Scars

– Ты знаешь, кто такие герои? – Какучо удивлённо ойкает и оглядывается на источник голоса. Пред ним стоит мальчик – щуплый на вид, с тёмным гнездом на голове, с глубоким, заставляющим тонуть в своей синеве, взгляде (Хитто младший никогда не видел такой непроглядной пустоты в глазах ровесников), с, вроде бы, доброжелательной улыбкой, которая выглядела как приклеенная (что-то заставляло думать, что так люди не улыбаются, и вызывало дискомфорт) – и хлопает ресницами, выдавая заинтересованность к игрушкам. Перед сидящим на песке был маленький человечек в красном плаще с позой, выдающей его превосходство – руки в бока, ноги на ширине плеч, твёрдая и ровная осанка. – Это те, кто спасает других. – Больше на автомате выходит. Ладонь крепче сжимает фигурку, выдавая опасения о том, что вещицу могут отобрать. Но ребёнок перед глазами даже не шевельнулся. Какучо был в недоумении. К нему до этого не подходили, и он привык играть один. Дети уже давно сбились в кучки, а он, только переехавший и не знающий, куда деться, упустил шанс затесаться среди них. Но больше, чем неожиданный разговор, удивлял тот факт, что кто-то не знал о героях. Это же настолько элементарная вещь, что кажется, будто Хитто уже родился с восхищением к ним, даже не задумываясь. – Они защищают, помогают, думают о других, всегда улыбаются... – Значит... Если я буду всегда улыбаться и спасать других, я стану героем? – Вопрос кажется глупым. Какучо ничего не находится сказать, только тупит взгляд и механически кивает, думая, что, должно быть, так и есть. Он же сам это сказал. Мальчик улыбается шире – больше похоже на оскал, но то остаётся не озвученным – и протягивает руку. – Я Такемичи Ханагаки! Помоги мне стать героем. – Даже близко не звучит, как просьба. У сидящего не было выбора. За несколько месяцев общения возмущение так и не будет высказано, оседая на памяти Какучо лишь глупым в своей попытке задеть, а после вошедшим в привычку, прозвищем «Бакамичи», на которое равенетт всегда отзывался и никогда не показывал ни намёка на обиду, с радостью (какая-то эгоистичная часть Хитто находила в этом тоне нотки обожания) называя первого друга «Каку-чан». В голове часто мелькала мысль, что мальчик, упрямо желающий стать героем, странный. Брюнет на это отмахивался и продолжал почти каждый день с ним гулять, объясняя банальные, как ему казалось, вещи. Почему-то он чувствовал себя учительницей, что терпеливо отвечала на вопросы его одноклассников о том, почему у них именно 5 пальцев, а не больше или меньше, и никогда не указывала на чужое незнание. Какучо упрямо пытался понять, почему другие дети знают, например, когда надо плакать, а Такемичи не имел об этом никакого понятия, почему все производили эмоции интуитивно (он не знал такого понятия, но понимал, что всё происходит само по себе), а Такемичи мог лишь копировать других, почему сам всегда бежал гладить дворовую кошку, а Такемичи сжимал кулаки и отводил взгляд. Такемичи Ханагаки – одна большая загадка, попытки разгадать которую никогда не заканчивались. Такемичи Ханагаки – человек с дефектом, на который закрывались глаза. Однажды, ужиная с семьёй Ханагаки, которая казалось до ужаса маленькой из-за отсутствия отца, Хитто младший решает удовлетворить свой интерес – обычное детское любопытство – и спрашивает, откуда у женщины за столом такой необычный шрам на предплечье. Тогда он впервые увидел подобные эмоции в общем, не только на лице у кого-то из сверстников. Отчаяние, вина и страх в чужих глазах, что наливались слезами, бледность кожи, что скрывалась загаром и детским румянцем, выдала себя с новой силой, а губы дрожали как у человека, просидевшего в ледяной воде более нескольких минут, и отрешённо бубнили, обвиняя собственного обладателя. Какучо сказал лишнее – это ясно и без слов. Он не знал, что делать, пока наблюдал, как женщина трепетала над своим ребёнком в попытке успокоить. Когда Такемичи уложили, брюнет ждал разрешения покинуть дом, считая, что уйти без предупреждения будет некрасиво. Сгорбившаяся фигура Ханагаки старшей, спускающаяся по лестнице, выглядела так неестественно и болезненно, что Хитто захотелось расплакаться, но он сдержался – так поступают мужчины. – Он у меня не такой, как другие дети. – Горькая усмешка, тяжёлый вздох и бессильное падение на стул. К глазам мальчика снова подступили слёзы. – Я хотела думать, что он изменился, раз смог найти друга, но была слишком эгоистична. Прости, Какучо-кун. Мичи отличается, но, прошу, не оставляй его. Он тоже заслуживает счастья. – Никаких подробностей, только отчаянная просьба, и что-то глубоко в душе подсказывает, что выполнять её не обязательно, ведь самая важная часть остаётся скрытой. Ханагаки-сан свяжется с его родителями, и Какучо останется с ночёвкой, ведь было уже поздно. Она уложит его на свою кровать и сама останется спать на диване. Ночью Такемичи, отчаянно нуждающийся в тепле матери, ляжет рядом, осознает, что в кровати кто-то другой, и решит, что тепло Каку-чана тоже приятно. Также равенетт признается спящему, который из-за мыслей в голове и смущения вовсе не спал, что решил стать героем ради самого близкого человека – матери.

—

Брюнет часто ввязывался в драки и выходил из них с кучей ссадин и, порой, отсутствием возможности подняться на ноги. С появлением Ханагаки валяться в пыли начали оба. Месяц – Такемичи прикрывает Какучо собой. Прилетает всё равно обоим, за то появляются признаки геройства. Второй – Такемичи внимательно следит за действиями врагов. Им снова прилетает, но начинаются дружеские поединки в попытке сделать друг друга сильнее. Третий – попытки Такемичи копировать удары других. Хитто терпит поражения и пугается такой быстрой способности к обучению. Четвёртый – теперь прилетает другим. Какучо, несомненно, и сам стал сильнее. Но он не ощущал этого, наблюдая за равенеттом, что, напялив красный плащ (откуда только достал?), раздавал тумаки направо и налево, стоило кому-то косо посмотреть на его друга, называл себя героем и лыбился во все 32. Потому что эти силы уходили на другое. На попытки оттащить друга от избитых. Ханагаки всегда корчил недовольство, когда сквозь зубы интересовался огрызался вопросом «Почему?» и настойчиво не понимал даже не пытался, что не так в том, чтобы ответить хулиганам тем же. А Хитто пытался скрыть натуральный ужас от вида оскала, что присутствовал во время тумаков избиения, дрожь в теле, когда хватался за руки Такемичи словно за спасательный круг, нервные смешки, когда пытался объяснить, что доводить других до больничной койки морга, но он это не озвучит нельзя и опасно. Именно тогда «странный» перешло в «пугающий». Какучо начал подробнее рассуждать о людской морали, объясняя её своему другу. Тот был послушен. Схватывал налету и, казалось, хоронил жестокий нрав. Порой делал это с мольбой всегда быть рядом и обещаниями меняться так, как нужно Каку-чану. Хитто отвечал на мольбы согласием. Он был в некотором роде эгоистом. Считал, что сможет изменить человека, к которому привязался, ведь теперь начал осознавать его тайны, хоть и всё ещё не понимал, почему так происходит, и навсегда остаться с его построенной личностью. Это был его первый друг. Они были друг для друга на местах, сразу же следующих за родителями. Они были друг для друга почти всем. Пока не случилась авария, после которой Каку-чана заклеймили предателем, а Такемичи стал всего лишь воспоминанием.

