Визуализация мечты

      Откладываю телефон и сглатываю сухим горлом, думая, что неплохо бы смочить его предложенным кофе. Про блинчики как-то сразу забываю.       Стоящий напротив мужик продолжает ласково улыбаться, а у меня в голове все не укладывается: какое нахрен «навсегда»? Мы знакомы меньше суток, и я, как ни стыдно признавать, даже имени его не помню. Он вроде бы представлялся вчера, но с его языком в моей глотке последнее, о чем я думал, это — как его зовут.       Осторожно отпиваю из чашки и мысленно присвистываю от того, насколько ее содержимое соответствует моему представлению об идеальном кофе — вплоть до уровня сладости и наличия легкой молочной пенки. Откуда он знает? Подозрительно прищуриваюсь и чувствую, как все внутри напрягается от его пронзительного взгляда.       — Вот так сразу? — спрашиваю с вызовом. — Взять и навсегда остаться? Вы же обо мне ничего не знаете…       Откуда это дурацкое «вы» вылезло? Надо было протрахаться полночи, чтобы с утра про манеры вспомнить? При мягком утреннем свете этот мужик выглядит как будто моложе, но именно сейчас я понимаю, почему вчера в баре он показался мне «ржавым»: коротко остриженные волосы у него медного оттенка только на кончиках, а у корней они темно-серые. Седые. И это дико сбивает с определения возраста.       От моих слов улыбка с его лица медленно сползает, глаза приобретают какой-то хищнический блеск, а сам он становится донельзя деловитым.       — Дёмин Кузьма Викторович, — произносит он мое имя, четко отчеканивая каждую букву. — Родился двадцать седьмого января тысяча девятьсот девяносто восьмого года в Москве, окончил РГГУ по специальности «Экспертная оценка и реставрация архивных документов», место трудовой деятельности — ЦИАМ. Родители в разводе. Живешь с мамой. Лучший друг — Бушуев Михаил Анатольевич…       Он продолжает сыпать данными, а у меня внезапно кончается воздух в легких, и вдохнуть новую партию никак не получается. Откуда ему все это известно?       — Вы что, рылись в моих вещах? — сипло перебиваю и бросаю затравленный взгляд в сторону коридора, где висит моя куртка — не может быть, чтобы он лазил по моим карманам, пока я спал. С другой стороны, что он мог там нарыть? Ну паспорт с датой рождения и адресом прописки, бумажник с парой банковских карт…       — Нет, — отвечает он твердо. — У меня свои источники информации.       И что это значит? Он — чертов сталкер и следит за мной? Или это чей-то розыгрыш? Судорожно шарю взглядом по всем поверхностям, соображая, где может быть спрятана скрытая камера.       — Вас Мишка подослал, что ли? — Не заметив ничего подозрительного, озвучиваю первое возникшее в голове предположение и сразу осознаю его нелепость.       — Нет, с Михаилом я знаком только заочно. В основном через соцсети и… его авторский профиль.       Блядь-блядь-блядь. Если то, что он назвал авторским профилем, — страничка на «Фикбуке», то сейчас самое время провалиться от стыда под землю, потому что у друга к каждой истории есть посвящение в стиле «Кузе с пожеланием, чтобы все визуализации поскорее воплотились в жизнь». Причем последняя его работа — это такая забористая порнуха, что читать ее даже мне было неловко… А при мысли о том, что Мишкины шедевры видел этот идеальный мужик, у меня аж уши загораются. Вот позорище-то!       Когда я промаргиваюсь и справляюсь с дыханием, вспоминаю, что так и не получил ответа на свой вопрос:       — Так откуда инфа? — спрашиваю с максимальной строгостью, еще и хмурясь для убедительности.       — Скажем так, — ничуть не пугается он, — у меня есть доступ к определенной базе данных.       — Мент, что ли? — фырчу с презрением и не упускаю того, как по его лицу пробегает та же эмоция.       — Безопасник, — поправляет он меня.       