Чёрный хрусталь

      — Кто здесь Кикиза?       Рабы, сбившиеся у бараков в неровную толпу, смотрели на господина настороженно. Чернокожие матери, которым с равным успехом могло быть и тринадцать, и тридцать три, поспешно ловили за руки детей и заталкивали их за юбки.       Старики шамкали губами и притворялись глуховатыми. Другие плантаторы и рабовладельцы не раз вменяли Оливеру в вину то, что у него на плантации зачем-то живут бесполезные старики, но он не избавлялся от них. На фоне смертности на плантациях соседних островов, в Ист Купере у рабов, действительно, была неплохая жизнь, если они доживали до старости и умудрялись ещё размножаться.       Только вот «там» — это слишком абстрактное понятие для рабов. Они не знали, что на той же Кубе рабы жили от силы два года после того, как прибыли туда. Не верили. Увезённые с родины, они были в любом случае невольниками, как бы их ни кормили и как бы ни понизили им смену в кипятильне. Это были злые люди. Нет, не злые даже… Озлобленные. И их можно понять.       — Повторяю. Кикиза… Покажите мне её.       — Иди, — зашикал кто-то в конце толпы, и девушку с цветастым тюрбаном на голове вытолкали на суд плантатора.       — Идём, — кивнул ей Оливер.       — Куда? — почти прошептала девушка, неуверенно ступая за хромающим господином. Изредка она оглядывалась на соотечественников, но сейчас явно не знала, кого бояться больше.       — Нужно поговорить.       Он шёл медленно. Нога сегодня очень уж разболелась после вчерашних волнений и излишней активности в спальне Амелии этой ночью, а потому на лице сохранялось угрюмое выражение. По крайней мере, трепет молодой рабыни перед ним Оливер связал именно с этим.       — Я больше не буду брать без разрешения кукурузу, господин, — проблеяла девчонка, прижав к груди руки, будто хотела казаться меньше в размерах. — Честно, не буду.       — Я не обеднею с початка кукурузы, — отмахнулся мужчина. — Ты нужна мне не за этим.       Кикиза вздрогнула и замотала головой.       — Нет-нет, хозяин, прошу вас! Только не в наложницы! Я же ведь уже в тяжести хожу. Не видно ещё, но…       — Да уймись ты и послушай. Вчера между бараками драка была. Так?       — Д-да… Ваш подручный бежал с какой-то бумагой. Я не знаю, как его зовут. Он молчит всё, да и пробегает всегда мимо. А вчера наши мужчины его остановили.       — Зачем? Кто это был?       Кикиза тут же закрыла рот ладонью и помотала головой.       — Мне не сдобровать, если скажу.       Оливер глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Как же тяжело быть гуманистом…       — Говори, пока я прошу по-хорошему. Я не могу оставить безнаказанной такую выходку.       — Это Умар, Амаду и безрукий Чима. Они назвали вашего подручного… домашним мальчиком, а потом стали бить. И когда он упал, тоже били, — выпалила девушка и сникла, осознав, что теперь ей среди других рабов жизни не будет точно.       — Но ты вступилась за него.       — Да. Он ведь тоже невольник. Разве же он виноват в том, что вы поручили ему что-то другое? Не варить сахар. Но меня обругали и заперли в бараке.       Оливер покачал головой.       — Что за люди, — пробормотал он. — Дикари.       Кикиза только вздохнула на это и тихонько добавила:       — А дядька Буру его подстилкой ещё кличет.       — Буру засиделся на своём месте и слишком много о себе возомнил, — сказал мужчина сам себе. Утёр со лба пот, посмотрел на конюшни, виднеющиеся вдали за углом его дома, и медленно продолжил свой путь.       — Иди за мной. Будешь горничной в доме. Госпоже Амелии нужна личная служанка. Характер у неё скверный, что у морского чёрта, но хоть свои же не прикопают тебя между банановых пальм.       Этот аргумент, видимо, устроил Кикизу, раз она молча пошла следом за господином.       Один вопрос решён. Уже хорошо.       День был потрачен на улаживание вопросов в порту и разгрузку «Крачки», а уже после рабочей смены, когда солнце заходило за горизонт, над Ист Купером раздался свист плетей.       Наказывали на этот раз сразу троих, и куда серьёзнее, чем того же Буру в прошлый раз, потому что и Оливер был куда более зол. Не воспитывал, а именно наказывал. За самосуд. За сорванный контракт и потерянные деньги. За Эмеку.       За Эмеку — особенно. Дорог стал мужчине этот раб. Как ценный помощник и внимательный слушатель как минимум.       Самого Эмеку Оливер не брал с собой. Незачем парню смотреть, как кого-то секут. Больно уж он жалостливый. Набросился бы ещё на него, попытался бы оттащить от распластанных на земле обидчиков, и что за сцена была бы тогда? Нет уж… У Эмеки есть хорошее задание — присматривать за Амелией в свободное от работы в кабинете время. Вот и пусть занимается.