•*•*•

Крашенный блондин рванул к Майки, в попытке добраться до самой главной занозы. Если честно, он всё ещё не понимал, что должен делать. Было изнуряющее, колкое, невыносимое до скрипа в зубах желание прикончить его, но внутри почему-то скребло старое «я» в попытке указать на обязанность спасти. Это выводило из равновесия, заставляло сомневаться и без выделения особого внимания опускать кулак на лицо каждому, кто преграждает путь. Лишь человек из прошлого – алый глаз, навевающий воспоминания, что почти душили – вызвал остановку всех процессов осмысления и остолбенение. Скула почти не ноет, все болевые ощущения тонут под зарождающимся мозговым штурмом. – Каку... Чан? – Такемичи поднимается на ноги, смотрит недоверчиво и хмуро. Будто думает, что это лишь его воображение. Он разминает пальцы и нарочито громко начинает считать. В 8 лет Какучо пропал, а где-то в 13 у равенетта появилась новая личность. – Один, два... 5 лет! Каку-чан, я не видел тебя целых 5 лет. А, должно быть, для тебя прошло целых 9 лет. Или два года? Прости. Но ты так вырос! А откуда шрам? Если верить воспоминаниям... Детский дом, да? А почему не связался? Боже, у меня столько вопросов! Какучо осекается и стоит как вкопанный. Улыбка на чужом лице снова вызывает чувство дискомфорта – детство накрывает с головой. С такими пустыми глазами нельзя улыбаться так широко. Увидев Бакамичи 2 года назад, Хитто думал, что тот исполнил свою мечту и изменился, стал тем, кем хотел, потому решил принять изменения, и это раздражало, ведь было ощущение, что тогда перед ним был не друг детства. Но сейчас перед ним стоял тот, кого он знал далёкие 9 лет назад, и сомнений в этом не было. Ни единого. В глазах возникает испуг, граничащий с ностальгией и... Счастьем? Будто нашлась какая-то важная потерянная часть, которую находить не стоило, но хотелось. – Бакамичи, мы же с тобой говорили об этом... – Осознание приходит медленно, тягучем мёдом заставляя соображать и тоже придаться счёту. Он не сразу замечает, как Такемичи подходит, но следит за его взглядом, потому что не может оторвать свой. Какучо отходит на шаг и сжимает кулаки, не в силах снова ударить. Улыбка сходит с чужого лица. Парень со шрамом помнит эту эмоцию и чувствует прошибающий озноб. Было озвучено лишнее. – А... Да, должно быть, это есть в моих воспоминаниях. Прости, я всё ещё не смог осознать все из них и избавиться от ощущения, что они не мои. – Брови в хмурости сводятся к переносице, глаза пустеют. Потом, словно не давая себе уйти дальше, Ханагаки хлопает в ладоши и приводит себя в чувства. – Поэтому расскажи мне всё ещё раз. Иначе для меня так и останешься предателем. – Сейчас не время и не место... – Слова собеседника вызывают множество вопросов, но Какучо оказывается более осознанным и тактично напоминает о том, где они находятся. Мелочь сражается, не замечая чего-то интересного, но внимание командиров направлено на них двоих, хоть те и не могли слышать разговор. – Вместо болтовни нам нужно сражаться, но, сказать честно, я не смогу поднять на тебя руку. Теперь я тебя узнаю, Бакамичи. – Хитто боится последствия, но не признается. Брюнет умеет оценивать ситуацию и понимает, что сейчас перед ним старая версия Такемичи и, похоже, не имеющая никаких тормозов. – Я ждал тебя 5 грёбанных лет, а ты мне говоришь, что сейчас «не время и не место»? – Белый ворот формы оказывается смят пальцами низкого парня, что с нехарактерной телу силой тянет на себя, вынуждая наклониться в положение нос к носу. Ханагаки почти рычит, произнося слова, а в глазах блестят слёзы (эгоистичная часть Какучо с радостью подмечает, что тот всё ещё может вызывать не свойственные этому ребёнку эмоции). – Я думал, что мы семья и всегда будем вместе. Почему ты так легко отказался от своего обещания? – Жизнь слишком непредсказуема, с обещания прошло 9 лет, проведённых в молчании, а при встрече ты о нём даже не вспомнил. Думаю, этого достаточно, чтобы понять, что тебе оно уже не важно. – Хитто с уверенностью может сказать, что снова сказал то, чего говорить не стоило. Удар кулаком в левое подреберье очень красноречиво намекнул на это. – Я... Был ребёнком. – Оправдывается, прислоняя ладонь к месту, где потом явно будет синяк. В Такемичи всегда было много силы, просто всего чуть больше месяца назад он не умел её правильно использовать. Ещё удар. Теперь в солнечное сплетение. Из груди вырывается сдавленный кашель. Попытка набрать в лёгкие воздух сквозь стиснутые от боли зубы сопровождается свистом. – Ты правда был мне дорог. – И дорог до сих пор, как оказалось. Ханагаки отпускает ворот и бьёт в скулу. Потеряв опору и равновесие, соперник оседает на колени, но остаётся в сознании. Он ничего не делает против. Знает, что не имеет на это право. Боится почувствовать на себе взгляд, которым друг (а друг ли?) одаривал хулиганов в детстве. – Почему ты тут? Мне кажется... Явно не геройствовать. – Знаешь, ты стал сильнее. Щека всё ещё саднит. Поэтому, Каку-чан, если ты сейчас встанешь, я восприму твои действия за ход против себя. Просто не лезь в это. – Какучо мог бы удивиться и возмутиться, но надежда на возвращение доверия пресекает все попытки (эгоистичная часть скребёт грудную клетку, говоря слушаться безукоризненно, лишь бы снова встать рядом с этим человеком, что чем-то даже напоминал Изану). Он краем глаза замечает подходящую фигуру и оглядывается. Возле них остановился Майки, в глазах которого читалось пренебрежение и удивление. Теперь получилось сконцентрироваться на окружении. Кто-то за спиной называл Хитто слабаком, второе поколение считало вставшего-на-колени-Опиздюлятора достижением и радостно гоготало, подбадривая друг друга. – Почему ты не сражаешься? – Манджиро рычит, а у брюнета ни единого сомнения в том, что вопрос адресован ему. Парень со шрамом, опираясь на руки, приподнимается и снова опускается на пыльную землю, но в этот раз вальяжно рассиживаясь и закидывая предплечье на поднятое колено. Думается ему, что уже и умереть не так страшно, если это будет не от рук Ханагаки. – Глава, я сейчас буду предельно честен. У меня нет ни единого шанса. – Почти печальный хмык вырывается из гортани. Нет уточнения, уступает он в силе или не может из-за каких-то чувств возвышенных. Какучо чувствует себя героем анекдота – того самого, над которым смеялся Санзу на собрании. Что ж, роли надо поддерживать, а от потенциальных угроз избавляться. – Хэй, Бакамичи! Если ты пришёл не с благородными целями спасти кого-нибудь, может, уйдём отсюда? Обсудим всё потерянное. Мне интересно узнать, что с тобой случилось, и я до жути соскучился по супу Ханагаки-сан. Хитто больше чувствует, чем видит, вздрагивание друга детства. Осознание приходит сразу – снова сказано что-то лишнее. Взгляд невольно поднимается на чужое лицо, мельком замечая нервное недоумение Майки. Синие глаза кажутся чёрными дырами, в которых можно потерять себя, все свои чувства и воспоминания о последнем приёме пищи впридачу, потому что внутри всё переворачивается так, будто желудок со всем своим содержимым вылезет наружу в эту же секунду. Невольно проскальзывает попытка понять, чей взгляд – Манджиро или Такемичи – самый пустой, самый всепоглощающий и наиболее сильно наводящий ужас. Хотя вроде бы драться пришли, а не пустотами мериться.

