По следу звездному

      Вдох.       Вздох.       Вскрик.       Эта история с самого начала была про невыносимую боль, которую можно было лишь отсечь — как гниющую заживо ногу, как раскалывающуюся надвое голову. Эта история была про долгий путь, про жутких чудовищ поперек дороги, про сомкнутые уста, не желающие сказать ни слова, про бездорожье, палящее солнце, песчаную бурю, про болезнь, что вывернула смертную природу наизнанку.       Никто не говорил, что будет легко, но Мелвура Этравель словно поймала попутный ветер — и, самой себе не веря, прошла через все. И поэтому…       Дорога была коротка. Чудовища отступали. Уста размыкались. Солнце указывало путь, звезда, последняя на мрачнеющем перед бурей небосводе, указывала вход в неприметную усыпальницу за изгибом тракта. Магия и клинок легко расчищали путь. Алтари излечивали болезни, зелья — даже самые страшные раны. Корпрус мог бы быть страшен, но воспоминания о нем смылись, растаяли за багрово-алой пеленой, и их вытеснил невозможный Дивайт Фир, его невозможные дочери, последний выживший двемер и еще тысяча впечатлений, красок и вкусов, вдруг хлынувших на нее после мнимого исцеления.       История становления героя полна боли, но жизнь ведь в целом ее полна, надо бы только перешагнуть через нее, принять, пропустить через себя — или улизнуть от нее, извернувшись, обманув всех и в том числе себя. Мелвура привыкла считать, что она достаточно умна, достаточно хороша, достаточно всего сразу, чтобы вынести, вытерпеть, еще каким образом избежать боли и ее последствий…       И все же…       И все же, стоя на скальном выступе и наблюдая за рушащимся в самого себя Акулаханом, она чувствует боль — огромную боль, которая разрывает сердце на части и ослепляет своим накалом. Боль, которую проще не вынести, умерев, чем пережить и навсегда сохранить в памяти, нося, точно кровящий рубец, чьи края не желают схватываться.       Если бы только она могла…       Если бы только можно было иначе…       Вдох.       Вздох.       Вскрик.       Крик мечется в чертогах Красной Горы вспугнутой птицей, бьется о каменные своды, и как же она злится, как быстро боль перетекает в гнев — казалось бы, магия иссякла, сил больше не осталось, но молния сама начинает плясать между тонких пальцев, а глаза вспыхивают белым.       Мелвура вымещает злость, разряжая молнии и огненные шары, наполняя чертоги кипящим пламенем, словно его было мало прежде. Она сожалеет о смерти безумного Дагот Ура. Она сожалеет о гибели верного Шестого Дома. Она чувствует столько боли, что слезы застилают глаза — но тут же высыхают от нестерпимого жара и ясного света молний. Они были ее друзьями. Она должна была их — всех — спасти.       Не она. Разумеется, не она. Но тот, чье имя она взяла. Чью судьбу повторила. Тот, чье великолепие и удача достались ей взамен бесчисленного полчища его невыполненных обещаний, совершенных предательств и долгов перед теми, кто любил его — Неревара Мора Индорила.       И она чувствует — знает — что не могла иначе. Это ее долг. Ее любимые и ее друзья. Ее люди. Ее страна.       Она должна им — всем.       Вдох.       Вздох.       Вскрик.       «Я найду тебя!» — кричит она, прежде чем выйти из мастерской, которая уже рушится. «Я найду тебя, и мы продолжим наше дело! Я клянусь!».       Выдох последний клятвы еще трепещет, когда во мраке пещеры возникает Азура. Мать Розы объята голубым переливчатым мерцанием. Она торжествует: не ошиблась, выбрала правильно — того, кто и принес ей победу. На губах ее вырисовывается довольная, сытая улыбка. Раскинув руки, она словно бы приглашает Нереварина принять награду. Она готова что-то сказать — разумеется, важное…       Мелвура приносит клятву перед лицом лорда даэдра: она найдет способ возвратить в мир Ворина Дагота, она поможет возродить преданный Шестой Дом, она выплатит все долги, исполнит все обязательства, легкомысленно взятые своим героическим воплощением.       От каждого ее слова лучезарная улыбка богини меркнет, пока она сама, ругаясь сквозь зубы и нервно одергивая платье, не исчезает во вспышке голубых искр.       Вот как. Ни награды, ни принятия клятвы. И чем светоносной так не угодила жалость к погибшему Дому?       Это давно не важно. Когда идешь по пути богов, постепенно забываешь о том, что перед настоящими богами — да какие они настоящие… — надобно трепетать.       Мелвура выходит из-под Красной Горы, под слепяще-яркий свет солнца на небе, с которого уходят тучи и развеивается багровый свет. С высоты склонов она видит раскинувшийся остров, медленно вырастающий из-за скалистых хребтов. Вокруг нее стелются поля пепла, но ближе к югу расцветает пышный бархат прибрежных болот, а на севере видны стальные воды, к западу омывающие зелень холмов, и сердце снова схватывает сладкой, томительной болью.       «Ну что же, старый друг, — с нежностью думает она. — Спасибо тебе. Спасибо за новую цель — и повод исходить эту землю от края до края вновь».