Чёрный хрусталь

Господину Оливеру Куперу лично.

      Сим письмом уведомляем вас, что минувшей ночью прибыло так давно ожидаемое вами судно из Банжула. Если надобен вам товар, так ждём немедля, пока не разобрали, что получше. А то матросы толкуют, что рейс-то убыточен, много в пути померло, а кто остался, так те совсем плохи. Приезжайте, господин Купер.

Ваш покорный слуга Густав Брийе.

***

      — Маньяра! — рявкнул Оливер в прохладную пустоту коридоров дома. Никто не отозвался.       Тяжело опираясь на трость, мужчина вышел на парадную лестницу и повторил свой зов. На этот раз к нему вышла дородная чернокожая женщина в заношенном полотняном платье и белом чепце.       — Чего надо хозяйне? — с явным акцентом спросила невольница Маньяра, вытирая сырые руки о замызганный передник.       — Гвала не оклемался?       — Хозяйне не знать, что Гвала вчера уже сожгли? Гвала умер.       Оливер чертыхнулся и медленно поковылял вниз по лестнице.       — Нет, хозяйне не знал, — буркнул он женщине. — Почему не сказали?       — Простите, хозяйне. Если Гвала не умереть вчера, он умереть сегодня, а не сегодня, тогда завтра.       — Понятно.       Оливер махнул Маньяре рукой, и та скрылась в проходе служебного коридора.       Досадно… Гвала был хорошим рабом — расторопным и неназойливым. Он понимал приказы господина даже с его скудным знанием языка, и у него были знакомые по всей плантации, так что слухи и волнения среди рабов быстро доходили до Оливера. Гвала ещё недавно вернулся из города с поручением, и, как оказалось, подхватил какую-то заразу, которая свалила его чрезвычайно быстро. Его даже лечили за хозяйский счёт, но вот беда — несмотря на все усилия, он всё же умер, и Оливер остался без толкового помощника.       Мужчина подошёл к окну и взглянул на улицу. Имение его располагалось на небольшом возвышении, и плантации были как на ладони. Оливер думал о том, что тростника в этот раз уродилось много, и если его не поспеть собрать вовремя, так перезреет и сгниёт, когда дожди нагрянут. Нужны свежие силы. А ещё — новый мальчишка на побегушки, но это уж как повезёт. Может, среди детей своих рабов кого присмотреть на эту роль?       — Маньяра! Пошли мне кого-то, чтоб приготовили выходной камзол!       Спустя час он уже брел вдоль рядов рынка, опираясь на трость. Рейс нынче и правда вышел не самый удачный: невольники выглядели болезненно тощими, и для работы на тростниках Оливеру удалось отобрать от силы десяток, и то их сначала следовало бы немного откормить. Он-то, чай, не наёмный управляющий, у которого рабы мрут, как мухи, от теплового удара прямо в сахарных кипятильнях, пока их не заменят следующей сменой. Оливер — рачительный хозяин и единоличный владелец плантации. В его интересах, чтобы рабы прожили подольше. Морить их голодом и зарабатывать до смерти он не собирался. Сытыми и относительно здоровыми они заработают ему куда больше.       — Этих отвести в Ист Купер. Найдите там кухарку Маньяру да велите накормить всех десятерых, — кивнул Оливер на рабов, после чего кинул торговцу пару монет, чтобы тот снарядил своих подручных с этим нехитрым делом, и отвернулся.       А пока всё исполнялось, взгляд плантатора упал на иссечённую кнутами тощую спину юного парнишки-мулата с невольничьим поводком на шее, который, поводок этот… просто лежал на земле, тогда как остальные бедняги-рабы все без исключения были привязаны кто за ногу, кто за обе, а кто вообще сидел в кандалах.       — Хотите этого, господин? Задёшево отдам.       