Стенания рабов Его

      Первое июля тысяча восемьсот шестьдесят третьего года встретило Саймона Райли, подполковника армии Соединённых Штатов Америки, чистейшим небом без единого облака. Годы спустя он будет вспоминать это небо – таким оно больше не было никогда. Оно сияло, подпитывая красками и оттенками деревья, траву, синюю форму. Райли смотрел на небо и вспоминал. Воспоминания – вот что постоянно было с ним. Менялись люди, места, звания, одежда, но воспоминания – никогда.       Четыре месяца назад пальцы Джонни коснулись его рук, напряжённых до вырисовывающихся на них вен. Три с половиной месяца назад Мактавиш обнимал подполковника в темноте, а утром Саймон обнаружил в кармане листок с наброском его профиля. Три месяца назад Райли впервые отчаянно выцеловывал Мактавишу шею, вжимая его в свою постель, и дрожал, потому что впервые чувствовал желание и то, что его самого желают. Джонни что-то продолжал говорить своим низким, задевающим что-то в глубине души голосом, торопливо расстёгивая пальто и путаясь в пуговицах, но подполковник не слышал. Его не пугали ни возможное наказание за тесную связь с младшим по чину; ни отвращение, которое к нему испытывали бы сослуживцы, если бы узнали, что он дрожит от одной мысли о Мактавише; ни смерть, которая рвалась разлучить их при каждом грохоте оружия. Какая была разница, если Джонни был рядом?       И зря он пытался соскрести смех, шутки и шотландский акцент солдата со своего сердца, которое спокойно называл всегда ледяным. Джонни приходил к нему в палатку, как к себе домой, бесцеременно толкал его, чтобы занять своё место в его постели, и прижимал к себе молчаливого подполковника. И объятий таких Саймон уже никогда не смог бы найти.       Солдаты находились в лихорадочном состоянии. Кто-то пытался поднять дух сослуживцев песней. Но за бравадой, которая упрямо продолжала сверкать в рядах кавалерии, пехоты, артиллерии, скрывалось то, что Райли продолжал наблюдать месяц за месяцем: страх, который спрятался в синяках под глазами, грязные руки в царапинах и шрамах, серая униформа на некоторых солдатах, которую приходилось снимать с убитых конфедератов, чтобы не остаться в одной рубашке.       Алехандро, сжимая свою винтовку, разговаривал с Парра. Райли отвернулся, но было поздно. Идиллическая картина врезалась в глаза.       Каждый раз Варгас о чём-то спокойно говорил с Родольфо перед боем и каждый раз победоносно возвращался назад живым. Неважно – выиграл Союз схватку или проиграл – он побеждал, потому что возвращался живым к Родольфо. Испанский тянулся между ними, как тающий на солнце шоколад, который молодые девушки, хихикая, старались быстрее съесть на пикниках. Агрессия никогда не проскальзывала в голосе или жестах Алехандро, когда он говорил с Парра. Только спокойствие, умиротворение, нежность. Райли не обращал бы внимания на то, что мужчина взял с него обещание. В конце концов, он не впервые давал клятву донести весть о смерти или плене солдата его семье. Но Алехандро никогда раньше не просил подобного. Он всегда знал, что вернётся живым.       — Ты хоть спал, подполковник? — спросил кто-то Райли. Лицо рядового размылось, как часовня несколько дней назад. — Сегодня нас ждёт пекло.       — Погода душит?       — Я про другое пекло, подполковник! — как-то слишком весело отозвался солдат и пошёл дальше. — Как у этого Алигьери!       Саймон проводил взглядом солдата. Образованный. Может, ждала его дома жеманная северянка, сжимающая в страхе ручку служанки-ирландки; может, получил образование в хорошем университете, сносно говорил на латыни, прочитал кучу умных книг, происходил из богатой семьи, а всё туда же – познать ад по Данте из-за патрона, который плавно скользил по стволу спенсеровской винтовки. Много их таких? Тысячи погибли – сотням тысяч ещё предстоит остаться на страницах истории.       Мысли, мысли, мысли. Подполковник окидывал взглядом холмы вдали и продолжал думать против своей воли.       В ночь перед битвой, изменившей историю, ничего не волновало Райли больше, чем Мактавиш. Плевать на рабов, на южан в их серых формах, на фабрики, которые пожирали Север, на винтовки, на грохот, на звёзды. Мактавиш плавился под ним, стягивая с подполковника маску, зарываясь пальцами в густые волосы, улыбаясь, – этого было достаточно. Мир за палаткой не существовал. Саймона трясло, когда Джон вот так перехватывал инициативу – аккуратно, но настойчиво переворачивал его на живот, ставил на колени, горячими ладонями шарил по оголённой груди, прижимаясь сзади в объятии и нависая над ним, как небо над Атлантом. Зазвенела пряжка пояса, Джон наконец-то стянул с Саймона пальто и полностью снял рубашку. Прошёлся губами по начинающим выступать позвонкам, щетиной царапнул лопатки, сразу же оставив мокрые поцелуи на коже. Райли расстегнул брюки и почувствовал пальцы Мактавиша, вырисовывающие узоры на его бёдрах.       