—

Мицуя не мог отрицать стремления первым добраться до Майки – оно присутствовало у каждого из глав второго поколения, потому что предложение вправить мозги старому другу было до ужаса заманчиво. И никакие это не ответственность или превосходство. Плевали малолетние гангстеры с таким богатым прошлым на это. Чистое желание предотвратить глупость и вернуть в свой уголок бытия того, кто когда-то сам же место для них всех и предоставил. Слова Санзу уже не кажутся такими уж неправильными. Они все действительно благородные, насколько это возможно в их положении, идиоты. И ублюдки впридачу, ведь желание начистить морду другу, пусть и бросившему на произвол судьбы (счастливой, как тот решил сам для себя считать), точно не числится в списке «прощения за прегрешения». Скорее сильнее в Ад подгоняет. И если с намерениями и целями определились точно, то жизнь – паскуда такая – решила подбросить новую дилемму. Мицуя точно смотрел на Ханагаки Такемичи, но видел кого-то другого. Если честно, росло желание отправиться в дурку, а не разбираться со всеми этими миссионерскими планами. Потому что смотреть на того, кого знаешь долго, и думать, что это не он – явный признак шизофрении, расстройства личности или чего иного. Во врачебных терминах и диагнозах психиатрии Такаши не разбирался, но точно мог утверждать, что такое не норма. Ставить жирное пятно на перспективной карьере молодого дизайнера тоже, но об этом принято не думать, ведь это ради близких, да и депрессию на фоне пессимистичных мыслей о будущем заработать не хочется. – Я думал, что ваш глава только плакать и терпеть боль может, мол, эдакий мазохист. – Противная усмешка проносится меньше, чем в метре от Мицуи, и он ловит себя на том, что уже несколько минут раздаёт пиздюли на автомате, не отрывая глаз от странной перепалки Какучо и Такемичи. Странной, потому что вместо разборок на кулаках они выбирают грёбанные разговоры и ведут себя так, будто находятся на встрече выпускников. Ну, до тех пор, пока в одностороннем порядке Хитто не получает под дых, всё так же не закрывая рта. – Он мог не только это. Но это не наш глава. – Вырывается быстрее, чем успевает подумать. Такаши кривится и думает о том, что мозги надо вправлять ему, а не грёбанному Манджиро. Или обоим. Может, на следующий же день наведаться к психологу? Хотя нет. Сразу к психиатру. Где-то над ухом слышится хмык, полный сомнения. – Я, конечно, слышал, что вы там все поголовно кукухой поехали с горя по Майки, но не думал, что всё насто-олько плохо. – Риндо противно тянет гласные, а Ран всецело отдаётся полному издевательства смеху. Это режет уши. – Уже знакомые лица не различаете? – Почему-то есть ощущение, что Такемичи подменили и это не он вовсе. Эдакий двойник. – Мицуя, пусть и передразнивает, отчаянно желает кому-то высказаться. Братья Хайтани, конечно, не лучший вариант, но выбирать как-то не приходится. – Эмоции, движения и разговор – всё другое. – Не припомню, чтобы в мозгоправы записывался. Мой максимум по вмешательству в голову – проломленный череп. – Ран не сдерживает издевательства, но почему-то с пониманием кладёт руку на надплечье. – Кем же он тогда может быть, если не Ханагаки? – Чёрт его знает. Но посмотри, даже Какучо ведёт себя с ним иначе. В битве с Поднебесьем он не брезгал размазать Такемичи по асфальту, а сейчас руки не поднимает. – Такаши тактично игнорирует издёвки и хмурится, заприметив Майки в поле зрения. Всё кажется несусветной глупостью и легче плюнуть, сбежав подальше от этого дурдома в дурдом с койкой, едой по расписанию и лошадиными дозами успокоительного. Там и то находиться приятнее, кажется. – То есть, ты хочешь сказать, что в тело вашего главы вселился кто-то другой и зачем-то начал жить его жизнью? – Риндо сдерживает то ли смех, то ли истерический стон и явно задаётся вопросом, в какой подворотне приобрести такое чудодейственное средство (которое, похоже, Санзу и Мицуя берут оптом и вместе). – Я этого не говорил, но кто знает. – Он пожимает плечами, гадая, как новая переменная в виде Непобедимого изменит ситуацию. Смешок выходит сам по себе, когда вальяжно, как пёс на прогулке, Хитто рассиживается на землю. – Да подожди ты! – Ран, с большим риском попасть под горячую руку и замедленной реакцией из-за отсутствия концентрации, всё же умудряется избежать замах Хаккая и матерится столь красноречиво, что уши трубочкой сворачиваются. – Тут картина поинтереснее драк. Теперь уже четыре пары любопытных глаз наблюдают за театром, на данный момент трёх актёров, увлечённо комментируя движение каждой мышцы на чужих лицах и подначивая друг друга делать ставки на то, кто первый перестанет быть истуканом. Оказывается, замечает в уме Мицуя, обсуждать то, что долго сидит в голове, и вовсе это не шизофрения, наверное, помогает чувствовать себя спокойнее. Мошки избавляются от себя сами, пока командиры, которые должны бы быть первые в тылу, всё больше кучкуются и начинают напоминать шумную компанию из кинотеатра, что мешает остальным. Их уже даже стороной обходят, считая, что мешать досугу тех, кто выше по рангу, – невиданная дерзость. – Я ведь говорил, что будет интересно. – Санзу выглядит до жути самодовольно и лыбу давит от уха до уха, словно кот, объевшийся сметаны. Все из Канто Манджи косятся на него, словно на идиота, каких свет не видывал, но спорить не смеют. Лишь сам Бог Смерти – Шуджи Ханма – хмыкает согласно. Инуи с видом великого математика пытается доказать Вакасе, Кейзо, Коконою и Сенджу, что Такемичи Ханагаки сам на себя не похож, потому что, цитата: «Глаза прекрасного голубого цвета, подобного чистейшему небу в летнюю пору, стали на полшишечки грамма темнее обычного, а прищур на несколько секунд от градуса угла у переносицы отличается от нормы. А улыбку! Свою прекрасную жизнерадостную улыбку он укоротил на несколько миллиметров и будто приклеил к лицу!». Впрочем, слушали его с небывалым интересом. Чифую, стоящий по соседству, был бледнее поганки и нервно крякал на каждое доказательство данной теории, пока Хаккай пытался хлопать его по спине, думая, что тот давится воздухом. Улыбашка пытался убедить Риндо одолжить очки, ведь разглядеть каждое движение троицы актёров не получалось, и клялся кудряшками, что вернёт в целости и сохранности. Злюка пытался успокоить обоих, потому что просьба слишком легко перерастала в драку. Ран с Мицуей беседовали на тему психологии, пытались определить причину, по которой личность может резко измениться, и даже пришли к замечательному умозаключению – во всём виноват Манджиро Сано собственной персоной, ну или волнения и страдания по нему. Мочи и Шион с Пе-яном и Па-Чином уже собрались слинять от всех этих разборок, чтобы выпить пиво и завести душевную беседу. – Заткнулись! Майки говорит. – Все и правда замолчали. Ханма оказался самым эмоциональным оратором из всех, кого Мицуя знал. А ещё слишком зорким, зараза. Подмечал всё, несмотря на расстояние, и комментировал, осведомляя других. Иметь подобную птицу-говоруна под боком было на удивление удобно. – Ты, блять, не Такемучи. Кто ты? – Манджиро всё время парных гляделок пытался высмотреть хоть что-то знакомое в глазах напротив. Блеск, неоспоримую уверенность, стремление, принятие, что-то более глубокое. Не получилось. Он видел перед собой только незнакомца, на которого Чёрный Импульс внутри подозрительно бурно реагировал. – Конечно, не Такемучи. Честно, даже «Бакамичи» звучит лучше этого прозвища... – Тихо шепчет, закатывает глаза и прячет руки в карманы. Он осторожно склоняет голову к плечу и щурится. – Я злой дух жаждущий крови. – Уже громче. За словами следует усмешка и прищёлкивание языком. – Или какой ответ ты там ожидал? – Я прекрасно знаю Такемучи. – Манджиро будто крышу срывает, он мгновенно оказывается в шаге от собеседника, хватает за лицо ладонью, пальцами впивается в щёки, тянет ближе и рычит, подобно зверю. – В тебе и близко нет его искренности, всеобъемлющей доброты и этого грёбанного желания спасти каждого жучка на дороге. Я с фальшивкой разбирать отношения не соглашался.