Оливер медленно подступил к парнишке и бесцеремонно развернул к себе кучерявую голову, чтобы рассмотреть лицо. Мало ли — с бельмом или одноглазый, или с заячьей губой. А может, с какой-то заразной болячкой, которая проявилась слезливостью, нагноением или язвами. Но нет, помимо подбитой челюсти и старого шрама от плети под левым глазом, в целом лицо парнишки было вполне нормальным. Симпатичным даже на взгляд Оливера. Естественно, исключительно в сравнении с чистокровными африканцами и только потому, что кровь мулата наполовину была всё же европейской.       Сам факт такого кровосмешения Оливера не удивил. Частенько богатые плантаторы, управляющие, каперы и перевозчики, или даже сами матросы, развлекаются с молодыми негритянками, да вот только потомство обречено на рабскую судьбу — по матери. Правда, в подчинении господина Купера такой диковинки ещё не было.       — Что с ним не так? Отчего задёшево? Больной?       — Да кроме плетей, кажись, здоров. И зубы целы.       Стоило только Оливеру надавить на его губу, чтобы осмотреть зубы, невольник покорно открыл и рот тоже. На остальные действия мужчины вовсе никак не отреагировал.       — Тогда в чём подвох?       — А, ничерта не умеет, — отмахнулся торговец, ткнув раба в голову рукоятью плети. — На земле не работал, всю жизнь пиратская игрушка. Если вы понимаете, о чём я…       Мужик хохотнул и, видимо, смекнув, что реклама у него получилась так себе, принялся торопливо расписывать и достоинства юного невольника:       — Зато нем, как рыба, звука от него не дождётесь. Ни болтать не станет, ни жаловаться. Да и покорный, вон. Проблем не доставит. Даже бежать не пытался. Ему, кажись, всё равно.       — Точно нем? — это мужчину заинтересовало, но вопрос он задал ленивым безразличным тоном, чтобы не показать, не дай Боже, что немота и покорность были достаточно привлекательными качествами раба для него.       С письмами бегать сможет? Сможет. Не разболтает? Не разболтает. Чулки с камзолом приготовить в состоянии? Справится, куда денется... Если повезёт, и руки растут из правильного места, даже копировать документы сможет — там много ума не надо, знай срисовывай буквы по образцу.       — Если покорен, так за что ж его плетью, а?       — Нем он… — отмахнулся торговец и усмехнулся на вопрос господина. — А не давал зубы осмотреть. Рта ему открыть не могли.       Неладно тут чего-то, подумал Оливер. То этот любезнейший толкует, что раб покорен, а то — тут же, что рта не могли раскрыть. Да при том сам мужчина сию минуту взглянул на зубы, и никакого сопротивления не встретил. Странно…       — Ладно, зубы его меня мало интересуют. Сколько просишь?       Торговец назвал символическую цену и протянул лапу за кошелём. Оливер без сожалений расстался с деньгами и лично взял в руки рабский поводок.       — Пошли, — произнёс он, но парень только смотрел на него снизу вверх чёрными, как африканская ночь, крупными глазищами, и чего-то ждал.       Чего ждал, неизвестно, но дождался бедняга лишь очередного удара от работорговца.       — Эй, ты! Вставай! Вот теперь твой хозяин! За ним и топай! — и он снова замахнулся плетью…       Мулат сжался, его плечи задрожали, но он всё же поднялся на ноги.       — Я бы попросил не калечить моё имущество, — спокойно осадил его Оливер. — Я заплатил. Теперь он мой. Я в состоянии сам с ним справиться.       Торговец на это лишь сплюнул в песок и опустил плеть.       Когда же Оливер, прихрамывая, пошёл прочь с рынка, верёвка рабского поводка на короткое мгновение натянулась, после чего сразу расслабилась. Сзади послышались неровные шаги босых ног по пыльной дороге.

