Маралья трава

      — Я буду нема, как рыба. Хвощевая, — первой заговорила Олеся, отведя взгляд.       — Спасибо, — отозвалась Лия, даже растерявшись от неожиданности. На душе вдруг стало странно спокойно. Когда-то это должно было произойти. Всё уже случилось.       — Я ж не стукачка. — Олеся выпустила дым из ноздрей в ставший морозным воздух. Солнце падало за сосны, голубые тени становились длинней и гуще. — Вы бы это, аккуратнее были бы. А то слухи по вытяжкам быстро разносятся.       — И что говорят? — Лии было, в общем-то, плевать, но послушать факультетские басни всегда интересно.       — Да ничего особенного, — махнула рукой с айкосом Олеся. — Что вы с Борисычем спите. Что вы давно спите. Что ты приревновала Борисыча к Лизе Баклановой и хотела набить ей морду. Что Борисыча давно не могут поймать за руку, хотя со студентками он мутит с молодости.       — А ты сама что думаешь? — Лия испытующе поглядела на Олесю.       — Да ничего я не думаю. — Олеся засунула выкуренный стик обратно в пачку. — Я не понимаю, какая радость втирать людям какую-то дичь. Лизка всё переживала, что ты её отметелишь. Жаловалась об этом генетикам на четвёртом этаже. Про то, что ты спишь с Борисычем, кстати, тоже оттуда спустилось.       — С Лизиной подачи? — невесело поинтересовалась Лия. Она так и знала, что присутствие профессорской девочки на стационаре ещё аукнется.       — Её трёп привязали к "показаниям", — Олеся изобразила пальцами кавычки, — студентов-генетиков, которые приезжали в "Тайгу" в сентябре. Типа они видели, как ты уходила ночевать к Борисычу. Так слово за слово насобирали на целый роман для самиздата.       — Пипец. — Лия накинула капюшон. Похолодало. — Почему ты раньше не рассказала?       — Ага, щас! Я бы полезла к тебе с каким-то стрёмным трёпом, — покачала головой Олеся. — И блин, это как бы не моё дело, с кем у тебя отношения. Я не понимаю, даже представлять не хочу, как это — отношения с Борисычем. Но моё ценное мнение в этом вопросе никому нахрен не сдалось. Поэтому пошли пожрём напоследок юннатские харчи и домой. — Олеся взяла Лию за руку и потащила в ОблСЮН.       Что думать, Лия не знала, но была безмерно благодарна подруге за понимание. И в сердце разрасталось тепло, потому что мальчики сохранили её тайну. А Лизоньку и так уже жизнь наказала.       Лия и Олеся успели как раз к последним презентациям. Ильинский, как всегда, валил народ вопросами, а Оляпкова шёпотом просила его не придираться, ведь эти выступления — понарошку.       "Может, и наши отношения для Вадима Борисовича — понарошку", — мелькнула ядовитой змеёй крамольная мысль. Лия сжала кулаки так, что ногти до боли врезались в ладони. Это слегка отрезвило.       Не могло все эти годы всё быть не по-настоящему. Никогда. Особенно в тот миг, когда Лия пошла сдавать Ильинскому латынь.