Безопасник? Это из ФСБ, значит? Охренеть… Пока я таращусь на явно довольного произведенным эффектом мужика, в голове всплывают картинки из всяких фильмов про ФБР, где крутые агенты расследуют запутанные дела, и на экранах их компов в динамике реального времени всплывает вся нужная инфа о преступнике, которого вычислили только из-за того, что он любил какой-то определенный вид кофе и носил в кармане пальто чью-то чужую пуговицу. Зато мое предположение о роде деятельности моего идеального героя, кажется, оказалось верным: что-то опасное, но со знаком плюс.       Судорожно пытаюсь вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах мог успеть проебаться, и, сделав спешный мысленный скан, немного успокаиваюсь. Вроде бы, очевидных грешков за мной не водится. Выкуренный на вписке в конце второго курса косячок ведь не считается? Это было всего однажды, честное пионерское.       — И как долго вы… эм… собираете обо мне инфу в этой «определенной», — передразниваю его, показывая руками кавычки, — базе данных?       — С тех пор, как ты обезвредил подрывника четыре месяца назад.       — Кто обезвредил? Я обезвредил?       Хаотично перебираю события этого лета. Когда это я успел, интересно, и почему сам не в курсе?       — Это было в одном городском парке во время Фестиваля Цветов, — подсказывает он, видимо, сжалившись над моей растерянностью. — Нам поступил звонок о готовящемся акте публичного суицида, мы выехали на место, вычислили подозреваемого, и я уже собирался приступить к переговорам, но тут появляешься ты. Подсаживаешься к нему на скамейку и начинаешь болтать как ни в чем не бывало.       Смутно припоминаю фестиваль и какого-то замученного парня, с которым вдруг разговорился, пока ждал Мишку. Говорили мы ни о чем и обо всем, будто сработал эффект попутчика. В какой-то момент он искренне поблагодарил меня, встал и пошел к воротам парка. Помню, еще хотел догнать его зачем-то, а потом увидел спешащего ко мне друга и остался на месте.       — Так я ничего такого не делал же! — говорю я, убедившись, что память меня не подводит: мы действительно просто поболтали.       — Знаю, — отзывается мужик, оттолкнувшись от шкафчика и делая шаг к столу. Упирается в него руками, чуть склоняясь, и смотрит на меня сверху вниз. — Мы взяли его на выходе, и он пересказал нам ваш разговор. — Делает паузу и смотрит на меня так пристально, что у меня мурашки бегут по хребту. — На нем был пояс смертника, — говорит он минуту спустя. — Знаешь, что это такое?       Нервно сглатываю и киваю. Я, что, правда премило беседовал с парнем, готовым подорвать себя в парке, где гуляет полно людей? А если бы он не пошел на контакт и исполнил задуманное? Тогда вряд ли бы я вообще сейчас сидел на этой кухне…       — И вы просто смотрели, как я болтаю там с каким-то террористом и рискую своей жизнью?! — взрываюсь я.       — Все было под контролем. Бомба, которую он к себе примотал, была собрана неправильно, опергруппа обнаружила в его квартире чертежи и схемы, так что взрыва все равно не произошло бы. Его задачей было привлечь к себе внимание, а нашей — вправить ему мозги, чтобы следующего раза, уже с настоящей взрывчаткой, никогда не случилось. И с этим прекрасно справился ты.       — Я не делал ничего особенного, — повторяю я неуверенно.       — Это-то и привлекло мое внимание, Кузьма. Не прилагая никаких усилий и психологических приемов, ты сумел переубедить суицидника и внушить ему, что жизнь стоит того, чтобы жить.       Смущенно ерзаю на стуле, краем сознания отмечая ощутимый дискомфорт в заднице, и пытаюсь представить, как эпизод в парке выглядел со стороны профессионального переговорщика, ведь в итоге его обскакал какой-то пацан. Так стоп. В том-то и дело, что «какой-то».       — А как вы узнали, что я — это я? — спрашиваю, всем своим видом транслируя крайнюю степень подозрительности.       — Ты бумажник обронил на скамейке, — вздыхает он и, выпрямившись, отходит к окну.       — Ничего я не обронял…       — Эм… Обронял. — Он открывает форточку, выбивает из пачки сигарету, и, прикурив, глубоко затягивается. Выпускает струю дыма в окно и, не поворачиваясь, добавляет: — Просто он вернулся к тебе до того, как ты это обнаружил.       