«Мичи, ты самый добрый ребёнок, которого я знаю. – Сказала однажды мать его замене. – Ты мой герой, поэтому утри слёзы и давай вместе завоюем этот мир. – Почему с ним, а не с «настоящим Такемичи»?»

– Ошибаешься. – Ханагаки шипит, кривится, стискивает зубы. Левая рука высвобождается из кармана и хватает Сано за запястье. Тот лишь хмыкает и сильнее сдавливает пальцы. Больно. Такемичи уверен, Манджиро перед ним – живой труп. Спал ли тот? А как давно ел и насколько много? Сколько времени уделял физической активности? Присутствует лишь желание отправить в больницу, а там сами пусть решают – к терапевту, к психиатру или сразу в морг. Потому возникает вопрос: откуда столько сил в этом теле? Один раз в детстве Такемичи видел фильм. В нём были вампиры – существа, походящие на человеческие трупы, питающиеся кровью и имеющие нечеловеческие силы. Из-за этого думается: вдруг Манджиро один из них. В фильме говорилась о том, что их надо избегать, что помогает церковь и осиновый кол, серебро и чеснок. Значит ли это, что, если сейчас облить Сано святой водой, тот умрёт? Ладно, даже для Ханагаки это звучит как бред. Он не верит в Бога, чтобы это помогло. И ради проверки этого крашенный блондин внимательно следит за Манджиро. Ради проверки правой рукой нащупывает нож в кармане и осторожно высвобождает лезвие. Ради проверки ждёт осечки, тсыкает, дёргается – отвлекает. И лишь ради проверки всаживает нож в предплечье собеседника, вырываясь из хватки и показательно разминая челюсть. Со стороны Майки слышится сдавленный хрип, он рефлекторно пытается ударить нападающего, промахивается, хватается за открытую рану, опускается на корточки, шипит ругательства. – Не вампир... Вампирам не страшна сталь... – Такемичи выглядит задумчивым и, лишь от части, огорчённым. Он не отрывает глаз от раненного, улыбается – криво, скорее насмешливо, как получается без надобности притворяться – и кидает под ноги блондина ключи от мотоцикла.

—

Сначала командиры просто подходили поближе, желая расслышать Майки и Такемичи. Они не вмешиваются, лишь любопытно осматриваются и прислушиваются. Мицуя и Инуи выглядят слишком радостными, когда слышат, что и Манджиро не узнал старого знакомого, утверждают, что остальным стоило верить им – всезнающим. Чифую по бледности можно было сравнить с чистой бетонной стеной – столь же тускло, болезненно и неестественно. На каждое действие «актёров» он подрывается вмешаться, но Такуя – странное сочетание – сдерживает. Сказать по делу, все ожидали лишь одного: избитого Ханагаки. На это были все намёки, доказательства и опыт прошлого. Итог – глаза размером с монеты у каждого, хоть ходи и проверяй, кому какой номинал подойдёт, и удивление (обойдёмся без мата). Первым отмирает, а замирал ли он вообще?, на удивление большинства, Санзу – тот ходил хвостиком за своим Королём, всегда верил в Его превосходство и, по мнению других, не мог вообразить Его проигрыш, потому не мог и лезть в Его битвы. – Какой, к чёрту, вампир? – Манджиро хрипит и зло смотрит сначала на ключи, потом на Такемичи. Тёмно-алая жидкость покрывает руки, что дрожат непомерно, и рукава – по ощущениям не разобрать, насколько глубока рана, но жжёт она нещадно. – Ну знаешь, те, что кровь пьют. Я подумал, что ты один из них. Внешне походишь. – Ханагаки хихикает и взвешивает рукоять окровавленного ножа в ладони, которая довольно быстро пропадает. Он задумчиво переводит взгляд на подошедшего и подносит пальцы ко рту, слизывая с них алые капли. После хмурится, бубнит, – И это они пьют каждый день? – закатывает глаза и протягивает руку Санзу, предлагая повторить его действия. – Попробуй. – Ты говорил, что не готов опуститься до убийства. – Харучиё выбрасывает отобранный нож подальше, перехватывает чужие запястья, снимает плащ и вытирает пальцы подолом собственной одежды. Потом подходит к Манджиро, что без слов и сквозь зубы позволяет снять с себя рукав, не без помощи катаны отсекает от всё той же своей формы длинный кусок ткани, который использует в качестве жгута. – Это было до того, как умерла Мама. – Такемичи пожимает плечами и неотрывно следит за парой человек возле себя. – А ещё меня раздражает желание спасти его и то, что моё тело странно на него реагирует. Это всё не мои воспоминания, но я не могу избавиться от ощущений, что были в них. – Если хочешь отомстить за свою мать, ты должен идти ко мне, а не к Майки. – Вздох, и Санзу поднимается на ноги, поворачиваясь к крашенному блондину. Он широко улыбается, раскидывая руки в стороны. – И ты наконец-то ведёшь со мной диалог. Я соскучился. – Что значит «умерла»? – Какучо понимает смысл сказанного лишь спустя некоторое время. Он почти вскрикивает, с недоумением косясь на друга детства. – Её убил Харучиё Акаши. – Констатация факта. – Она заслужила. – Скучно, аж зевать тянет. – Она просто говорила по телефону. – От чужой отрешённости глаз дёргается. – Говорила по телефону с тем шарлатаном. – Подобие отвращения заставляет кривить губы. – Она обещала принять меня. – Возмущённый аргумент. – И именно поэтому говорила тому шарлатану, чтобы он поскорее вправил тебе мозги? – Парирует слишком легко. – Она обещала, что не станет менять меня. – Настойчиво. – Она бросила в меня кружку и сказала, что это я тебя испортил и из-за меня ты снова стал ненормальным. – Нарочный акцент на последнем слове. – Она была единственной, кто мне дорог. – Проскальзывает отчаяние. – У тебя есть я. – Звучит излишне уверенно. – Ты убил дорогого мне человека, так почему я не могу убить дорогого тебе человека? – Пальцы Такемичи оказываются в подозрительной близости к сонной артерии Санзу и плотно прижимаются к коже, считывая пульс. – Тук... Тук... Хару-кун, почему у тебя есть пульс, а у неё не было? – Потому что она мертва. Я убил её за то, что она хотела убить тебя. И я предупреждал. – Он неподвижен, смотрит с благоговением, и Ханагаки хочется стереть эту безмятежность с чужого лица. – Стоп-стоп! Я понимаю, у вас драма, и не хотелось бы портить спектакль, но как зрителю мне хотелось бы иметь понимание ситуации. Если говорить кратко: объясните, наконец, что происходит. Какого чёрта Ханагаки хочет зарезать Главу, Санзу общается с ним как с потерянным столетие назад братом и, как я понял, убил его мать? – Не выдерживает первым Ран, заставляя остальных выйти из ступора и начать копошиться. Какучо всё же подрывается с места, врезая кулак в щёку Харучиё и вынуждая жертву неожиданного нападения качнуться, сделать шаг в сторону и схватиться за горящую после удара кожу. Такемичи успевает убрать руку от чужой шеи. Санзу быстро переключается на агрессию, тсыкает, зло поглядывает на Хитто. Ран издаёт красноречивое «ой», поднимая руки в жесте «сдаюсь». Риндо примирительно хлопает его по спине, мол, молодец, что попытался. Манджиро, явно поверив в собственную непобедимость, поднимается на ноги, убрав подобранные ключи в карман и наконец-то привыкнув к режущей, почти огненной боли. – Я, блять, не знаю, какие у вас были отношения с Бакамичи, но убивать Ханагаки-сан ты не имел никакого права. Ты мог убить кого угодно, так почему её? – Пойми ещё, кого больше задела новость о гибели этой женщины – родного сына или того, кто видел её лишь несколько раз в детстве. А ещё совершенно не понятно, кто первым испепелит взглядом другого – напавший или его жертва. – Какучо, ты понятия не имеешь о происходящем. – Харучиё хрипит, потому что прикусил полость рта – конкретно щеку, – чувствовал вкус собственной крови и чётко ощущал, что горло от неё лишь сушит. Он не бьёт в ответ единственно из-за остатков здравого смысла, которые глаголят, что так-то их обладатель виноват и вполне заслужил это. – Если бы она осталась жива, Такемичи снова стал бы этим альтруистом. – Последние два слова произносятся так, будто являются оскорблениями, и сочатся сожалением. – Фальшивкой, что украла у него жизнь. – Слушайте, мне и самому интересно, что происходит, но Майки не помешало бы показать врачу... – Мицуя тянет руку подобно школьнику, но говорит без получения разрешения. По его мнению, любые разборки могут подождать, когда друг отставить возмущения, будто остальные его таковым не считают истекает кровью. Вакаса и Коконой тактично кивают, вторгаясь в импровизированную сцену и помогая собственному боссу – один заставляет поднять руку, фиксируя её, чтобы не дёргался, а второй поливает водой из бутылки, дабы смыть большую часть крови и промыть рану хоть как-то. Манджиро шипит, и в самом деле выглядя так, будто скоро испустит дух.