***

      Эмека ждал хозяина на крыльце дома, как верный пёс. Молчать весь день не составило для него никакой сложности, а вот новое поручение оказалось непростым, ведь мало просто наблюдать за будущей госпожой. Нужно ещё и делать это незаметно, чтобы она ничего не заподозрила.       Послышались знакомые шаги. Оливер подволакивал немного больную ногу, и она шаркала по песку. Юноша сбежал со ступенек, чтобы помочь ему, но остановился, увидев в руке мужчины плеть.       — Да не бойся ты, это не для тебя, — устало произнёс Оливер и сунул плеть Эмеке. — Положи на место. Там, в конюшне.       Эмека быстро сбегал туда и вернулся даже раньше, чем господин успел преодолеть хоть одну ступеньку. Подставил ему плечо, помог подняться.       — Спасибо, Эми. Пожалуй, на второй этаж мне без тебя сегодня тоже не вскарабкаться.       Эмека на это пожал плечами и быстро распахнул входную дверь. Наверх поднимались долго и упорно, так что даже раб взмок от усилий. К его удивлению, Оливер свернул сразу к спальне.       — Я устал и нога чертовски болит, — пояснил он, хоть вопроса и не прозвучало.       Мулат понятливо кивнул и, как только они оказались в спальне мужчины, он усадил того на кровать.       — Есть новости от нашей леди?       — Она н-нравится М-маньяре, — ответил юноша. — Ч-часто з-ззааходит туда.       — Хм…       — Б-больше н-ниччего.       — Ладно.       Оливер скинул камзол на спинку стула и стал развязывать ленты кюлотов. Стянул чулки и вытянул вперёд больную ногу.       — Как же болит… — прошипел он.       Эмека, поколебавшись немного, присел на колени возле господина и осторожно протянул ладонь к изувеченному колену.       — М-можно?       — Валяй.       Парнишка положил тёплую смуглую ладонь на рытвины старых шрамов и чуть погладил пальцами. Потом добавил вторую и стал мягко, осторожно разминать больное колено господина. Вернее, не разминать даже, а успокаивать. Ему просто хотелось чуть облегчить Оливеру боль так же, как тот сделал вчера с его больной спиной. Он, конечно, сам треснул по спине, но ведь раскаялся же! Господин — хороший человек. Жёсткий, но не жестокий. Он справедливый и не сделал бы так, не будь растревожен разладами с невестой. Господин сам так сказал.       — Ловко у тебя выходит, — пробормотал мужчина, чуть запрокинув голову. Видимо, уходила всё же боль.       — С-спину х-хатите? — тихо спросил юноша.       Как показалось Эмеке, Оливер посмотрел на него со странным подозрением во взгляде. Сразу стало неловко и стыдно, как будто он предложил что-то неприличное. А может и впрямь…? Ведь о приличиях в здоровом понимании этого слова у Эмеки были крайне смутные представления.       — П-простит-те, — пробубнил себе под нос мулат и поспешно прижал к себе руки.       — Эми, — позвал Оливер.       Эмека вздрогнул, когда горячая ладонь мужчины коснулась его подбородка, заставляя поднять взгляд.       — Я хочу. Всё в порядке. Ты не сказал ничего плохого.       И Оливер стащил через голову рубашку. Обнажённый по пояс, расположился на кровати лицом влево, к своему рабу. Эмека неуверенно встал и одним лишь взглядом спросил разрешения присесть рядом.       — Садись. Делай, что хотел. Я не буду смотреть.       