Загадки какие-то. Вспоминаю, как на одной из аллей парка на меня налетел какой-то мужик. Мне еще показалось тогда, что он меня за задницу полапал… Значит, не показалось. Он просто впихивал в карман моих джинсов забытый на скамейке кошелек. И к чему были такие сложные телодвижения? Мог бы просто окликнуть и сказать, что я забыл бумажник…       В этот момент осознаю, что «мой идеальный герой» знает обо мне абсолютно все, но не понимаю, как к этому относиться. По факту, это жуть как крипово, когда кто-то может следить за каждым твоим шагом, быть в курсе любого чиха, всегда знать, где ты и с кем. Попахивает нездоровой одержимостью.       Меня вдруг накрывает паникой, и возникает непреодолимая потребность убраться подальше от этого психа, пока он не начал меня вербовать или что-то в этом роде.       — Так-с, — говорю я его спине и осторожно выбираюсь из-за стола. — Пойду-ка я, пожалуй…       Едва замечаю, как он вздрогнул, но, не заостряя на этом внимания, выхожу в коридор. Мужик ожидаемо подрывается следом. Молча наблюдает за тем, как я обуваюсь и снимаю с вешалки куртку, но прежде чем я успеваю надеть ее, берет меня за запястье и осторожно сжимает.       — Не уходи, — просит он, и я на секунду замираю.       — Послушай, — говорю я, перейдя на «ты». — Я ничего о тебе не знаю. А вот ты обо мне — слишком много. Ты следил за мной четыре месяца, чтобы — что?       — Кузьма, я знаю, как это выглядит. — Большой палец его руки мягко проходится по косточке запястья. — Но я не сталкер и не преследователь. Прими мое любопытство за профдеформацию. Ты понравился мне. Сразу. С первого взгляда. Но дело в том, что спонтанно я привык действовать только на переговорах. А в личных делах ужасный педант. Мне нужно было удостовериться, что мой интерес к тебе достаточно глубок. И во все остальные разы, когда мы пересекались…       — Остальные разы? — перебиваю. — Мы, что, еще встречались?       — Да. Я всегда старался оставаться незамеченным, но пару раз чуть не спалился.       — Когда это?       — Ну, например, два месяца назад, когда у вас прорвало трубу и вы залили соседей снизу. Я приходил к ним договариваться, и мы с тобой на лестничной клетке столкнулись…       Он продолжает, но я уже не слушаю. От возмущения у меня все внутри булькать начинает. Какого хрена он себе позволяет? Чего вмешивается? Договаривался он, видите ли! Во мне праведно взбрыкивает мужская гордость. Я, конечно, не всемогущ, как некоторые, но с этой проблемой точно мог бы справиться сам.       — …и когда твоя мама заболела, — продолжает он, и вот тут я снова включаюсь. — Я тогда у подъезда ждал бригаду скорой, а ты вместе с ними из подъезда вышел, чтобы в аптеку сходить за лекарствами. Такой задумчивый, что меня даже не заметил.       Вот, значит, как… Сразу вспоминаю, как плохо было маме, когда она подцепила вирус. И как долго мы ждали скорую. Значит, это он подсуетился? У нас, что, телефон на прослушке? Откуда он узнал?       Чувствуя мое замешательство, он делает шаг ближе и притесняет меня к стене. Выпускаю из рук куртку и, положив ладонь ему на грудь, не даю прижаться слишком тесно. Он понимает и сохраняет дистанцию, но от его близости меня уже ведет. В нос бьет терпкая смесь запахов — его тела и только что выкуренной сигареты, а на талию знакомым жестом уверенно укладывается ладонь. Взгляд по-прежнему волчий, видимо, он всегда такой, зато голос полон нежности. И какого-то умиления. Этот мужик пугает меня, и в то же время не могу не признать, как гипнотически он на меня действует.       — Было еще несколько эпизодов, — тихо говорит он, — но ты всегда проходил мимо и не обращал на меня внимания.       — Как-то стесняюсь пялиться на незнакомых мужиков на улице, знаешь ли, — бурчу я и дергаюсь, когда ладонь с талии ползет на поясницу.       — Вот и не пялься, — парирует он и с глубоким вдохом проводит носом по моей щеке.       