•*•*•

– Чёрта с два это меня убило бы. – Манджиро рычит, разминая кисть руки, и недовольным взглядом обводит забитую палату. Похоже, Коконой хорошо потратился, чтобы их всех поголовно не выдворили из больницы. – И почему вы все решили, что мне нужна ваша компания? – Ты всё ещё наш друг. Мы волнуемся как-никак. Тем более, нам есть, что обсудить. – Мицуя отдувается за всех и снова задумываться, не стоит ли прямо сейчас вызвать дурку, пока все вероятные пациенты в одной комнате. Поместились они в ней одним лишь чудом. – Босс, помереть-то вы не померли, но вполне могли бы и без руки остаться. Мало ли. – Не понятно, шутит Ран или нет, но Такаши не может сдержать смешка, который скрывает за попыткой откашляться. Нет, старший Хайтани сказал дельную вещь, но в их ситуации она кажется столь же комична и неестественна, сколь и частушки на похоронах. Манджиро с детской обидой игнорирует высказывание, вальяжно рассаживается на койке в позе лотоса и метает угрожающие взгляды. Правда, к нему никто лезть и без этого не смеет. Три остальные койки заняты «посетителями». На одной – Чифую, Сенджу и Инуи, которые все вместе ощущают дискомфорт наиболее явно, чем все остальные; на второй – братья Кавата с Хаккаем посреди, что от взгляда Нахои готов изображать стену; на третьей – братья Хайтани и Коконой. Ханма некоторое время возился у окна, пытаясь открыть, но так и не смог, поэтому разочарованно опустился на подоконник без возможности закурить. Мицуя сел возле стены у двери, подобно сторожу. Непонятно только, готовил ли он пути отхода себе, следил ли, чтобы не зашёл кто, иль не хотел ли выпускать кого-нибудь. Какучо, считая Такаши самым адекватным в этой компании, тоже опустился на пол рядом. Санзу занял одну из тумбочек, но лишь прислонился к ней, оставаясь на ногах. Вакаса и Кейзо опирались на стену. Мочи и Шион с Пе-яном и Па-Чином всё же сбежали, решив, что места и так мало, а им всё, следующее после слов «Майки выживет», неинтересно. Это напоминало ещё больший ситком, чем было на заброшенной станции. – Возвращать меня уже поздно, поэтому, если обсуждать собираетесь это, можете уходить. – Манджиро смотрит нечитаемым взглядом и куда-то мимо людей. Вздох Мицуи кажется почти отчаянным. Чифую даже в некотором роде виновато отводит взгляд, вспоминая первоначальную цель этого глупого сражения. Думается ему, что они явно все просто кучка идиотов, что мечтает о великом, имея при себе пару сотен йен, море домашнего задания за спиной, богатый опыт драк и ни грамма чувства ответственности за проступки. А ведь все поголовно кричат о том, что сделают так мир лучше и воплотят глобальные желания. Нет, Чифую правда верит в то, что способен на это... Или хочет верить. Просто всё больше кажется, что в их реальности они уже свернули не туда. – Майки, ты же знаешь, мы уже не дети. Пора думать о будущем, и хорошим оно явно не будет, если не вернёшься. – Попытки надоумить от Мицуи всегда били прямо под дых похлеще ударов. Но сейчас они казались до болезненного смешными. – Давай просто забудем про это и станем уже нормальными взрослыми. – Напоминаю, ты уже хорошенько подпортил себе репутацию будущего модельера тем глупым перформансом. – Риндо пожимает плечами и даже не открывает глаза, чуть ли не дремля, когда облокачивается на Рана. – Вы все уже имеете неплохое досье презираемых гопников, а ещё явно имеете многочисленные психологические травмы. Нормальность может только сниться. А Манджиро и все мы, имею ввиду Канто Манджи, уже углубились в преступность. Стоит высунуть голову из панциря группировки – никто не побоится сдать нас на расправу ментам. Нормальное, как ты посмел выразиться, взросление мы давно проебали. Как минимум, всем светят косые взгляды и клеймо лет так до 30, если повезёт, больше – если нет. – Говоришь так, будто вы со своей богатой семейкой не сможете откупиться от подобного. – Ханма гнусаво хихикает и сквозь зубы, посвистывая, вбирает воздух в лёгкие. Ему до дрожи хочется курить. – Мы с Риндо изначально знали, на что идём, поэтому бояться нам нечего. А вот насчёт остальных находящихся здесь сомневаюсь. – Ран играюче тянет гласные и надменно улыбается. Ему с братом преступная жизнь светила чуть ли не с пелёнок, и стоило один раз попасть в колонию, как дорога к ней перестала иметь пути отступления. Поэтому хоть с Канто Манджи, хоть одни, но в верха пробьются. – Чёрт. – Теперь уже в отчаянии Мицуи нет сомнений. Он прикрывает лицо руками, сдерживая страдальческим стон и пытаясь вспомнить, в какой момент жизни сошёл с пути праведного старшего брата. – Чёрт бы это всё побрал. – Но ведь... Всегда есть возможность исправить всё и жить нормально? – Чифую с надеждой оглядывается на своих друзей. Он кусает губы, видя, что его энтузиазм никому не откликнулся. Все выглядят поникшими. – Только если вдруг ты умеешь путешествовать во времени, сейчас вернёшься в прошлое и заставишь всех идти другим путём. – Какучо всего лишь шутит, но понимает, что сказал что-то лишнее, потому что Сано, Имауши, Харучиё и Мацуно одновременно вздрагивают и смотрят на него так, словно у того выросла вторая голова. – Точно. Чифую, почему Такемичи вернулся? И где он сейчас? – Ханагаки пропал ещё когда скорая приехала. Сбежал под шумок. Санзу хотел его искать, но пока он один из тех, кто что-то знает, отпустить мы его не можем. – Ответ почти чеканят, словно рапорт. Коконой всегда отличался восхитительной способностью к самодисциплине и деловому общению. – А куда вернулся, кстати? – Не понимаю, почему вообще должен что-то объяснять. – Харучиё ворчит, скрестив руки у груди, и поглядывает на других с прищуром. У него всё сильнее закрепляется ощущение, что они на массовом сеансе психотерапии. – А ведь точно. Ханагаки был совершенно другим, а Хитто и Санзу знают что-то об этом. – Оба названных отводят глаза, мол, они не приделах, и получают полный подозрения взгляд от Инуи. – Мы бы спросили самого главу, но телефон недоступен, а пойдём искать – все растеряемся. – И что вам только даст этот Такемичи Ханагаки... – Он единственный, кто может всё исправить... По крайней мере, мог... – Чифую мнётся больше прежнего, уделяя внимание лишь постельному белью под собой. – Бред. Что он может сделать? Вправить всем мозги? Я почти уверен, что их битва с Какучо – просто странное стечение обстоятельств. А удар ножом – слишком явный блев. – Ран закатывает глаза. Он терпеть не может разговоры загадками, поэтому всё происходящее и отсутствие объяснений вызывают лишь раздражение. – Просто Чифую слепо верит в его способность путешествия во времени. – Будничный тон Сано совершенно не вяжется с его заявлением, вызывает диссонанс и позднее понимание. – Да ты шутишь... – Со стороны Харучиё слышится истеричный смешок. – Эта фальшивка ещё и во времени скакала, занимая место Мичи? А я думал, почему он так долго не может разобраться с воспоминаниями. – Он просто хотел сделать всем нам хорошее будущее. Он даже вернулся из-за того, что ты просил о помощи, Майки! – Мацуно повышает тон, будучи на грани слёз. – Стоп. Вы сами хоть понимаете, какой бред несёте? – Нахоя перестал улыбаться ещё когда разговор перешёл в русло поломанных перспектив прекрасного будущего. Сначала он не нашёлся, как возразить, поэтому только слушал. Теперь же молчать было не в его силах. – Путешествие во времени, фальшивки, будущее... Объясните уже нормально, что происходит. – Пиздец. – Очень красноречиво и иронично выдаёт Ханма, не зная иного описания этого... Пиздеца? – То есть... Просил о помощи? Я? Но я не мог... Почему он вообще ко мне пошёл? Я же предупреждал... – Пустые глаза Манджиро заставляют вздрогнуть почти каждого, кто чувствует их на себе. О вопросе Нахои забыли моментально. Говорящий сжимает кулаки, выпрямляется – спина отдаёт тупой болью из-за долго нахождения в позе креветки и, возможно, проблем с позвоночником от образа жизни, а рана на предплечье – острой. – Ладно. Нам и правда есть, что обсудить. Только давайте