***

      — О нет, обе Бутенки заболели! — На лице Олеси читался настоящий лавкрафтовский ужас. — А кроме них практики ведёт только Ильинский!       — И что? — Лия посмотрела на подругу. — Сдай ему латынь, вот проблема.       — Я не сдам! — воскликнула Олеся. — Он принимает не по листикам, а сразу страницу! Старшаки говорят, что ему никто с первого раза сдать не может! И что он придирается, типа задаёт вопросы по словообразованию, а я в этом хлебушек! Я названия по созвучным ассоциациям запоминаю! Щегла знаешь, как запомнила? Карл вдул Элис!       — Кардуелис кардуелис! — засмеялась Лия. — Леся, попробуй.       — Нет! — замотала головой Олеся, отчего её красные волосы заметались огнём. — У меня тогда вообще ничего сдано не будет. У Бутенок есть шанс, здесь ловить нечего.       — Но мне тоже надо сдать латынь, — возразила Лия. — Я пойду.       — Камикадзе, — выдохнула Олеся. — Хризантем купить?       — Ну, пока ничего тотально непоправимого не произошло, — пожала плечами Лия, поправляя блузку. — Я уверена, всё не так страшно.       — Да ты не сдашь!       — Сдам! Сейчас пойду к Ильинскому и с первого раза сдам ему птиц! — улыбнулась Лия.       Её начал разбирать азарт. Пусть Олеся боится и слушает старшаков в студклубе. Она, Лия Лазарева, сейчас пойдёт и всё сдаст, и ничего ей за это не будет.       — Иди, иди. — Олеся подтолкнула Лию к кафедре. — Я на гисту. Место тебе зашибу. — Лия только усмехнулась и вошла в постоянно открытую дверь аудитории, смежной с кафедрой зоологии позвоночных.       Раньше Лия ни разу не заходила на саму кафедру. Анна и Ксения Максимовны — доценты-близнецы — всегда принимали зоологический минимум в аудитории, где проводили практики. Сама же кафедра в первый миг показалась Лии лабиринтом. Стеллажи с книгами перегораживали просторный кабинет с большим окном, заставленным фикусами, лимонными деревьями и традесканциями. С книгами соседствовали черепа крупных хищников, лосиные рога и аквариум с притаившимся у дна многопëром. Все преподаватели были на занятиях, рабочие места пустовали, и только за последним стеллажом Лия обнаружила сидевшего к ней спиной Ильинского.       Мгновение она гипнотизировала его чëрный пиджак. Их лектор не был особо дружелюбным человеком, но придираться зазря скорее всего не станет. Поэтому Лия, собравшись с духом, произнесла:       — Здравствуйте, Вадим Борисович. Можно латынь сдать?       — Можно. — Ильинский повернулся к ней вполоборота. — Давайте листы. И фамилию скажите. — Он открыл журнал с колонкой «Латынь». У Лии и рыбы, и амфибии с рептилиями к апрелю были уже сданы. Олеся считала её зоологической маньячкой, а Лии просто было интересно.       — Лазарева. — Лия протянула Ильинскому распечатки.       Она не разглядывала его на лекциях, стралаясь успеть записать тонну информации. А сейчас вдруг поняла, что у него простое, приятное лицо с лëгкими росчерками морщин и опрятная борода. А в молодости он был рыжим.       Из зависания Лию вывел голос Ильинского:       — Цианистес церулеус?       — Обыкновенная лазоревка, — слегка опешила Лия. Вот же выбор!       — Пеночка-теньковка? — произнëс Ильинский, не отрываясь от листа.       — Филлоскопус колибита, — отозвалась Лия. И где обещанная Олесей экзекуция?       — Знаете, почему именно Филлоскопус? — Ильинский впервые за время её присутствия на кафедре поглядел на Лию краем глаза. А они у него, оказывается, серо-голубые...       — Э... Нет. — Лия с интересом и легкой опаской поглядела на Ильинского. В переводе с латинского она была не сильна. Хоть некоторые слова и были до смешного очевидными и встречавшимися едва ли не в повседневной жизни.       — Фолиум на латинском «лист», — вздохнув, принялся объяснять Ильинский. — А скопус?       — А... Ну... Как телескоп или перископ... — Лия шла по охеренно тонкому льду. Она растерялась и ловила ниточки разумных мыслей, которые подавали перепуганные тараканы. — Через них смотрят... Смотреть?       — Смотрящая сквозь листву. — Ильинский чуть улыбнулся. И принялся спрашивать дальше.       Лия пережила историю зимородка, не сумевшего быть с любимой и превратившегося в птичку, особо не запиналась при переводе названий туда-обратно. Ей показалось, что Ильинский продержал её с листками вечность, а опаздывать на гисту не хотелось.       Наконец, когда Лия ждала, что сейчас Ильинский пойдёт по второму кругу, он произнёс:       — Всё, идите. Зачтено.       — Ура! — не сдержалась Лия. Она точно мешки таскала, так запарилась и взмокла. — Спасибо.       — Мне-то за что спасибо? — отозвался Ильинский, выцарапывая плюсик в поле «Птицы, часть 1».       — Ну, я же сдала, — малость стушевалась Лия. — Говорят, вам трудно сдать.       — Вам было трудно? — усмехнулся Ильинский.       — Нормально. — Лия с интересом поглядела на него. — Про откуда взялись названия любопытно. В этом есть смысл. До свидания, Вадим Борисович.       — До свидания. — Ильинский отвернулся к компьютеру, а Лия, смахнув со стола листы с латынью, выскользнула в коридор. Немного отошла и тихо рассмеялась.       Было что-то забавное в этой сдаче. Прошла куча времени, но Лия не жалела.       Ильинский не вёл пары у её группы, на лекциях отвечать на вопросы и вступать в дискуссию Лия пока боялась. Быть может, зря. Надо бы попробовать.       Она вдруг вспомнила, как столкнулась с Ильинским после самой первой лекции. Он вышел из аудитории, а она почему-то не отправилась на следующую пару. То ли ждала мальчиков и Олесю, сдававших латынь Бутенкам, то ли ещё что-то забыла. И оказалась нос к носу с Ильинским. Так неловко и по-дурацки, что даже дыхание перехватило. Хватило только на извинения. Тогда Ильинский сказал «до свидания». И вот сейчас — тоже. Странный человек.       И кто бы знал, что летом Лия влюбится в него без памяти. А через три года получит на этой же кафедре поцелуй и серебряный ключ.

***

      — На столэ должно стоять несколько свэчэй. Одна — дэкоративная, другая — рабочая, чтобы эё можно было мэнять, пэрэставлять, чистить. — Ярослава Ростиславовна сменила шаманское облачение на тëмно-синее платье в пол и распустила длинные жëсткие чëрные волосы, вплела в них бусины и перья на кожаных шнурках. Для тепла шорская шаманка надела овчиную жилетку в коричневую клетку на костяных пуговицах.       По контуру меловой доски на стене шла мишура, на сдвинутых партах поверх скатерти стояли новогодние композиции из шариков, позолоченных шишек и бус. На преподавательском столе ждали своего часа бутылки с вином, коньяком, беленькой и шорской самогонкой.       Ильинского и его студентов пригласили на корпоратив КГУшные зоологи. Теперь Вадим Борисович, Илья Николаевич, Андрей и энтомолог из жюри сидели на кафедре, по иронии тоже смежной с аудиторией, и играли в преферанс.       Это была самая маленькая и заставленная кафедра, которую до сих пор видела Лия. Четыре стола едва умещались наравне со шкафом, в маленьком аквариуме обитали инфузории, амëбы и улитки, но никак не рыбы. Из микроволновки пахло мясными пирогами, в шкафу висели шубы. Свободный стол был завален спичечными коробками с этикетками, в которых хранились черепа пойманных за полевой сезон землероек.       Лия и Олеся хотели помочь с приготовлениями, но зав.кафедрой, ещё парочка преподавательниц и Ярослава Ростиславовна отправили гостий отдыхать. Олеся ушла покурить, а Эдик и Лия остались следить за игрой.       