Чёрный хрусталь

      Одним прекрасным утром Эмека с Оливером простились у ступеней крыльца на несколько дней. Все указания юный управляющий получил от господина в подробном виде, домашним рабыням Эмеку уже давно представили как начальника. В порту же слухи расползались так быстро, что господин Брийе знал о новом управляющем Ист Купера уже задолго до того, как ему его представили.       Эмека получил доступ к документам. Он мог хозяйничать в кабинете Оливера и спать в его постели. Он был свободен, но сейчас, провожая взглядом дилижанс, в котором уезжал от него обожаемый господин Купер, чувствовал себя не важным человеком, а наоборот — маленьким и беспомощным, оставшимся наедине с большой ответственностью. Как была проста его жизнь радом с Оливером раньше! Как было хорошо, когда господин просто говорил, что следует делать, и Эмека делал! Юноше очень бы хотелось, чтобы так было и дальше, и чтобы Оливер никуда не уезжал даже на час, но понимал, что так не выйдет. Он ведь плантатор, деловой и занятой человек, и причина отъезда вполне уважительная. Эмека тоже переживал, всё ли будет ладно с ребёнком господина. Это правильно, что Оливер поехал проверить порядки.       Но как же стало грустно без него…       Эмека даже слезу пустил, будто проводил Оливера навсегда — так растрогался и испугался. Он настолько привык быть его тенью и правой рукой, что не представлял, как будет существовать один хоть сутки. Как? Как без него есть? Как без него спать?       И всё же юноша не мог позволить себе уныние и тоску по одной простой причине.       «Господин полагается на меня. Я должен справиться» — сам себя одёрнул от плаксивого настроения и тоскливых мыслей Эмека.       Вздохнул, набрался решимости и направился вниз, к кипятильням. Остановился. Вернулся в конюшню и дрожащей рукой снял с петли ту самую плеть, которой его ударил когда-то Буру. Нет-нет, Эмека не собирался применять её! Только взял для вида с собой, как и велел Оливер перед отъездом.       В спину юноши летела брань, но трогать его физически теперь никто не решался. Управляющий приступил к своим обязанностям.       Первый день без господина тянулся, как передержанная на огне карамель. Эмека садился за бухгалтерию, что-то делал, слонялся по дому как призрак, спускался к женщинам, и так по кругу.       Когда он заглянул в кухню уже в третий раз, мама-Рудо не выдержала:       — Сядь-ка вот сюда, мой геренук*. Чего маешься? Места себе не найдёшь?       — Я никогда не оставался здесь без господина. Мне не по себе, — признался Эмека и послушно сел за крохотный столик в углу, где хлебал суп из фасоли ещё когда был босоногим тощим оборванцем. Тогда Маньяра могла запустить в него полотенцем или ударить по рукам половником, а там, где сейчас сидит за лепкой пирожков Абена, сидела долговязая Ифе. Кухня была средоточением сплетен. Теперь всё иначе.       Теперь Эмека был здесь за своего. Такой же невольник, пусть и бывший.       Мама-Рудо не прогнала парня, а поставила перед ним кружку тёплого молока, кукурузный хлеб и тарелку с вялеными бананами.       — Поешь, дитя, да не майся так. Вернётся твой господин-то.       — Спасибо, — искренне поблагодарил Эмека, не думая даже и возмущаться такой вольности, как обращение на «ты» да этому снисходительно-ласковому «дитя». Наоборот, стало легче, как будто теперь не нужно прятаться или играть чужую роль, ведь его увидели таким, какой он на самом деле — робким бывшим рабом, оказавшимся вдали от господина.       Негритянка улыбнулась ему и вернулась к разделке тушки какого-то животного. Эмека же отхлебнул из кружки и сунул в рот маленький сморщенный сладкий банан.       — Я знаю, как оно, когда с дорогим сердцу человеком расстаться приходится, что на день, что навсегда — всё одно. Сердце так и заходится, а в груди всё тянет, тянет. Дорог тебе господин-то, сразу видно. Другой бы проводил в дорогу, и тут же позабыл. Свобода бы голову вскружила. А ты — нет…       — Дорог, я и не спорю, — тихо ответил юноша. То, как описала ощущения от разлуки мама-Рудо, было очень похоже на то, что чувствовал он сам.       И вроде бы, негритянка не выражала осуждения, но Эмеке было не по себе от такой деликатной темы разговора, да ещё в присутствии Абены. Хотя чего она не слышала? Со своей матерью девчонка наверняка наслушалась куда более грязных сплетен и низких разговоров, а когда Эмека стал на постоянной основе ночевать в спальне господина, даже и для слухов-то не осталось места. Всё стало понятно и так. Конечно, парнишка мог быть просто личным слугой, который спит в смежной с комнатой Оливера каморке, но ведь личному слуге не покупают одежду, как себе, не сажают за обеденный стол рядом с собой, не обнимают, когда, как кажется, никто не видит.       — То-то и оно, — вздохнула мама-Рудо. — Господин у нас добрый, геренук. Раз он тебя за старшего оставил, значит и ты заслужил это чем-то. Даром, что дитя ещё.       Эмека, привыкший к тому, что все вокруг намекают на его предосудительный статус, вспыхнул от стыда и смущения.       — Я верен господину просто так и не просил такой чести.       — Да разве ж я тебе не верю? Помни только, что хоть и свободная ты теперь птица, всё равно на невольничьем корабле сюда приплыл, ведь так?       — Так, — кивнул Эмека. — Но зачем ты…       — Чтобы ты знал, что мы в одном каноэ сидим и делить нам нечего. Пей молочко-то, пей. И послушай маму-Рудо. Мама-Рудо зла никому не желает. Что Абена, что ты — всё одно, болезные души, с детства натерпевшиеся. Мама-Рудо своих детей растеряла по миру, так хоть чужим кой-чем да поможет. Слушай, мой геренук. Маешься, что господина нет, оно понятно, да только думаешь-то ты сейчас о себе. Не о нём. Вот, смотри-ка… Господин, не уехавши ещё, о тебе позаботился. Нас насчёт тебя настрожил, в городе всем показал. Молвы не побоялся, свободу подарил. Так ведь? Мог бы и так уехать по своим делам, но нет — тут и там тебе соломку подстелил, потому как ценит. А тебе он доверил самое дорогое, что есть. Ты же, если любишь, не подведи его. Пусть тяжела ноша — неси. Что велено, всё исполни. А ещё, человеком останься. Знавала я вольных рабов, которые от свободы пьянели и становились хуже тех, кто их плетью лупил. Ты таким не сделайся, мой геренук. Сбереги свою чистую душу.       Эмека сглотнул застрявший в горле комок хлеба и долго смотрел на занятую разделкой мяса негритянку. Она сказала всё то же, что порой вспыхивало в его сознании неоформленными чувствами. Всё, вроде, понимал, но так ладно по полочкам для себя не мог разложить до этого момента. Всё время утекали его мысли куда-то не туда, особенно теперь, когда Оливера рядом не было.       Сейчас же, после слов мамы-Рудо, юноша с лёгкостью для себя осознал всю силу их с Оливером связи. Он не стал говорить, что спасал мужчине жизнь, и этим тоже заслужил свою свободу и высокое положение. По натуре Эмека был склонен преуменьшать свои заслуги и возносить в культ то, что делалось для него. Поэтому слова Рудо легли ему на душу как истина. Всё верно ведь. Господин позаботился о нём перед отъездом. Он доверил ему дом и сахарное дело. Он счёл его в силах всё это потянуть на себе. Значит, юноша не имеет морального права разводить уныние и в итоге подвести его.       — Спасибо, — тихо проговорил Эмека, допив в итоге молоко под стук разделочного ножа. Сжевал ещё один банан, глядя в окно.       В несколько минут будто возвысившись из беспомощного раба в сильного юношу, достойного доверия важного человека, Эмека поднялся и вышел из кухни. Спал он этой ночью на удивление хорошо, хоть и один.       Утром же с небывалым рвением взялся за хозяйские дела, памятуя наставление новой кухарки, а в минуты жалости к самому себе сам же себя и одёргивал.       «Господин счёл меня сильным. Значит, так тому и быть»