по порядку. – Тогда, пожалуй, я начну. – Вакаса, до этого молчавший, неожиданно подаёт голос, отлипая от стены. Кейзо порывается его остановить, зная, насколько болезненна тема для них обоих, но замирает на полуслове из-за поднятой руки перед собой. Имауши делает глубокие вдохи, выдерживая паузу, и на выдохе, равномерно и конкретно, не вдаваясь в излишние подробности, рассказывает о своём бывшем командире, об основателе «Чёрных драконов», о друге, о Шиничиро Сано и, в первую очередь, о старшем брате Манджиро. И сколь бы безумен не был рассказ, никто из несведущих или знающих, но удивлённых, не посмел вмешаться. Казалось, что стоит и слово вставить – говорящий не сможет продолжить. Слишком велика печаль в глазах, голос слишком неправильно ровен, а пальцы слишком сильно впиваются в ладони, выдавая напряжение человека, что пытается казаться спокойным и отчуждённым. – Возможно, его смерть – расплата за такой дар. Не знаю. Но после этого Манджиро, похоже, получил что-то подобное побочному действию? Как вы там его назвали? Шрамы Харучиё доказательство. – Вакаса хмыкает и, наконец, разжимает кулаки. Присутствовало стойкое ощущение, что мужчине оставалось только заплакать, но он уже выплакал своё и тихим мерным шагом шёл к принятию. Хотя возможно, то была лишь иллюзия движения. А слёз уже просто не было. – Чёрный импульс. Контролировать его я не способен, поэтому отдалился. Мне ничего не остаётся, кроме как жить в этой тени, иначе я вас и убить могу. – Голос снова кажется повседневным, будто речь идёт о планировании ужина. Майки морщится, будто съел что-то кислое, и поднимает глаза к потолку, пытаясь отвлечься. – Такемичи тоже почему-то получил эту способность и пытался всё исправить, но из-за меня будущее всегда шло ужасным образом. Вот я и подумал, не стоит ли просто обеспечить вам счастье, отдалившись? А он почему-то вернулся... – До того, как вы начнёте говорить, что мы сошли с ума, думаю, вам стоит выслушать меня. Хотя... Имею ли я права рассказывать? Но уже начал... И сейчас Партнёр, вроде, не должен быть против... – Панику Чифую можно распознать в голосе, бегающих зрачках, не знающих спокойствия руках и заплетающемся языке. Получив лёгкий пенок от Инуи, он резко перестаёт тараторить и начинает рассказ. Начинает неуверенно, путаясь в событиях и словах, но ближе к середине уже успокаивается и рассказывает всё, что знает, как на духу – от падения под поезд и глупой попытки спасти Баджи до возвращения Такемичи из-за Бонтена и стремления вернуть друга. Мацуно готов поспорить, что такой шок у других вряд ли застанет в любое другое время. – Партнёр просто хотел лучшего для нас. Всех без исключений. Мацуно кусает губы и не знает, что чувствует: вину за раскрытие секрета, желание рассмеяться из-за вида реакции на свой рассказ, неловкость из-за полного отсутствия правдоподобности ситуации или облегчение. Все выглядят задумчиво и не смотрят как на дебила, так что, похоже, не собираются звонить в психодиспансер. А это уже достижение. Мицуя издаёт глухое кряканье, зарывается пальцами в собственные волосы и хмурит брови, подбирая слова. Правда, кроме мата ничего и не подбирается. Инуи, не изменяя привычкам, заискивающе смотрит на Коконоя, который его зеркалит, надеясь, что тот поможет всё осознать. Сенджу чувствует, как закипают мозги, но чётко приходит к выводу, что не виновна в шрамах собственного брата. Хаккай и братья Кавата упорно молчат и даже не двигаются, будто вовсе потеряли ко всему способность от шока, но изредка можно разобрать нервные смешки от Нахои. Ханма выглядит непривычно серьёзным, порой кивая собственным мыслям. Ран и Риндо переглядываются, словно общаясь друг с другом. Вакаса стоит с прикрытыми глазами и, вроде бы, даже выражает сочувствие герою рассказа – Такемичи Ханагаки. Мысленно он и правда готов ему похлопать да руку пожать. Кейзо, растроганный чужими поступками, позволяет себе минуту слабости в виде еле заметной улыбки. Араши никогда не мог похвастаться способностью к проявлению жалости, поэтому предпочитает ей гордость и уважение. Какучо понурил голову, начиная думать, что в прошлом прибавил лишний груз и так слабым плечам героя, прося спасти Изану. Проблем, скорее всего, тоже принёс немало. Тишину нарушил Санзу, что ударил кулаком по стене, параллельно хмуро прожигая взглядом в ней дыру. Да, он сам позволил той фальшивке делать что угодно, но такой поворот событий раздражал до зуда в ладонях, скрежета в зубах и тёмных пятен в глазах. Злость пришлось выместить на бетоне, чтобы не сорваться на кого-нибудь поблизости. Столько лет эта фальшивка загоняла Такемичи на самое дно, после ещё и жертвуя собственной задницей ради тех, кого посчитала центром мира, а он просто сидел в сторонке и исполнял подобие клятвы. Остаётся лишь злиться то ли на себя, то ли на уже несуществующую личность. – Думаю, больше вам на этого альтруиста надеяться не стоит. – Холод стены и боль в костяшках пальцев сделали своё дело, благодаря чему получилось немного успокоить нервы. Санзу осматривает других на наличие реакции на свои слова и утвердительно хмыкает, получая вопросительные взгляды. – Может, раньше он и мог что-то сделать, но теперь я сильно в этом сомневаюсь. Ты ведь понимаешь, о чём я, Ка-ку-чан? – Акаши издевательски протягивает слоги чужого прозвища, своеобразно пародируя интонацию Такемичи. Провокация почти работает, ведь Хитто переключил своё внимание на желание задушить говорившего. Только вот сила воли у его была отменная – сдержался. – Я не уверен, что до конца всё понимаю. Последний раз я видел его таким слишком давно. – Просто расскажи то, что знаешь. Ты ведь познакомился с ним раньше меня, тебе и начинать рассказ. – Подождите, хотите сказать, что за этим Ханагаки ещё что-то есть? – Ран либо проходит стадию отрицания, либо действительно не понимает. А может и всё сразу. – Слишком много всего для одного человека, не думаете? – Я бы поспорил с утверждением, что человек один... Но давайте, вы сначала послушаете всё, а потом уже будете обсуждать. – Харучиё огрызается, скрещивает руки на груди, возвращаясь в изначальное положение, взглядом затыкает желающих высказаться и позволяет Какучо начать. – Я... Мы... Как вообще начать? – Хитто мотает головой в попытке собрать спутавшиеся мысли в единую нить. Получается не особо хорошо. – В детстве он был... Странным. В том смысле, что отличался от других детей. Мы познакомились, потому что он попросил научить его быть героем. Представляете, кто-то не знал, кто такие герои... Я, конечно, сначала сомневался, но потом сдружился с ним. Когда мы вместе играли, я даже начитал забывать о странностях. Как потом оказалось, он хотел стать героем ради мамы. Бакамичи как-то виноват в том, что у неё был шрам на руке, из-за этого он пытался быть таким, каким его хочет видеть она. Думая сейчас... Он не мог чувствовать то же, что чувствовали другие. Его приходилось учить этому. Тогда я не понимал и восхищался им. Знаете, он имел поразительные силу и способность к обучению. Стоило ему научиться драться – я начал даже бояться. Бакамичи был жесток, когда избивал кого-то... – Разве он способен на драки? Он, конечно, был стойким и силу имел, но не думаю, что мог бы кого-то избить. Как минимум, из-за характера... – Инуи было сложно принять всё, что услышал и слушает. Парень восхищался и первым, и последним своими боссами, а сейчас узнал такие подробности. Словно снег на голову. Это не омрачило их образы, вовсе нет. Но сбивало с толку. – Не перебивайте, мне и так трудно мысли собрать... Раньше мне приходилось оттаскивать его от других, потому что границ Бакамичи не знал. Я учил его моральным нормам, объяснял, что хорошо, а что нет, воспитывал, и у меня даже выходило. Но потом моя семья попала в аварию и я остался в детском доме. С тех пор мы с ним больше не виделись до того момента, о котором вы и так все прекрасно знаете. – Отводит глаза, веки которых подрагивают от болезненных воспоминаний о