Юноша кивнул. Он сам не знал, зачем предложил это. Лучше было бы просто уйти, раз господин устал и хочет отдохнуть, но Эмеке почему-то хотелось побыть ещё с этим человеком.       Он присел на край хозяйской постели и неуверенно коснулся ладонями спины Оливера. Отдёрнул их в испуге, вернул обратно, а дальше старался просто не думать о том, что делает и зачем. Гладил, разминал…       — Тебя расстраивают слухи о нас? — спросил вдруг господин. — Тебя называют… неприятным словом.       — П-подстилкой, — кивнул Эмека. — Буру с-спрашивал, ско-оолька раз я п-подстав-вил вваам зад за к-костюм.       — Какая мерзость. И ты всё равно меня не избегаешь. Ты выйдешь сегодня из моей спальни, Эми.       — Я же з-знаю, чччто я здесь дделал. А они — нет.       — Мудро… — почти беззвучно произнёс Оливер.       — Ккк тому же, я вввааш раб. Даже е-еесли вы п-прикажете л-лечь под вас, мне п-ппридётся.       Оливер вскочил при этих словах и схватил парня за плечи.       — Ну-ка повтори.       Но Эмека так перепугался, что весь задрожал и закостенел. Горло сжалось спазмом, и из него снова не получалось выдавить ни звука. Заметив это, Оливер ослабил хватку, но вместо того, чтобы отпустить юношу окончательно, мягко привлёк его в свои объятия.       Эмека поначалу замер. Опять испугался. А потом прислушался к себе и понял, что это — приятно. Тепло. Его не обнимали никогда, по крайней мере, в сознательном возрасте. Быть может, мать когда-то давно… Но Эмека позабыл уже о том, что она у него была. Так же, как и отец. А были ли они вообще?       Были рабовладельцы с плетями. Пираты. Много пиратов разом было. И в тёмном вонючем трюме, и на палубе. Эмека хорошо помнил, как пахнет палуба, потому что носом и щекой его припечатывали именно к ней. А в трюме всегда было темно и пыльно, над головой раскачивались грязные гамаки. И плескалось что-то… То ли ром в засмолённых бочках, то ли морские волны по ту сторону обшивки. Если слышался плеск, это было хорошо, это обозначало часы покоя и уединения. Хуже, когда слышались пьяные голоса, особенно, если плаванье вдали от берегов затягивалось.       — Г-каспадин? — непонимающе прошептал парень.       — Эми… Что, чёрт возьми, с тобой сделали?       — Много, г-каспадин. Я знаю, ч-что зна-аачит быть п-подстилкой, — удалось просипеть парню. Глаза защипало. — Сейчас я — не подстилка.       Последнюю фразу ему удалось сказать ровно, без заикания, но слёзы на глаза наворачивались всё больше, и вот уже скользнули вниз по щекам, на голое плечо господина. Эмека улыбнулся почему-то. Стало легко. Он мог говорить, и его слушали. Кому-то не всё равно! У него ещё не было такого в жизни, чтобы кому-то было не всё равно.       — Я не помню, кто произвёл меня на свет, — зашептал юноша. Говорить сквозь слёзы оказалось легче. — И кто продал пиратам, тоже. Им нравилось, что я… маленький.       — О, Дева Мария…       — Капитан меня купил для себя. Он научил меня… извиняться. А потом я надоел ему. Он отдал меня команде, — Эмека затих на минуту в надежде, что мужчина оттолкнёт его и прогонит, но этого не произошло. Тогда парнишка заговорил дальше. — Их было много. Руки у них были как… Знаете, такие канаты на кораблях? Шершавые, солёные. И сухие очень. Они… дурно пахли. И я тоже, наверное. Я не помню. С ними было… мерзко. Они смеялись, когда я кричал. Я вырывался, господин. Хотел выпрыгнуть за борт и больше не жить. А здесь я хочу жить. И вы другой, господин. Вы добрый. Я и правда выполнил бы приказ, если бы вы захотели… меня. Но вы лучше н-не трогайте меня, п-пожалуйста, господин. Не пачкайтесь об меня. Я… грязный. Да, грязный.       