Крик души

«?» 03.10.2022.       Я снова затыкаю уши подушкой, которая пропитана терпимой вонью, когда до них доходит очередной Реквием Моцарта. Я ничего не имею против композитора. Моцарт — человек, который вошёл в историю, как великий композитор. У меня нет прчиин ненавидеть его. Но неужели они и вправду думают, что такой метод нас, ублюдков, образумит, и мы станем теми милыми мальчиками-принцами, которых хотели видеть наши мамы, отцы, бабушки и дедушки? Сразу встанем на ноги и пойдем садить миллион деревьев, ухаживать за стариками и давать деньги бомжам, которые, за частую, тратят их на бутылку? Они насильно пытаются в нас внедрить то чувство прекрасного, которое мы получали в детстве, но реальный мир растоптал розовые очки без возможности восстановления. А некоторые и в детстве ничего не получали. Такие как я, например. Во мне прекрасного нет и вряд-ли когда-то будет.       Вот почему я должен жалеть того, кто ставил меня на горох и чуть ли не под пушкой держал меня там? И только попробуй пискнут. Или почему я должен жалеть тех, кто заставлял меня чистить унитаз зубной щёткой, а потом полоскать голову об эту унитазную воду? Или же лежать со сломанным ребром, которые сломали они, на матрасе и голодать, ведь ты никому нахрен не сдался. И таких «или» миллион и одна сотня. И после всего этого дерьма люди сходят с ума, иногда без возвращения назад. Не всегда бывает так, как было прежде. Только через большие усилия, муки, слёзы, сопли и подобная херь, которая вызывает жалость.       — Думаете из меня мог бы вырасти нормальный человек, когда я прошёл через девять кругов ада? — в моих словах была капля жалости, но я быстро глотнул эту вещь. Уткнувшись в стену, я раздумывал о своей никчемной жизни. Я ненавидел свою жизнь, но я люблю то, чем я занимаюсь. — И сейчас прохожу десятый. Я уже понял, что я отбитый на башку, сумасшедший и псих. И меня не вылечить, а знаете почему? Потому, что я не хочу быть прежним, не хочу быть нормальным, мне и так нравится и мне ахеренно, — каждый раз одно и тоже я произношу своему лечащему психотерапевту. Милый старик, со своим приколом. Вообще, он такой душка. Тот самый дед по линии матери. Вот только имени его даже не помню. Вроде, доктор Ломин или Лорин, или Ларин, или ещё что-то на «Л».       — Разве это место — ад? — он обвёл руками и осмотрел комнату глазами, ссылаясь на всё здание. — Это место где помогают таким как Вы, мистер. Учат жить заново. Ставят людей на́ ноги после поломки костей.       — Можно вытащить человека из грязи, но нельзя вытащить грязь из человека. Я не в коляске, чтобы учить меня заново ходить. Если говорить по вашему, то просто нога подвёрнута. И да, это место ужасное. Возможно, здесь и помогают, но я здесь уже пол года и я всё такой же. Что во мне изменилось, доктор? — ещё чуть-чуть и я сгорю от злости. Мои глаза горят от огня, который изображен в них. Будет время и я сожгу эту казарму до пепла, вместе с этими психами. Я сам такой, но эти ублюдки меня бесят до чёртиков, до мурашек по коже, до узла в животе. До пожара моего грёбанного головного мозга.       — Вы перестали грубить, кидаться на всех, строить барьер между нами. Вы, сэр, стали спокойней. И я уверен, что это моя заслуга, — фу, сказала так, будто у нас страсть и любовь. «Ты строишь барьер между нами, милый, я хочу тебя». Я реально псих, что сказал это про себя. С прибыванием здесь — мою крышу уносит торнадом. — Вы рассказали мне о детстве и Ваш голос дрожал. Мне кажется, это не плохие достижения. Вы стали мягче, — на лице мужчины проснулась тёплая, гордая и довольная улыбка. Милашка, блять. Закатив глаза, я откинул голову в потолок. Он и вправду так думает? Неужели не видит мою актерскую игру? Неужели я так хорош, как человек актер?       — Я просто смерился с этим дерьмом, которое здесь происходит. Все люди ужасны. И я в том числе. Я ненавижу их всех. Все вы — вызываете у меня тошноту и боль в животе, — кроме неё. Я никогда не расскажу о ней этому старику, который сидит напротив. При воспоминании её портрета — улыбка самостоятельно поднимается, наверное, до ушей, до неба, до вселенной. Как же я скучаю по своей девочке. По её сладкому смеху. Солнечной улыбке. О ярких, зелёных глазах, которые словно изумруд, но ты не хочешь ех украсть, а наоборот, оставить на месте и любоваться часами, днями, неделями. Она даже не знает меня. Но я знаю её, как книгу нараспашку, каждую строчку наизусть. Такая мысль меня огорчает и забавит. Я хочу, чтобы она тоже в души во мне не чаяла. Как бы я не хотел к ней прикоснуться — сейчас не время. Я скучаю по её голосу, по её причёскам, которые чаще всегда были в стиле 80-х или 90-х. По её подростковому стилю, который был максимально разнообразен. Я скоро сбегу из этого болота, чтобы летать вместе с нашей любовью. Жди меня, крошка.       — Какова причина вашей улыбки?       — Представляю, как буду сжигать это здание к чертям, — улыбка стала ещё шире, во все зубы. Но уже злобная и насмешливая. Как же я люблю издеваться над этим мужиком. Как же я люблю его страх, который кричит на его лице. Конечно, это не сравнится с настоящим страхом, но это тоже благодать для моих глаз.       — Кхм, я не буду это записывать. Лучше расскажите, почему Вас так раздражают люди? В мире есть и хорошие люди, которые могут стать для Вас близким человеком. Есть люди, которые дарят всю душу для людей, — а он всё никак не успокоится. В мире есть только один человек, которого я храню от всех паразитов. И я каждый день схожу с ума, не зная чем занимается моя любовь. Что она чувствует и кто её трогает. И не дай Вселенная и жизнь, целует, да ещё и трахается с каким-то выброском. Но мысленно бью себя по мозгам, чтобы образумить себя и донести до самого себя, что моя любовь — свободный человек, она имеет право делать то, что ей вздумается. И если она с кем-то, то пусть пока гуляет. Но ещё я вдалбливаю в себя, что эта девушка — скромный, невинный человек, которого не интересуют мужские члены и в целом парни. Я знаю, что она любит только своих друзей и вишню — это всё, что её интересует. Также я каждый раз накручиваю себя, думая, что мою крошку обижают, оскорбляют, да и в целом относятся не уважительно. И каждый раз мои руки тешутся, а разум сходит с места. Агрессию некуда девать. Как на зло никто не приходит в это время. Поэтому под руку попадает даже подушка. А в основном стена, после которой болят кости пальцев и поэтому мои руки чаще всего в бинтах. А мои уши гниют от отчитывания медсестер.       — Хм, не разу не видел таких. Я понимаю, что они однозначно существуют. Но все люди, которые были на моём пути — были предателями, мусором и монстрами, но их больше нет, не беспокойтесь. — Собственно в чём причина моего нахождения здесь? Как раз таки в том, что меня подставили, предали. Ублюдок по имени Герри выбрал свою мамашку, которая такая же отбитая, как и он, которой далеко плевать на своего жалкого сынка. Если бы он помог мне, то я бы успел убежать и спрятаться, ибо ловкость мое второе имя и переиграть меня не удаться. Я мог это сделать, но я не рассчитывал, что Герри убежит, бросив меня и смеявшись надо мной. В общем, этот ублюдок ещё поплатиться за всё. Тоже жди меня, чёрт. — Хотя один ходит на свободе, поэтому будьте бдительны. Он ещё сумасшедшее меня. Просто больной мудак, — в моих глазах пепел, а нога трясётся, когда перед глазами его довольная рожа и он убегает, пока на меня одевают наручники и садят в машину, говоря что-то. Но единственное, что я делаю — это сжигаю тело подлеца.       — Спасибо, буду.       — Хотя он слабак, даже Вы его повалите. Считайте, что это комплимент, — аж зубы скрипят, думая об этом ублюдке. Уже представляю, как расчленю его органы и отправлю посылку его матери. Уже представляю её лицо и лицо его сынка перед смертью. Я заставлю его извиняться. Возможно, смерть для него — это награда. Но я наслышан, что у него панический страх смерти, ибо он одержим жизнью. Так бы я его мучал разными пытками. От крыс, которые съедят его член, до сжатия черепа, чтоб его мозги полились через уши.       — Хорошо, приму за комплимент, спасибо, — седые брови мужика полезли чуть ли не на скальп. Неженка. Как он ещё работает психотерапевтом?       — Когда меня выпустят? Я веду себя уже как целка, мне уже три недели как не вкалывают успокоительное и не одевают рубашку, — делаю вид, что нормальный, хотя в голове буря. Я не могу сидеть и ничего не делать. Не могу тупо лежать и слушать музыку, пока за стенами кипит жизнь и люди что-то делают. Живут, например.       — Понимаете, — он томно выдохнул, отложив свой блокнот в сторону, — на ваших плечах убийство, страшное убийство, и пока мы не до конца уверенны, что Вы здоровы и Вас можно пускать в общество. — я кидаю убийственный взгляд на старого, не понимая, что он сейчас сказал. Я ещё никогда так мирно не вёл себя. Вечно строю из себя прилежного мальчика-конфетку, который и муху не обидит. Мне ещё надо надеть рубашку в клетку и штаны с помочами для полного комплекта.       — Почему не здоров? — я сильно напрягся. Я кучу раз слышал эту фразу в свой адрес. Не знаю почему именно сейчас меня колбасит от раздражения, как осиновый лист. Волосы дымом встают, кулаки дрожат, а в груди жар. Вдох и выдох.       — Мистер, спокойнее. — доктор явно уяснил моё поведение и уже сам облокотился на колени для зрительного контакта. — Пройдёт месяц и мы посмотрим на Ваше поведение. Сами рассудите, Вы — убийца. И так просто выставить Вас за пределы мы не можем.       — Я не убиваю, а наказываю людей. Я привожу Смерть только к плохим людям, которые не заслужили жить эту жизнь. Которые делают вокруг себя мусор, уничтожая общество вокруг. Я принимаю их маску, чтобы убрать грязь от этого мира. — я становлюсь спокойнее, когда ловлю истину моей работе, — Хотя этот грязный мир ничто не спасёт, — я резко оттолкнулся от колен, чтобы чуть прилечь на диванчик. Обожаю эти сеансы из-за этого предмета. Диван явно выполнен из дорогой ткани да и пружины явно не просты, с каким-то пафосом. Вообще, кабинет мистера — это единственное разнообразие, которые видят мои глаза. Стены кабинета покрашены в лавандовый цвет. Лавандовый цвет — один из любимый цветов моей крошки. Этот цвет помогает мне успокоится, вспоминая этот факт. Тогда я представляю, что она сидит или стоит, не важно, главное, что рядом. Не думаю, что моя крошка бы была довольна тем, что я кричу на деда напротив. Её сердце стало бы эмпатным. Да и в целом, она бы возмущалась, что я называю его стариком или дедом. Но я просто не помню его имя, а бейджик он не носит. Поэтому для меня он имеет аж три имени: дед, старик и мистер. Ну и его призвание: доктор. А он, походу, тоже не помнит, ведь для него я Мистер. На самом деле клёво звучит. Сразу чувствую себя пиздец блатным.       — А Вы заслуживаете жить, мистер? — лицо старика стало хмурым, как погода осенью в октябре. Дед явно разошёлся. Но меня только забавляет. Наконец-то нормальная тема для разговора, а не эти слюни. Наконец-то я вижу в нём настоящую сущность, его чёртики, которые танцуют под дудку, стуча своими копытами.       — Смелый вопрос для психа от психотерапевта, — из меня вышел лёгкий смешок. — Только другим этот вопрос не задавайте, а-то они могут обидеться. И нет, я не заслуживаю жизнь. Но жизнь заслуживает меня. Кто, если не я, будет истреблять педофилов, насильников и просто мудаков этого мира? Я не настолько жесток, чтобы убивать детей, не волнуйтесь. Но остальные будут наказаны мной. — я облокотился на колени, чтобы быть ближе и прожечь врача взглядом. Мне нравится эта игра. Мои глаза явно горят от счастья и от азарта.       — Разве Вы — Бог, чтобы решать: кому жить, а кому нет? — деду явно нравится этот разговор, наблюдая за его расслабленной позе и ухмылке. Руки были скрещены, ноги тоже.       — Я не верю в Бога, поэтому у меня нет границ, и я делаю, что хочу. Моя жить полна свободы. Разве не для этого создана жизнь, чтобы жить так, как тебе хочется?       — Если бы каждый человек был бы свободен и делал всё, что он бы захотел, то мира бы и не было. Люди бы сошли с ума, начался бы беспорядок. И мусора, мистер, было бы намного больше.       — Думаете, психа остановят какие-то правила, написанные на бумажке? Он сделает то, что захочет, что придёт на ум в его больную башку. И клал он хер на лоб законов. — в моих глазах азарт. Накидайте мне ещё карты, и я разорву эту психушку на осколки, пока буду наблюдать за этим горящими глазами и дрожать от своеобразного оргазма.       — Думаю, если бы не законы, то психов было бы больше, а психбольниц было столько же, сколько церквей в нашем мире. — говорил он, жестикулируя руками.— Возможно, Вы и правы. Но тем не менее мы живём один раз. И да — есть законы или их нет — люди поистине будут психами, но просто будут трусливыми показать это, а так в нашем мире достаточно ублюдков. — не знаю играл ли я сейчас здорового дурака или же сказал правду, но тем не менее я хочу побыть наедине с собой и подумать о своей звезде. — Если честно, то я устал и хочу побыть один. — я смотрел в окно, где стояла решётка и мечтал почувствовать воздух свободы, и начать снова вести свои порядки на улице. Я скучаю по запаху крови, по мясу и по крикам людей.       — Сегодня в три будет прогулка. Возможно, там ещё увидимся. Хорошо отдыха, мистер. И знайте, что жизнь прекрасна, не опускайте возможность жить её, — улыбнулся старик широкой улыбкой, а посмотрев на его лицо, я увидел лицо Чикатило. Боже, их улыбка словно двойняшки. Не различишь.       Выйдя из кабинета, меня встретил огромный санитар. Как горилла. Даже как-то пугает. Его мина всегда на серьёзке. Как только я не пытался развеселить его, он смотрел прямо с каменным лицом, шагая тяжёлыми шагами. Истукан. В общем, я уверен, что внутри он тот ещё душка и милашка.       — Ты бы отлично подошёл на роль Кинг Конга, чувак, — я смотрел на него с надеждой, что он хотя бы рассердится, наорет, изобьет, я не знаю, хоть что-то, хоть какие-то движение. — Но ты крут. Правда. Возможно, ты бы был моим кумиром, я обязательно запомню тебя, — улыбался я, продолжая смотреть в его камень. Ноль эмоций, конечно. Томно вздохнув, я зашёл в свою палату. Меня сразу закрыли. Наблюдая за этим процессом, я с грустью повернулся к окну, на котором была чёрная решётка. Тюряга. За окном зима. Солнце тёплое, но дождей достаточно. И всё там хорошо. Никаких криков психов. Нет, я люблю крики людей, но не психов. Они явно отличаются. У них разные эмоции и разный посыл. У людей — горечь, мольба, боль, пощада. У психов — забава, только чтоб внимание привлечь, да и вообще их крики — иллюзия. Вот этим они меня и бесят.       Неделя.       Семь дней.       Я устало лег на кровать, закрыв глаза. Перед глазами сразу появилась моя девочка. Её свело-русые волосы, которые доходят до ключиц. Её волосы развеваются на ветру, пока на лице широкая улыбка. Её улыбка — это бутон цветка, который расправил свои стебельки, чтобы показать всю свою красу миру. Когда она улыбается, её глаза наполняются ярким светом, который ослепляет всех вокруг. Её глаза — это два бесценных изумруда, которые хранятся в банках. Она идеальна. Создательница Афродиты. Эта уродка и рядом не стояла с моей королевой. Не могу описать, насколько мне хочется чувствовать её губы на своих. Я уверен, её губы слаще мёда с улья. Пристав с подушку, я взял в руки книгу, которую взял из библиотеки, дабы избежать скуку. «Убить пересмешника» Харпер Ли. «Можно вытащить человека из грязи, но нельзя вытащить грязь из человека» — эта фраза именно из этой книги. На самом деле, я читаю эту книгу во второй раз. Роман о пороках, расизма, несправедливости и безгрешной души ребенка. Именно в этой книге я храню маленькую фотографию крошки, где она запечатлена вместе со своей подругой, когда они отмечают день рождения кого-то из этой шайки. Я смог украсть эту фотку с её школьного стола, пока она ужинала со своими родителями. До сих пор помню запах свеч, которые пахли спелой вишней. Все её духи, мыло, гель для душа и шампунь пахли вишней. Когда-то я подарил ей духи Gucci Pour Homme ||, конечно же, с этой ягодой. Она, обезумевшая и дикая, отложила их в дальний шкаф своего стола, пока выясняла, кто же подарил подарок. Тогда парень по имени Роки, с которым она тогда дружила, сказал, что это от него и тогда она растаяла от этого признания. В общем, этого Роки в городе больше не было. Я пожалел мальчишку и просто пригрозил, чтобы он схватил свои манатки и уехал далеко и надолго.       Запах тех духов до сих пор держится на этой фотке, ибо русая девчонка брызгала каждую свою фотку духами. Она всегда делала эстетичные вещи, которые сводили меня с ума.       И во всём этом — она моя.       Моя Лесли МакКей.