***

      Оливер возвращался в Ист Купер почти спустя неделю поездки. Он не планировал задерживаться в Мариготе, но одним днём такие дела, какие он наметил, не делаются. Мало просто проведать неверных рабов и ушлую несостоявшуюся жену. Нужно ещё и исподволь выманить у них информацию друг о друге. Амелия не порадовала словоохотливостью — держала обиду за проигрыш в такой хитрой многоходовой партии.       Буру был слишком своенравен, да и уговора с ним у Оливера не было. Конюха просто сослали вслед за Амелией, чтобы в их змеином царстве был хоть один человек, способный выполнять тяжёлую работу за пределами дома, что-то залатать и починить, а также править возком и управляться с лошадьми.       Самыми ценными для Оливера оказались слова Маньяры. Эта женщина уже показала то, что служит только за выгоду. Сейчас же под страхом смерти кухарка готова была сообщить господину о любом шаге, что делала Амелия. Из всего выходило, что Амелия — и без того известно, не дура — понимала, что угроза виселицы до сих пор реальна. Девушка даже не казала носа в город, а если и ездила, то сама же брала с собой Ифе, будто бы демонстрируя ей, куда заходит и с какой целью.       Если Оливер в своём Ист Купере мог доверять хотя бы Эмеке, то здесь никто из четверых обитателей маленькой виллы не мог никому верить. Каждый следил за каждым. Господина Купера это полностью устроило.       Он выяснил всё, что ему было нужно, и теперь возвращался домой. К Эмеке.       Каждый день вдали от плантаций мужчина думал, всё ли там в порядке. Справился ли Эмека? Не взвалил ли он на него непосильное поручение? Не превратил ли его в мишень своим доверием? Не выяснится ли, что сахарный груз так и дожидается отправки? Не найдётся парнишка вздёрнутым на ближайшем к рабским баракам дереве? От этой мысли стало тошно, и Оливер нервно сжал кулаки.       Нет, до такого не дойдёт. Эмека сильный, он в состоянии всего-то лишь подхватить дела и проконтролировать погрузку товара на шхуну. Это ведь не так уж и сложно, верно? Эмека к тому же разумный и осторожный юноша. Он не сделает ничего, что спровоцировало бы гнев невольников. Всё должно быть в порядке. В конце концов, прошло всего несколько дней. Кажется, неделя…       В Ист Купер мужчина решил проехать через порт, чтобы завтра с утра не гоняться туда почём зря. Потный от долгой дороги, вылез из дилижанса и хромо отправился вниз по портовой улице, с удовольствием вдыхая в себя запах моря. Море, вроде, то же самое, что и в Мариготе, но запах моря неподалёку от Ист Купера показался Оливеру каким-то особенно приятным и свежим.       На пристани, по обыкновению, обнаружилось оживление. Матросы выгружали мешки и бочки с одних судов, сгоняли рабов с других, таскали груз на третьи. Шхуны, которая должна была переправить в Европу сахар из Ист Купера, в порту не было.       Оливер протолкался между снующими матросами и, утирая со лба пот, заявился к начальнику порта.       Густав Брийе тоже сидел, обливаясь потом, в своём душном кабинетишке, за завешанными плотными шторами от палящего солнца, окнами. Промакивал салфеткой лысину и карябал в учётной книге бисерно-мелкие буквы.       — Господин Купер… — привстал он в приветствии. Оливер кивнул и сел на стул. — С возвращением! Рад видеть вас в добром здравии.       — Взаимно, господи Брийе. Вот, зашёл узнать, как тут дела. Погрузили ли мой товар. «Ламантин» отправился в срок, как и планировалось?       Начальник порта пролистал книгу и ткнул пальцем в одну из строчек.       — Да вот, считайте, четыре дня уж как в пути ваш сахар. У меня всё под отчёт, как в аптеке. Название судна, количество мешков, место назначения. Всё чин по чину. И подпись вашего управляющего, вот, полюбуйтесь.       Оливер взглянул в книгу и увидел там старательно выведенные почерком Эмеки буквы его новообретённой фамилии. Почему-то именно сейчас до мужчины вдруг дошло, что у них теперь одна фамилия. У Амелии вот — нет, потому как хоть и носит она его ребёнка, в жёны такую брать себе же дороже. А у Эмеки — да. Чудно…       Оливер улыбнулся.       — Это нужно рассказать, господин Купер, — хохотнул вдруг господин Брийе. — Капитан «Ламантина», Альфред Лис, уже давненько славой хитреца обзавёлся. Уж кого он только не обсчитывал. Знаете сеньёра Бертрама? Ваш ближайший сосед, только к западу. Обсчитал его в прошлый рейс Лис. Что поделаешь? Места у нас такие, как известно. Тут только и следи за карманом. А ваш управляющий-то возьми да и выуди счёты из возка. И давай тут же костями щёлкать. Пересчитал всё и ко мне пришёл. Чтобы я засвидетельствовал, стало быть. Так Лису и пришлось смириться да как есть плыть. Уж как я смеялся, господин Купер! Ох и голова, этот ваш вольный! Благородного сеньёра Лис обдурил, а мальчишку из невольников не сумел.       Господин Брийе рассмеялся. Оливер снова не сдержал улыбки. Он подтвердил, что мальчишка у него и впрямь толковый, и на этом, успокоенный, распрощался с повеселевшим начальником порта.       Путь до Ист Купера мужчина преодолел уже в прекрасном расположении духа, уверенный, что и там всё в порядке. Трубы кипятилен дымили, как и всегда. Рабы на плантациях трудились, как и всегда. Дом, как и был, стоял на месте. А на крыльце — фигурка мулата в оливковом костюме из разряда тех, что были для кабинетной работы. Стоит, держится за балюстраду. Ждёт.       — Господин! — послышался родной голос.       Дилижанс остановился, Оливер открыл щеколду дверцы салона. Эмека подбежал тут же, услужливо распахнул дверь. Помог выбраться, пока хромая нога Оливера не подогнулась и, стоило мужчине улыбнуться, как из Эмеки буквально хлынуло столько слов, сколько он, наверное, не говорил ни разу за всё время своей жизни в Ист Купере.       Он говорил о том, как скучал и что делал, как он переживал, чтобы с Оливером ничего не случилось в дороге; как он отправлял «Ламантина» и боялся, что Густав Брийе ему не станет помогать, что ему никто не поверит, и тогда он подведёт Оливера.       Говорил, что хотел поскорее его возвращения, но не торопил даже в мыслях. Надеялся, что с его ребёночком всё в порядке и у господина Купера будет наследник. А если девочка, то тоже хорошо. Вы, мол, господин, добрый, вы и её полюбите, правда? И она не станет такой же, как Амелия.       Эмека говорил, что на плантациях и в доме всё в порядке, что рабы ему в спину брань кричали, но это ничего, это не страшно.       — А на обед сегодня рыбный суп с сыром и банановые оладьи на десерт. Вы голодны, господин? Идёмте скорее. Мама-Рудо тоже вас ждала, у неё всё готово.       — Эми, — улыбнулся Оливер, обняв парнишку за плечи и остановив таким образом восторженный поток речи. — Спасибо, я всё понял. Спасибо, Эми. Ты отлично справился.       Эмека с облегчением вздохнул и с улыбкой повис у мужчины на шее.       — Правда?       — Правда.       Юноша постоял минуту молча, сжимая в ладонях влажную от жары ткань камзола на спине Оливера и нехотя отстранился.       — Так вы голодны?       — Голоден. Я с удовольствием поем вместе с тобой. Пойдём.