собственном Короле. – И Бакамичи показался мне почти незнакомым. Я подумал, что он добился желаемого и стал той личностью, о которой всегда мечтал. Стал героем, начал чувствовать. Но сегодня я увидел его из прошлого – странного мальчика, что не понимает людей и имеет необъяснимую жестокость. Думаю, больше мне нечего сказать, потому что дальше я и сам ничего не понимаю. – Значит ли это, что он притворялся перед нами? Врал нам о самом себе? – Голос Манджиро был холоден. Обижала ли его такая перспектива? Да. Неимоверно. Такемичи – один из самых близких ему людей, конечно, ему будет обидно узнать, что тот постоянно лгал. – Он не врал. И притворством это не назовёшь. – Санзу пожимает плечами и улыбается. – Ваш Такемичи действительно был добродушным альтруистом, в этом можете не сомневаться. – Мы уже поняли, что ты знаешь больше нашего, так что рассказывай давай. – Ворчливый тон Риндо вызывает у некоторых облегчение. Становиться лучше от того факта, что хоть кто-то среди них не находится в состоянии нокаута от полученной информации. – Так уж и быть. Но вас это вряд ли обрадует. – Делает одолжение, вальяжно облокачивается о тумбочку и ухмыляется. – Я знаю о Шиничиро всё с самого начала, потому что был его триггером. О Чёрном импульсе тоже. Из-за этого проклятия, наверное, и начал слепо следовать за Майки. Сейчас делаю это по собственному желанию. Шрам у матери Такемичи появился из-за того, что он ей притащил мёртвую мышь в знак привязанности. Она ему как-то рассказала, что так делают кошки, вот он и решил, что люди поступают так же. В итоге развилось чувство вины. Точнее, подозреваю, что это было обычным желанием увидеть принятие. Но эта женщина не могла принять его странность, поэтому Мичи и пытался стать нормальным, а героем – потому что узнал, что их все любят. Заткнись. Да, у вас есть вопросы, но сейчас молчи, иначе ничего не узнаете. – Харучиё угрожающе смотрит на Риндо, который порывался что-то спросить, и показывает ему средний палец. – По сути, наше знакомство было взаимовыгодным. Из-за шрамов он видел во мне свою мать. Я, встретив мальчика, который смотрел на своих сверстников убийственным взглядом, решил, что он будет неплохой боевой единицей для Короля. Мичи вовсе не Солнышко, если вы вдруг решите сказать, что он бы не пошёл на такое. Он вполне мог бы убить человека, хоть и утверждает, что не опустится до такого. – Закатывает глаза, постукивая пальцами по тумбочке. Хотелось скорее закончить рассказ и уйти на поиски Такемичи. – Всё испортил его патлатый друг. Мацуно, я про того, который тебе рассказал о настоящем Мичи. В общем, этот идиот выдал той женщине всё про жестокость её сына, а ей пришла гениальная идея – обратиться к непонятному специалисту. Он и создал Мичи новую личность, которая перекрыла старую. Наверное, можно назвать это гипнозом. Именно эта вторая личность и известна всем вам. Я просто не вмешивался, решив дать ему свободу. Нет, я ещё не закончил. Не знаю, что учудила Сенджу, но после разговора с ней Мичи вернулся. Его мать хотела снова вернуть ту личность, не принимая настоящую, я же просто ей помешал это сделать. И не смотрите на меня как на аморального ублюдка. Все вы в будущем преступники, некоторые уже сейчас сидевшие. Мичи будет лучше без неё, она лишь уничтожает его. Сначала я дал ему возможность жить спокойно с новой личностью. Итог вы сами узнали: он убивает себя ради других. Вернув себя, он сутки сидел в истерике и возвращать того альтруиста точно желанием не горит. – Мы говорили о твоих шрамах... – Тихо мямлит Сенджу, понурив голову. Почему-то чувство вины вновь охватывает с головой. – То есть... Глава теперь не наш Ханагаки? – Инуи не хватает только хвоста пса, чтобы его поджать. – Воспоминания всё ещё с ним, хоть он пока что и не может в них разобраться из-за временных скачков. – Харучиё пожимает плечами и отводит взгляд. – Но альтруистом он точно снова не станет. – «Я не позволю.» – Остаётся не озвученным. – Кто-нибудь, скажите, что это просто тупая шутка. – Мицуя зарывается лицом в ладони в надежде, что это поможет проснуться от столь странного сна. – Вы сейчас довольно умело перевернули моё восприятие этого мира. – Коконой усмехается и выводит пальцем в воздухе окружность, мол, на все 360°. – Если подытожить, мы узнали, что есть путешествия во времени и проклятие, связанное с ним. Первый, кто использовал эту способность – брат Главы, второй – Ханагаки Такемичи. При этом у Главы теперь проклятие, а всеми любимый Плаксивый Герой оказался психопатом. – Ран обводит всех взглядом, ища подтверждение собственных слов, и находит его в молчании, из-за чего он непонятный продолжительный звук – что-то между «ха» и «э». – Кому расскажу – не поверят. – Кстати, насчёт этого. Полагаю, всё озвученное в этой комнате должно остаться только между нами. Для всеобщего блага. – В некотором роде заумно выдаёт Риндо и поправляет очки. – И было бы неплохо обсудить, что стоит делать дальше. – Умирать. – Хихикает Нахоя над собственной шуткой, подбадривающе ударяя Хаккая по плечу. – Ну серьёзно, вы так поникли, будто умер кто. – Мы только что слушали рассказы про смерти как минимум дюжины человек, если ты не забыл. – Мицуя наметил уже неизвестно какого по счёту человека, по которому плачет психушку. Хотя, он в этот список занёс уже всех в данной комнате. Даже себя. – Риндо, а тебе напомню, что вы уже сами прекрасно расписали наше будущее: тюрьма и изгои общества. – Така-чан, ты слишком жесток... – Хаккай облокачивается о Сою в поисках поддержки. Тот похлопывает его по волосам. – Хотел бы я сейчас, как ответственный взрослый сказать вам забить на мнение общества и жить спокойно, но я прекрасно понимаю, что это невозможно. Именно поэтому и предложу вариант: вы пытаетесь исполнить невозможное, будучи друг другу поддержкой, опорой и другие красивые слова. Просто потому что я хочу для вас нормальной жизни. – Или второй вариант: покорение преступного мира, в котором все и так тонут. – Ханма беспардонно прерывает Вакасу и весело хихикает. – В большинстве вариаций будущего вы именно к этому и приходили, так почему бы не исполнить судьбу? Все рядышком и никаких неожиданных и переломных «вернись обратно». Вместе веселее. – Я, вообще-то, специально их от себя отдалил. – Манджиро хмурится в который раз за весь день. – И это уже обнулил Ханагаки. Брось, преступная жизнь не всегда значит несчастье. Кто нам мешает жить счастливо будучи просто-напросто вне закона? Главное же просто не поубивать друг друга, а следовать они за тобой и с такими приколами готовы. – Делайте, что хотите. – Закатывает глаза и падает на кровать, раскидывая блондинистые пряди по подушке. – Только не жалуйтесь потом. – Майки мог бы встать в оппозицию и упрямо запрещать, но рана всё ещё жжёт, спина будто закаменела, голова потяжелела, а глаза слипаются. Крови потерял немало и пытался быть активным слишком долго. Теперь просто рубит и сил на споры нет. – Давайте, с этим вы сами разберётесь, а я пойду наконец-то искать Мичи? – Харучиё подхватывает катану и почти срывается с места. Почти – потому что Какучо преграждает путь. – Чёрт, давай только без этой драмы. Да, я убийца, но сейчас мне не до твоих страданий по женщине, которую ты видел всего несколько раз. – Такемичи точно будет лучше от её смерти? – Звучит отчаянно и почти умоляюще. Сразу ясно, что вопрос задан, не чтобы переубедить собеседника, а чтобы убедить себя. – Она видела в нём призрак своего мужа и либо вернула бы ту фальшивку, либо всю жизнь нервно вздрагивала бы от каждого действия Мичи, лишний раз задевая его своим поведением. Останься эта женщина в живых – оба страдали бы, даже будучи на расстоянии друг от друга. И почему я должен это разжёвывать... – Санзу ожидает секунду, после проходит мимо застывшего, даже не смотря на него, стремительно добирается до двери и на мгновение замирает сам. – Мой Король, я всегда на вашей стороне. – Только после этих слов он наконец выходит из палаты.