Оливер разомкнул объятия, отстранился, но лицо его выражало непонимание. Грязный? Он осмотрел парня с ног до головы и только потом понял значение этого слова. Грязный не одеждой, не телом. Грязный — значит осквернённый. Изнасилованный до самых дальних уголков души. Настолько сломанный, что считал себя отвратительным после того, что с ним делали. Себя, а не их. А того, кто отнёсся к нему по-человечески, уже считал богом во плоти.       — Эми… Грязные — только они. Не ты.       Оливер погладил парнишку по щеке ладонью и медленно, так, чтобы Эмека смог отстраниться, приблизился к нему. Очень осторожно коснулся целомудренным, почти невесомым поцелуем пухлых губ мулата и после, не встретив сопротивления, ещё одним, уже смелее и плотнее. Он не хотел ни пугать его, ни совращать. Только показать, что вовсе не считает его грязным.       — В-вы п-приказываете, господин? — снова заикаясь, спросил парнишка, когда поцелуй завершился. Его смуглые щёки вспыхнули краской. Сердце заколотилось.       — Нет. Только предлагаю… Ты можешь уйти, если хочешь. Я не накажу тебя за это и никогда не припомню. Всё будет как раньше. Но если ты не против, то останься со мной.       Эмека долго смотрел ему в глаза и как будто бы ждал приказа. С приказом проще. Не надо задумываться о том, хочешь или нет, просто делай, раз приказали. Но свобода выбора была чем-то, с чем Эмеке ещё не приходилось обращаться.       — О-остаться? — переспросил он. Скинул всё же решение на Оливера. И Оливер кивнул.       Обнял парнишку за шею, вновь прижимаясь к его губам. Поцеловал щёки, лоб, солоноватую шею. Он не спешил, чтобы у Эмеки была возможность убежать в любой момент, но тот не сбегал. Его дрожащие ладони робко легли на голые плечи мужчины, а потом скользнули за спину. Удивительно даже… Ещё недавно он сам предложил ему массаж, а сейчас боялся лишний раз прикоснуться.       — Не бойся, Эми, — шептал мужчина, когда, как он думал, продвигался дальше в своём внезапном порыве.       Мягко уложил парня спиной на свою постель, слишком большую для одного человека. Расстегнул мелкие пуговицы на камзоле Эмеки. Вытащил из-за пояса его рубашку и потянул её вверх. Раб послушно поднял руки, помогая избавить себя от одежды, и Оливер позволил себе взглянуть на него не как на своего уязвимого подручного, а как на симпатичного юношу, который прошёл трудный путь за свою недолгую пока жизнь, и всё же был готов довериться ему хотя бы на одну ночь.       У Эмеки были чёрные-чёрные ресницы и глаза глубокого карего цвета, влажные из-за слёз, но из-за этого кажущиеся сверкающими, как звёздная южная ночь. И губы такие мягкие, что хотелось снова поцеловать их, что Оливер и сделал, пока одеревеневшие пальцы развязывали дурацкие завязки на кюлотах юноши.       Оливер целовал его снова и снова и не мог найти объяснения этому своему желанию зацеловать, прижать к себе и никогда не отпускать. Он никогда не был мужеложцем (упаси, Господь!), но на фоне всех грехов, которые познал мужчина за жизнь, этот уже не показался ему таким серьёзным.       