол и хватается руками за волосы с воем, потом резко поднимается с преувеличенно бодрым видом, пугая этим Джинн. — Да, завещание, конечно, сейчас отправлюсь, прочту, распоряжение сделаю оттуда же. — Кэйа так стремительно уходит, что молодая женщина даже ответить не успевает.       Аделинда впускает его в особняк молча, скорбно потупив взгляд. Кэйа быстро поднимается в кабинет Дилюка и тупо смотрит на рабочее место, не зная к чему подступиться. Альберих садится за стол, на котором только рамка с фотографией десятилетней давности, где они ещё все вместе, и пустая чернильница. Кэйа вздыхает несколько раз, стараясь привести в порядок себя и собраться.       В первом ящике стола завещания не оказалось, только куча бумаг, в которых рыцарь не разбирался, открыв второй, Кэйа не сдержал эмоций, и слёзы вновь потекли по его щекам. Там лежал давно засохший венок из одуванчиков, который сплёл Дилюку капитан кавалерии вместе с Венти, так аккуратно сохранившийся, но на нём не было пыли, как и в ящике. Дилюку это было важно? Там же лежала книга, в которой лежали листья, собранные по осени. Он так хотел оставить больше воспоминаний о себе…       Кэйа прижимает книгу с гербарием к груди и всхлипывает. Он уйдёт, уйдёт за Дилюком, у него нет сил пережить своё одиночество! Альберих понимает, что ни друзья, ни работа, ни алкоголь, ни время не помогут ему пережить своё горе, и ему хочется вскрыть свои вены и вырезать жалкое сердце, чтобы перестать чувствовать боль, чтобы душа не ныла и не саднила.       Кэйа только из одного только уважения к слугам и последней воле Дилюка продолжает искать завещание. Находится оно в аккуратно запечатанном конверте с печатью, в третьем ящике, там же находится дневник Рагнвиндра. Читая заверенную юристами бумагу, Кэйа давит крик. Весь винный бизнес, винокурня и всё, что принадлежало Дилюку Рагнвиндру переходит в собственность рыцаря Ордо Фавониус, капитана кавалерии Кэйи Альбериха. В конверте была же записка, Дилюк искренне надеялся, что Кэйа не даст пропасть его делу, делу его отца и семьи, не оставит Аделинду и виноделов, аристократ верил, что у его возлюбленного хватит сил жить дальше. Он хотел, чтобы у его возлюбленного хватило сил жить дальше.       Рука рыцаря тянется к карманному ножу, он слабый, он ничтожный, и он не останется в этом мире без Дилюка! Однако у горла лезвие задрожало. Дилюк верил в него. Ему хотелось бы, чтобы Кэйа сохранил память о нём и не бросил тех, кто сохранил верность Рагнвиндру до самого конца, чтобы стал им опорой и поддержкой, стал тем, кем не смог стать сам Дилюк. Это его посмертная воля и выполнить её — долг, а бежать — трусость. Кэйа откладывает нож и хмурится. В голове проносятся тысяча мыслей и ни одна из них не оформляется во что-то здравое. Теперь он глава этого дома, уму не постижимо. Рыцарь проводит в лихорадочном забытье час, прежде, чем осознать всё.       Кэйа выходит на лестницу и окликает главную горничную, взгляд его пуст, а лицо бесстрастно. — Аделинда, Дилюк хотел, чтобы я стал новым хозяином винокурни. Мне нужно в Ордо Фавониус. — Альберих уходит, а женщина кивает. Она знала примерное содержание завещания и была согласна с этим, хотя ей было жаль, что такая громкая фамилия пропала навсегда.       Кэйа приходит в главный штаб Ордо Фавониус, когда Джинн была ещё на рабочем месте, обсуждала что-то с Лизой. Альберих кладёт перед магистром завещание и молчит до того времени, пока она не прочитает всё, на библиотекаря он не реагирует. — Не знаю, насколько уместно тут поздравлять. — Джинн поджимает губы, Лиза отводит свой обычно игривый взгляд. — Ни насколько. Дилюк был последним из Рагнвиндров и, зная всю аристократию, я не хочу, чтобы эта фамилия перестала быть у всех на слуху. — Кэйа бросает свои документы перед магистром. — Свою я терять тоже не хочу. Запиши через дефис. — Кэйа думал оставить свою фамилию, либо взять фамилию Дилюка, выбирать придётся в любом случае, однако он решает сохранить память и не выбирает вовсе.       Джинн страшно от того, как всего за несколько часов изменился капитан кавалерии. Лицо напряжено, брови нахмурены и веет таким странным холодом, будто молодая женщина оказалась внезапно на Драконьем хребте. Она уже понимает замысел Кэйи и знает, что придётся искать нового капитана, потому что Альберих станет на место Дилюка и будет верно исполнять его волю, станет таким же гордым аристократом, каким был ушедший мужчина, лучшим винным магнатом, самым завидным холостяком.       С особой молчаливостью и дрожью рук Джинн подписывает документы и увольнительную. Лиза подходит к Кэйе, кладёт руку на плечо, и без всякого издевательства произносит: — Добро пожаловать, Кэйа Альберих-Рагнвиндр.       Кэйа криво ухмыляется.