—

– Подожди! – Ран не выглядит запыхавшимся, но присутствует ощущение, что по коридору он бежал. Харучиё всегда был быстр, так что нагнать его можно было только так. – Чего ещё? – Ты был единственным, кто за рассказ почти не упомянул о чувствах. Ты ведь из-за его возвращения стал спокойнее, да? Как же ты к нему относишься? – А ты не изменяешь себе... Вас это вовсе не касается, Идиот. – Старший Хайтани с недоумением наблюдает за улыбкой на лице Санзу и ещё пару минут стоит на месте, провожая взглядом чужую спину. – Да ты шутишь...

•*•*•

– Мам, смотри! – Мальчик выставляет свой рисунок прямо перед бирюзовыми глазами, широко улыбаясь. На нём изображено чьё-то сожжение, вроде бы. Сложно понять, но среди ярких красного, жёлтого и рыжего возможно различить силуэт. – Я не твоя мама, не называй меня так. Это глупо. – Харучиё кривится, но всё же берёт лист в руки под чужое хихиканье. Он, на самом деле, имел странную слабость к улыбке на лице равенетта, которая чаще напоминала оскал. Действительно глупым блондин считал себя. Из-за того, что позволил себе эту слабость. – Что тут нарисовано? – Огонь. А в нём тот мальчик, что был сегодня с тобой. Ты был на него зол, поэтому я подумал, что ты хочешь его убить. – Такемичи тыкает пальцем в силуэт и оголяет дёсна в ослепительной улыбке. Он сомневался, точно ли его друг тогда злился, но решил, что знает того настолько хорошо, что имеет право смело верить догадкам. Веки сами собой жмурятся, когда небольшая рука касается тёмных прядей и ерошит их. Ханагаки нравились касания этого человека. – В наше время людей не сжигают. Это было в средневековье. – Харучиё ворчит, но всё же одобрительно перебирает волосы цвета вороньего пера и не сдерживает улыбки. – Я в состоянии избавиться от того, что меня раздражает, так что не трать на это свои силы. Это был мой друг, мы просто часто ругаемся. – Друг, значит... – Бубнит и нурит голову, пытаясь понять сказанное. Мальчик забирает рисунок и отходит к мусорному ведру. – Я не знал. Тогда мы не будем его сжигать. Друзья же так не поступают, да? Харучиё довольно усмехается, ухмыляется подобно Чеширскому коту, склоняет голову к плечу и щурит глаза. Он украдкой подходит к меньшему и обнимает со спины, зарываясь носом в чужие локоны. Такемичи привязан к нему – пытается понимать чувства, слушается, проявляет интерес, находится рядом и, возможно, пытается проявлять эмоции. Акаши чувствует от этого дикий восторг и желает, чтобы все вокруг пропали в том огне, что нарисовал его Мичи, а они остались одни на всём свете. Тогда не придётся заботиться о том, что бесполезно и глупо. – Мичи, ты ведь специально зовёшь меня «мамой», да? – Харучиё перехватывает рисунок, что не успели выкинуть, складывает и прячет в карман. Он не может лишиться того, что Такемичи сделал для него. Собеседник вздрагивает. Блондин считывает в этом положительный ответ. – Кто тебе дороже – твой король или я? – Ханагаки понимает, что Хару-кун не считает других своими друзьями, лишь ради вежливости называет их таковыми. А мальчик со шрамами знает, что равенетт понимает. Но они это не озвучат. Для обоих в этот момент времени существуют лишь по два человека. И по одному из них – они сами друг для друга. – Нечестно. Я же не спрашиваю, дороже тебе я или твоя мама. – Блондин недовольно фыркает, выдыхая в тёмные пряди. В попытке выразить некое подобие обиды, он решает поступить максимально глупо и начинает щекотать рёбра второго мальчика. Реакция отсутствует – Акаши и забыл, что Мичи не боится щекотки. Чувства же притуплены. Поэтому помеченный шрамами начинает просто от скуки постукивать подушечками пальцев по ткани чужой футболки, задумчиво вдыхая уже давно знакомый аромат шампуня. – Я бы не смог ответить... – Спустя долгое молчание раздаётся тихий шёпот, ломающий уверенность в том, что Харучиё всегда сможет ставить своего Короля на первое место. А ведь Такемичи называл его «Мамой» только лишь в попытке убедить самого себя, что блондин её замена. Чтобы не позволить себе верить в то, что может быть кто-то настолько же дорог. Один раз его уже бросили так.