Он выше. Мощнее. Увереннее. В его руках я чувствую себя совершенно безвольным. Настырный нос спускается через челюсть к шее и утыкается в местечко под ухом.       — Пахнешь мной, — хрипит он, вдыхая глубже.       После ночного марафона я отрубился, так и не добравшись до ванной, а с утра успел только умыться и пальцем почистить зубы, так что, конечно, я пахну им, хотя припоминаю, что после каждого захода меня вроде как пытались оттереть чем-то от спермы.       — Почему сейчас? — спрашиваю я, прикрывая глаза.       — Не уверен был, что понравлюсь, — признается он, щекоча губами тонкую кожу. — Твои визуализации были крайне далеки от моего образа.       Моя ладонь все еще лежит на его груди и ловит частый стук чужого сердца.       — Ты профессиональный переговорщик, — фыркаю. — Уверен, тебе известны приемы самого тонкого манипулирования, чтобы суметь заинтересовать любого.       Он отстраняется и заглядывает мне в глаза.       — Я бы никогда не стал манипулировать тобой, — произносит так серьезно, что у меня живот немеет. — И не собираюсь применять к тебе никакие приемы. — Кладет ладонь мне щеку и ласково гладит большим пальцем.       — А блинчики и кофе по любимому рецепту за прием манипулирования не считаются?       — Я просто хотел… поухаживать за тобой. Вчера все так быстро случилось.       — Да уж…       При воспоминании о том, что мы вытворяли ночью, в паху тяжелеет. Его рука с моего лица перетекает на затылок и принимается ласково массировать кожу.       — Мне важно было, чтобы ты сам осознал, что тебе нужно, — шепчет он почти в губы.       — И нужен мне — ты? — Выгибаю бровь и закусываю изнутри щеку. Ну приехали, я уже начинаю флиртовать.       — Ну, ты сам вчера описывал меня Михаилу, когда составлял портрет своего идеального героя.       — О Господи, ты все слышал! — Склонив голову вниз, упираюсь лбом ему в плечо.       Его самодовольную улыбку я, кажется, осязаю кончиками пальцев. Он продолжает ласково копошиться в моих волосах и трется подбородком о макушку. Взял меня в плен своей нежной настойчивостью — не вырваться. В голову приходит внезапная мысль.       — Слушай, — говорю я, поднимая на него взгляд, — у меня в последнее время, месяца четыре как раз, удивительная непруха с парнями. Случайно не твоих рук дело?       — Эм… — он прищуривается и так красноречиво пожимает плечами, что становится все ясно.       — Боже, да зачем я тебе сдался? То есть, ты — да, идеальный. — Хлопаю раскрытой ладонью по его груди. — А я-то?       Ловлю его удивленный взгляд и теряюсь под ним. Что такое? Почему он улыбается?       — А ты-то… — говорит он и рассматривает меня с таким восхищением, что я теряюсь. — Ты тоже идеальный.       — Я? Нет-нет… Нет, конечно! Я же жутко невнимательный, постоянно зависаю, забываю все на свете, а на имена и названия у меня вообще отвратительная память! Я ужасно вредный и в еде привередливый. А какой у меня стремный плейлист! Пугачева с Rammstein, прикинь?       Не знаю, почему вываливаю все это, но как будто просто обязан убедить его в том, что он, очевидно, крупно ошибается на мой счет. Хотя признаю, что быть для кого-то идеальным круто вздергивает мою самооценку.       Он с предельной серьезностью молча выслушивает мои доводы и только в конце, при упоминании музыкальных пристрастий, втягивает губы, чтобы сдержать смех. В итоге кивает и с убийственной уверенностью говорит:       — Ты искренний и честный. Всегда заботишься о других. На работе тебе с твоей гиперактивностью нелегко, но ты стараешься. Близкие тебя любят и ценят, хоть ты и считаешь, что незаслуженно. Для меня ты идеальный. За четыре месяца наблюдений я убедился в этом на все сто.       — Да ну?       — Просто поверь.       Ну ладно, раз он так настойчиво уговаривает, придется поверить.       — Я про плохую память предупредил же? — Ловлю его кивок и продолжаю: — Так вот, я не помню, как тебя зовут, — признаюсь, как будто это последняя возможность показать, насколько все плохо.       