Он стянул с Эмеки последнюю деталь одежды. Теперь юноша в его постели был полностью обнажён перед ним, как телом, так и душой. Оливер боялся увидеть испуг в его глазах и полное уныние ниже пояса, но в глазах он увидел как минимум надежду на продолжение, а внизу — полувозбуждённый член почти шоколадного цвета.       Эмека заёрзал под этим взглядом и начал неловко переворачиваться на живот, но Оливер остановил его.       — Нет, Эми. Лицом к лицу. Доверься мне.       Парнишка закивал, вернулся в прежнее положение, но глаза всё же прикрыл. Пусть так, решил Оливер. Пусть, если Эмеке так легче. Главное, что смуглые сильные руки приняли его в свои объятия весьма охотно, и колени быстро расслабились под ласкающими прикосновениями мужских ладоней.       Оливер не имел дела с любовниками мужского пола раньше, но едва взглянув на сжатое колечко мышц, надавив на пробу пальцем, понял, что это будет как минимум больно для Эмеки. Нужно что-то… что упростило бы процесс.       Арабским маслом для тела, подарком с материка, мужчина не воспользовался ни разу. Сегодня, очевидно, найдётся применение и ему.       — Г-господин…       — Что, Эми?       — Вы… передумали?       — Вовсе нет. Я хочу, чтобы тебе не было больно. Вот, прислушайся к себе.       Маслянистые пальцы мягко коснулись коричневого кружка сжатых мышц и легко проникли внутрь. Эмека вздрогнул.       — Не больно. Но это ведь… не оно, — неуверенно произнёс он, открыв глаза из интереса. Увидев всего лишь ладонь господина в своей промежности, кинул на него удивлённый взгляд.       Оливер не ответил. Ободряюще улыбнулся, смазал анус парнишки доброй порцией масла и пристроил наконец бёдра между его разведённых ног. Эмека, взрослый, казалось бы, парень, в сравнении с медвежьей комплекцией плантатора, казался хрупким, но оба знали, насколько это неверно. Он сильный. Он много вынес и от многого сумел оправиться. Сейчас же и страшного-то ничего не произойдёт, а только хорошее. Наверное… По крайней мере, Эмека уж точно не дрожал, и если несколько минут назад он жмурился от неизвестности, то теперь внимательно смотрел в ответ и под поцелуями таял, как свечка.       Оливер плавно вошёл в него. Прижал бёдра вплотную и почти лёг на юношу, а губами прижался к его губам. Это был непривычный для него порыв. Шлюх в губы не целуют, но и Эмека был совсем иным. Он не воспринимался как одноразовый вариант для услады тела. Эмека раскрылся ему, впустил в себя. Оливер не знал, будут ли они друг для друга кем-то вроде любовников дальше, и как так получилось, что он в трезвом уме лёг в постель с другим мужчиной, но сейчас хотел этого. И чтобы это продолжалось завтра, послезавтра — тоже хотел. Он позабыл, что у него скоро свадьба с отвратительной ему женщиной. Вместо этого шептал только «Эми… Эми…», двигал бёдрами и обнимал податливое смуглое тело.       Эмека не проронил ни звука за минуты близости, но его дыхание — сорванное, торопливое, и влага, брызнувшая между прижавшихся вплотную друг к другу животов, всё это говорило в пользу Оливера. Кажется, и юноша тоже не пожалел, что остался.       В свою каморку он так и не ушёл, и всю ночь Оливер обнимал со спины своего ценного раба. И с этих пор — тайного любовника.