Ильинскому откровенно не везло. Сначала он выигрывал, потом неудачно мизернулся и улетел в минус. Сейчас на руках у него были валет, дама и десятки. Ни туда, ни сюда.       — Спасибо, Андрей, — произнес Вадим Борисович, проиграв всем. — Раздал так раздал. Колоду пора сжечь.       — Не везёт в картах — повезёт в любви, — усмехнулся в спутанную пегую бороду Илья Николаевич. — Машка моя вон тоже всегда проигрывала, карты считать не умела. А вышла замуж после первого курса!       Лия встрепенулась, отвлекаясь от размытых грёз. Причём тут Оляпкова? Перед глазами встал план секции. Оляпкова Мария Ильинична...       — Где Маша? — Ильинский откинулся на спинку стула. — Помню её ещё совсем маленькой...       — Даньку-внука не с кем оставить, — отозвался Илья Николаевич. — Так бы пришла.       — Матвея тоже не будет? — с сожалением спросил Ильинский. — Он останавливался у меня, когда приезжал на конференции, помнишь?       — Матюха на вахте в Приполярье. Он же у меня геологоразведчик. Рудознатец. — В голосе Ильи Николаевича проскользнула гордость.       — Совсем выпить не с кем, — нарочито понурил голову Ильинский.       — Я для тебя Каргину позвал!       — Археологи — это единоутробные братья геологов. Такие же алкоголики...       Лия не стала слушать дальнейшие весëлые препирательства под сарказм Андрея и молодецкий хохот энтомолога. Она отвернулась, ощущая, как горят щёки, а сердце заполошенно бьётся.       Ревнивая дура. Лия чувствовала себя последней дурой. С чего она взяла, что все должны влюбляться в Ильинского с первого взгляда? Только потому, что с ней самой произошло то же самое? И что только она видела его таким, в которого можно влюбиться. Другие же — обычные люди — видели немолодого эрудита-зоолога с характером-качелями и парочкой вредных привычек.       Сгорая от стыда, Лия вошла в аудиторию, где зажигала свечи Ярослава Ростиславовна. При виде шаманки стало радостно и неловко. Признаться бы насчёт настойки, но не успела Лия раскрыть рот, чтобы сказать хоть что-то, как Ярослава Ростиславовна улыбалась ей и заговорщицки произнесла:       — Вот Илъя Николаэвич балагурит, Вадим Борисович эму вторит. Оба учэников своих в глаза ругают. А за глаза — хвалят.       — Это кого же? — удивилась Лия. Она не помнила, чтобы за неполные четыре года Ильинский хоть кого-то хвалил.       — Тэбя. — Ярослава Ростиславовна наклонила голову, и её чëрные волосы прошуршали вороньими крыльями. Запахло хвоей — свечи оказались ароматными. — Вадим Борисович сказал в курилкэ: хорошо, что послэ выпуска Лазарэва всё равно поэдэт в «Тайгу». Она птиц лучшэ всэх знаэт!       — Так и сказал? — воскликнула Лия и смутилась, отчего щёкам стало жарко.       — Так и сказал. — Ярослава Ростиславовна замолчала и принялась разливать самогонку.       Охваченная похожим на разлив реки счастьем, Лия старалась погасить улыбку. Ей было неловко и странно. И немного стыдно. Как она сейчас сядет за стол? Ведь не сможет спокойно быть рядом с Вадимом Борисовичем. Смотреть на него, слушать. И знать очень-очень много...       Вечерний корпоратив плавно перетекал в пьянку. Ярослава Ростиславовна выключила свет, и пламя отбрасывало на стены причудливые тени, словно гости сидели не в аудитории универа, а в шаманской юрте. Чучела сов и коршунов казались живыми, жуки и бабочки в энтомологических коробках на стенах слабо поблëскивали хитиновыми надкрыльями и чешуйками.       — Может, споём про коня? — Лии совсем не хотелось пить, и она лишь пригубила немного красного вина. Олеся же и Эдик уже накидались.       — Рано, — покачал головой Ильинский, и Лии вдруг стало печально. Молчала же весь вечер, и вот сморозила глупость. — Выйду ночью в поле с конём поют под конец, когда все уже очень пьяные и скоро рассвет.       — Тогда просто спойте. — Лия понимала, что ходит по краю, но готова была сорваться в пропасть с этих хребтов безумия.       — Выбирай песню. — Ильинский смотрел на Лию. Казалось, что в целом мире остались только они одни.       — Вдруг как в сказке скрипнула дверь...       — Шкрип-шкрип! — подпел Андрей.       — Сказочница. — Глаза Ильинского блестели, хотя выпил он совсем немного. Он покрутил в пальцах сигарету, которую зачем-то вытащил из пачки, и запел:       — Счастье вдруг, в тишине, постучалось в двери. Неужель ты ко мне, верю и не верю! Падал снег, плыл рассвет, осень моросила. Столько лет, столько лет, где тебя носило?!       У Вадима Борисовича был красивый чистый, чуть глуховатый голос. И Лия, слушая первый куплет, вдруг поняла, о чём она попросила Ильинского спеть. Счастье. Судьба. Встреча. Точно эта сказочная песня была написана насмешником-провидцем специально для Лии и Вадима Борисовича. И, глядя на Илью Николаевича, Ярославу Ростиславовну, зав.кафедрой и ботаников, Лия понимала, сколько лет Ильинский был один. Дольше, чем она, Лия Лазарева, жила на свете. Казалось, сердце и разум были не в силах вместить это осознание.       — Всё на свете было не зря, не напрасно было!— Последнее слово соловьëм улетело во тьму, сгорев в пламени свечи. Ильинский замолчал, а затем произнёс: — Вот.       — Вам бы колыбэльныэ пэть, Вадим Борисович, — заметила Ярослава Ростиславовна. — Голос сильный, духов хорошо отгонять. Вэдь что такоэ колыбэльная? Мать поёт пэсню духу смэрти. Вот, рэбëночэк мой уснул. Умэр для срэдинного мира. Ты пройди мимо, Эрлик-хан. А утром, когда рэбëнок проснулся, мать славит жизнь.       — Некому мне петь колыбельные, — отозвался Вадим Борисович, поднимаясь и забирая сигареты.       — Ясному солнышку пэть будэшь, — вдруг нараспев произнесла Ярослава Ростиславовна, и Лии в её низком голосе почудилось что-то нездешнее, точно проскользнувшее с той стороны сна.       Вадим Борисович пожал плечами и вместе с Ильёй Николаевичем вышел. За ними увязались Олеся, энтомолог и ботаники. Ярослава Ростиславовна, достав мундштук, не спеша отправилась следом. За столом остались Лия, Андрей и Эдик.       — Шикаг'ная женщина, — произнëс Эдик. В неверном свете оплывающих свечей его лицо казалось выбитым на камне ликом степного менгира.       — Родня. Ты ж тоже шорец, — вставил Андрей.       — Я — алтаец!       — Нет такой национальности!       — Но Яг'ослава Ростиславовна всё равно шикаг'ная.       — Как Громова.       Мальчики смеялись и препирались, а Лия почувствовала, что сидеть здесь ей невмоготу. Песня Ильинского и слова Ярославы Ростиславовны взволновали её, давали пищу и без того буйному, неспокойному воображению.       Ясное солнышко. О чём говорила шаманка? У какого имени значение «ясный»? Чёрт, о чём она вообще? Лия даже загадывать на будущее не хотела. Чтобы не спугнуть такое хрупкое счастье. А уж своя семья с Ильинским, дети... Это что-то совсем за гранью... Чего-то.       Что-то Лию понесло не в ту степь. Захотелось оказаться одной, а лучше лечь спать. В конце концов, представительство она уже осуществила, на корпоративе остаются мальчики и Олеся. Никто Лии не хватится. Поэтому она, пока мальчики отвлеклись, выскользнула из аудитории. Благо, её пуховик остался в гардеробе, который ещё не закрылся.       Застëгивая молнию под тревожный стук сердца, Лия чувствовала, что сбегает. Из «Тайги» не вышло, так хоть из КГУ получится.       Лия шла под елями по направлению к набережной через Советскую Площадь. На улице было пусто, только на ледяных горках катались дети. С тëмного неба сыпал лëгкий снег, кружился в свете фонарей.       Остановившись, Лия прислушалась. За её спиной раздались шаги.