В какой-то момент жду, что он все-таки рассмеется, потому что, ну, мне бы на его месте точно было смешно. Но этот гребаный идеальный мужик только улыбается и, качнувшись ближе, хрипло выдыхает мне в ухо:       — Всеволод. Но можешь называть меня Волк.       Касается губами шеи, прихватывает тонкую кожу, и я, отклонив голову, прикрываю глаза. Никакой он не Волк. Сева, может. Или Воля. Да, точно — Воля. Имя звучит мягко, но несет в себе мощный энергетический заряд. Моему герою подходит идеально. Закидываю руки ему за шею, сжимаю в кулаке короткие волосы и настойчиво тяну голову вверх. Наугад тычусь в лицо, нахожу губы и втягиваю в поцелуй.       Воля с готовностью отвечает, и какое-то время мы, рыча и причмокивая, совершенно пошло сосемся. Потом он подхватывает меня под ягодицы, отрывает от пола и куда-то несет. То, что мы оказываемся в спальне, я понимаю по оказавшейся под спиной мягкой поверхности разворошенной хозяйской кровати. Меня торопливо раздевают и вдавливают в постель мощным телом. Как и вчера, не успеваю следить за стремительностью происходящего. Только шиплю, когда скользкие пальцы протискиваются в перетруженную задницу.       — Прости, — шепчет Воля и сбавляет обороты.       Медленно покрывает поцелуями лицо, едва касается губами шеи и ключиц и дышит-дышит мной, словно надышаться не может. Страсть сменяется такой трепетной нежностью, что у меня в глазах щиплет. Как он это делает? Чертов сталкер. Изучил меня вдоль и поперек и пользуется этим. Нажимает, где нужно, посильнее, и обходит те места, где щекотно или неприятно.       Вчера мы так торопились, опьяненные обоюдным желанием, что я не успел в полной мере насладиться его вниманием — оно обрушилось на меня штормом, заставляя захлебываться волнами наслаждения. Зато сейчас я могу в полной мере отследить каждое движение и каждый вздох. Чувствую лежащую на моей макушке ладонь, ласково перебирающую волосы. Изучающие мое тело дрожащие губы. Сбитое дыхание. Бережно растягивающие пальцы. Признаю его вовлеченность. Очевидно, что ему важно доставить удовольствие прежде всего мне, и со своей задачей он справляется мастерски.       Отпускаю себя и с глубоким вздохом сдаюсь:       — Хочу тебя.       Он внимательно вглядывается в мое лицо, целует в плечо и, вынув из меня пальцы, отстраняется. Шуршит фольгой, раскатывает по стояку презерватив и, вернувшись, укладывает меня на бок, а сам нависает сверху. Отводит колено выше и очень медленно входит. Поза кажется странной, ни разу не занимался сексом именно так, но очень быстро оцениваю ее, потому что угол проникновения удачный, но при этом можно откинуться спиной на кровать и оказаться лицом к лицу.       Воля входит до упора и, согнув локти, укладывается сверху. Делает осторожный толчок и тянется за поцелуем. Двигается во мне так медленно и глубоко, так бережно окутывает собой, показывая, насколько я для него важен, что у меня пальцы на ногах поджимаются, а в груди растет большой горячий ком. Чуть хриплый голос нашептывает милые ласковости, и мне от него так хорошо, что я готов слушать его вечно. В этих крепко сжимающих меня сильных руках бесконечно уютно. Словно я долго находился в пути и наконец-то пришел туда, где меня любят и ждут. Где не нужно казаться лучше, чем я есть, а можно быть самим собой, потому что обо мне знают абсолютно все и даже, кажется то, о чем я и сам не догадывался. Нереальное чувство.       Губы горят, все тело вибрирует, пульсирует в предвкушении разрядки, и мне достаточно его тихого «Давай», чтобы взорваться вместе и раствориться в общем наслаждении.       В себя прихожу, когда Воля осторожно выходит из меня и укладывается рядом. Крепко прижимает спиной к груди и дышит в унисон.       «Вот же… — думаю я, покрепче зарываясь в объятья-кокон. — Навизуализировал же!» Мы оказались друг для друга идеальными героями в квадрате. Пожалуй, эта версия моей истории нравится мне больше всего, и я готов в ней остаться. Навсегда.»