***

      К вечеру всех новых рабов по приказу Оливера отмыли, накормили и выдали им самую простую одежду: полотняные рубахи да парусинные штаны. Крепких африканцев, отобранных в первой партии, отправили в бараки, а вот немого мальчишку со шрамом под глазом плантатор хотел оставить среди домашних слуг, потому мулата вскоре привели к Оливеру в кабинет.       Занятый домовой книгой, мужчина поднял голову. Окинул парня взглядом.       Голова опущена в поклоне. Выглядит забитым, но оно и понятно после пиратов-то. Высокий — штаны по щиколотку оказались, а рубаха наоборот, болтается на худом теле, как на коле. Сойдёт пока. Не воняет мочой да потом — уже хорошо.       — Работать будешь моим подручным. Что скажу — то и делаешь. Ясно тебе?       Мальчишка кивнул. Если он плавал с пиратами, то, наверное, нахватался по верхам и английского, и французского, и испанского. Пусть и немой, всё же язык понимает. А что не болтает напропалую, так ещё и лучше — меньше растреплет хозяйских секретов.       — В свободное время будешь помогать женщинам по дому. Сейчас идёшь в конюшню спать, а завтра на рассвете отнесешь этот конверт в казначейство. Это в сторону береговой линии от дороги с Ист Купера в город. Большое жёлтое здание с флагом колонии над крыльцом. Найдёшь. Только не вздумай заглядывать в конверт. Тебя там ничего не касается. Понял?       Очередной кивок в ответ, а Оливер постучал пальцами по столешнице в раздумьях. Теоретически, раб мог сбежать — без присмотра-то по городу. Вот только куда? Городок маленький, найти легко. Да и смысл? Раб — он везде раб… Или на невольничий рынок вернут, или приберут к рукам.       — Бери и иди спать. Да смотри, потеряешь — с тебя же и спрос будет.       Мальчишка опять кивнул, засунул конверт за пазуху и попятился прочь к двери, но Оливер снова остановил его.       — Стой.       Раб остановился, но взгляда не поднял.       — Я надеюсь, ты понимаешь, что сейчас оказался не в самых худших условиях. Не подводи меня, и ты сможешь неплохо жить дальше. Лучше, чем раньше. Понимаешь? Но если подведёшь, тебе же будет хуже.       Судя по молчаливому поклону, раб всё это прекрасно понимал.       Оливер вернулся к работе. Когда он вновь взглянул на дверь, мулата уже не было в кабинете.       Утром Маньяра сообщила, что новенький побывал на рассвете в кухне, позавтракал кукурузными лепёшками с молоком и быстро ушёл в сторону города. Даже не поздоровался, экий невежа, возмутилась она! Оливер только хмыкнул на это и почему-то не стал пояснять кухарке, что поздороваться парень не может при всём своём желании. Потом как-нибудь домашние слуги сами всё поймут — не до того ему, работы по горло.       После утреннего кофе и тостов, пока не разыгралась жара, у Оливера по плану всегда были дела на плантации. Рабы требовали постоянного присмотра и контроля, и никакие управляющие не могли в полной мере справиться с этим, не прибегая к зверствам, а зверств мужчина в своём имении не хотел. Он насмотрелся на них за бурную юность, пока был капером. До сих пор всё, что видел он вокруг, весь Ист Купер, в глубине души он считал не честно заработанным, а награбленным. Ведь капер мало отличается от пирата.       С этими мыслями Оливер не заметил, как прошёл кукурузное поле и сахарные кипятильни, оказавшись на широкой дороге между высокими стеблями тростника. Работа здесь уже шла бойко. Чернокожие рабы сновали туда-сюда с мешками сахара, вёдрами воды и толстыми связками стеблей тростника. Женщины ползали по земле, занятые прополкой. Из труб кипятильни валил пар. Внутрь заходить плантатор не стал. Он знал, что там адски жарко, поэтому у него, в отличии от соседей на островах, смены в кипятильнях менялись каждый час. Это позволяло сохранять жизни рабов, а значит, и их работоспособность.       Что ж, убедился Оливер, всё идёт своим чередом. Воздух начинает дрожать от жара, а значит, пора домой ко второму завтраку и уже после — в рабочий кабинет. Таков был распорядок дня.       — Маньяра! — позвал мужчина по возвращении.       — Что, господине? — отозвалась чернокожая кухарка. В распаренных пухлых руках она держала тушку курицы.       — Ланч подать мне в столовую на втором этаже.       — Слушаюсь, господине.       — Что у нас сегодня?       — Омелетте и бекон. Чай. Булочки с корица.       Оливер кивнул и направился наверх, но вдруг вспомнил:       — Новенький не вернулся?       — Не видеть, — пожала плечами женщина и скрылась в кухне, ворча что-то на родном языке и покрикивая на молодых помощниц.       Ворчала она известно о чём — что руки у неё только две, а дел невпроворот, да ещё следить тут за всякими новичками, но Оливер знал, что у Маньяры вездесущие глаза и уши. Она знает всё: кто, куда, с кем и когда направился, кто с кем уединился, кто от кого на сносях, и кто о ком что сказал, вне зависимости от диалекта. Она говорит, что «не знать», но это значит лишь то, что новенький не вернулся. Что ж, время ещё есть… Парень же и города не знает. Может, заплутал? Тогда пошатается по городу и в итоге найдёт всё ж таки казначейство-то. Это задание — больше проверка, нежели действительно важное и срочное дело.       Оливер поднялся на второй этаж, снял кафтан в своих покоях и проследовал в столовую, где в полном одиночестве перекусил и запасся силами для грядущего дня. Когда же мужчина возвращался в кабинет, у двери его уже ждал юный мулат. С другим конвертом — из казначейства.       — А ты молодец, — одобрительно усмехнулся мужчина, забирая у согнувшегося в поклоне раба конверт. — Теперь иди и помогай женщинам по дому. До ночи ты в распоряжении Маньяры. Завтра в восемь утра ко мне, но в приличном виде. Со мной в город пойдешь.       Парнишка испуганно оглядел себя с ног до головы, молча подёргал на себе рубашку. Вот таким, мол, буду.       — Сойдёт. Только умойся как следует да не запачкай одежду.       На этом мужчина интерес к рабу потерял. Только выдохнул с облегчением: как удачно он нашёл замену так не вовремя умершему Гвале!