Саймон всё ещё оставался крепким мужчиной, несмотря на войну, недоедание, постоянные волнения. Высокий, словно выбивающий в земле глубокие следы просто одним своим существованием, Райли внушал либо страх, либо уважение. И несмотря на рост и мускулы, явственно проступающие под кожей, мужчина был очень гибким. И Джон раз за разом убеждался в том, как податливо было тело офицера. Он надавил ладонью на поясницу Райли и громко вздохнул, разглядывая то, как мягко прогнулся под ним подполковник, лбом упираясь в свою руку.       Мактавиш обожал Райли. Слепое обожание искрилось на кончиках его пальцев, когда он впивался ими в голые бёдра мужчины и вбивался в его тело на каждом выдохе. Обожание расцветало синяками на плечах стонущего, извивающегося от чувств Саймона. Маски не было – ничто не могло скрыть сдвинутых бровей, полуоткрытого рта, очерченных вен на шее. Обожание слышалось в шотландском языке, на котором в бессознании говорил Мактавиш, двигая бёдрами и ощущая жар, окутавший обоих.       По телу судорогой пробежалось тяжёлое удовольствие, и Джон почти замер. Саймон пытался отдышаться, сжимая длинными пальцами своё пальто. Мактавиш наклонился, вырвав стон на грани хрипа из горла англичанина, и горячей ладонью накрыл член Райли, сжал, прошёлся пальцами вверх-вниз. Саймон всхлипнул. Боль накатывала иногда, но растворялась в тягучем ощущении, которое распространялось в паху и задевало все нервы в теле. Саймон вздрогнул. Джон в последний раз двинул бёдрами и тихо зашипел, наваливаясь на Райли не в силах сдержать темноту, сдавливающую виски.       Саймон привычно оттолкнул Мактавиша, который так же привычно хмыкнул, и натянул брюки дрожащими руками. Джон ещё лежал и пытался отдышаться, когда Райли натягивал своё пальто и аккуратно, чтобы никто в лагере не заметил, вылазил из палатки. Подполковник встал у высокого дерева, которое, быть может, повидало коренных жителей, переселенцев, прячущихся рабов, дезертиров, сжимал в руках пустой портсигар и разглядывал небо. Кожу на спине неприятно тянуло – Джон перестарался, вычерчивая ногтями первобытные узоры в порыве наслаждения. Он затянул пальто, чтобы холод не кусал так сильно.       Послышался треск ветки под чьей-то тяжёлой ногой.       — О чём думаешь, подполковник?       — Лучше спроси, о чём я не думаю, Джонни.       — Хорошо. Попытка номер два. О чём ты не думаешь, подполковник?       Саймон посмотрел на мужчину. Улыбка искрилась в глазах шотландца.       — О нас с тобой, Джонни.       — Вообще?       — Вообще.       — Ты думаешь, это правильно? Чего ты так боишься, Саймон? — Джон вдруг помрачнел. Он скрестил руки на груди и отошёл от Райли на шаг, словно хотел оглядеть его и понять, что с ним не так. — Ты даже думать о нас боишься. Зато там стонешь, как чёртов…       Он замолчал. Саймон смерил его взглядом из-под опущенных век, увенчанных светлыми ресницами, но продолжал молчать. Мактавиш махнул рукой. Никогда подобные разговоры у них не заходили далеко. Джон пытался изо всех сил достучаться до отрицающего всё Райли и каждый божий раз он сбивал костяшки рук в кровь, но не добивался ничего, кроме давящей тишины, в которую как в кокон забивался подполковник. Вот и сейчас Джон опять проиграл схватку. Саймон отказывался признавать свои чувства – он закрывал на них глаза, сжимал кулаки, прикусывал язык, лишь бы не выдать то, что Джону было видно и так. Сердце затянуло от боли.       — До утра, подполковник.       — Выспись, Джонни.       Мактавиш вдруг вцепился в руку Саймона, но сразу же отпустил её и ушёл в сторону своей палатки. Райли снова погрузился в бесконечно терзающие его мысли, открывая и закрывая портсигар. Мысли, мысли, мысли. Господь продолжал игнорировать стенания рабов Своих, поглаживая монетку и не решаясь её подкинуть.       Вдруг послышался залп. Ночь рассеялась. Саймон растерянно обнаружил себя в окружении солдат. Сверкало солнце. Морок спал, и мужчина наконец понял, где он находится. Первое июля тысяча восемьсот шестьдесят третьего года. Он – подполковник армии Союза. Райли взглянул на часы. Половина восьмого.       — Дикси наступают! — вдруг вскрикнул кто-то.       Первое июля тысяча восемьсот шестьдесят третьего года встретило Саймона Райли, подполковника армии Соединённых Штатов Америки, наступлением южной армии и началом переломной битвы войны, в которой Райли должен был победить.