Хруст

***

       Буря настигла их к утру. Несмотря на то, что Бомгю больше не был человеком, он чувствовал, как с каждой секундой дышать становится всë сложнее. Ноги вязли в сугробах, и каждый раз, когда он проваливался по пояс в снег, в сознании его вспышками молний мелькали зябкие воспоминания о прошлом падении. Бомгю хмурился, но каждый раз вставал, несмотря на то, что белая пелена снега была повсюду. Снег проникал в лëгкие, горчил на языке, лип к лицу, и не успевал таять.        Становилось страшно. Однако шаг Субина оставался непоколебимым и уверенным. Бомгю дышал через раз, а Субин шëл. И только бог, пожалуй, знал, как удавалось ему не сбиться в этом бесконечно ледяном аду.        Его следы почти сразу покрывались корочкой нового, жгучего снега, а прямая спина скрывалась из виду. Бомгю терялся во всём этом, не понимая, куда ему идти, он врезался в стволы деревьев, сбивался и всë искал ярко синюю макушку глазами бессмысленно и безнадёжно. Но невозможно было Найти жемчужину на мелководье, точно также как и ветер легко растворялся в пурге...        Субин словно вовсе не имел собственного тела, казалось, что он несëтся по лесу в одном темпе с миллиардами снежинок, становясь постепенно одним из них. Вливаясь в их разрозненные ряды. Бомгю поступить также не мог.        Впервые за несколько дней ему стало по настоящему холодно, и парень тут же задался вопросом, не столкнулся ли он вдруг с жестокостью своего родного мира? Не тянет ли тот его назад в свои желанные объятия? Стало больно. Грудь сдавило с неведомой силой, словно заключив в тугой металлический корсет. Бомгю остановился, чтобы осмотреться.        Вокруг него роем бесчисленных мотыльков метались в охватившем их безумстве снежинки. И ничего больше. Он остался со стихией наедине. От мысли этой поперëк горла встал ком, но Бомгю лишь сильнее сжал губы. Успокоится. Найти укрытие. Переждать. Выжить. Чëрт с ним с Субином, Бомгю должен выжить. Он должен заглянуть старейшине в глаза, а потом плюнуть в лицо и, быть может, проломить череп.        Да... Неплохо было бы...        А потому Бомгю делает неосторожный шаг в бушующий океан. Безрассудно и наугад. И падает, ошибаясь. Снег под ним стремительно уходит вниз, и Бомгю с ужасом думает, что должно быть проваливается в овраг. Он не выберется оттуда сам. И парень правда пытается зацепиться за что-нибудь, спастись, но вокруг повсюду лишь рыхлый снег, который участливо сыплется на лицо, тянет глубже.        Бомгю чувствует себя похороненным заживо. Бомгю хочет жить. Бомгю...       Чувствует как чья-то тëплая ладонь хватает его за запястье. Субин поднимает его легко, словно пëрышко, а Бомгю чувствует себя абсолютно невменяемым. Он всë ещё дышит через раз, а в голове его набатом бьëтся мысль о том, что он умрëт, он здесь не справиться, не сможет, это слишком, слишком сложно. Он устал и хочет...        — Тише — Субин стирает с его лица налипшие на него лëд и снег, стирает выступившие слëзы, пока не застыли, но Бомгю отказывается реагировать адекватно, он бьëтся в чужих руках, сам не понимая почему, но чувствуя в груди что-то колотое... Субин не даëт ему вырваться, он прижимает к своей груди, и, по сравнению с осточертевшим снегом, она кажется такой горячей, что Бомгю тихонько скулит от переизбытка ощущений.        — Тише... — Субин зарывается пальцами Бомгю в волосы, насильно вжимая в себя, но младший не против. В таком положении ему сложно дышать, но что-то в объятиях духа почему-то неуловимо успокаивает. — Я рядом, — голос его звучит устало, с вымученной нежностью, так непривычно, что дрожь сама собой растекается по телу. — Я больше не уйду — неспешно и едва различимо за порывами ветра и треском пересушенных веток — Не брошу тебя — и совсем тихо, на выдохе — Бин-а...        Бомгю закрывает глаза, позволяя себе довериться ему. Субин ощутимо дышит в макушку, а Бомгю невольно думает о том, что в его крепких объятиях ощутимо теплее и даже почти не так страшно.        Мокрая от снега рубашка липнет к телу. Бомгю не больно, только некомфортно немного. Он слышит, как над головами их, надрываясь, кричит ветер. Воет, словно от невыносимой боли, но Субин прижимает к себе сильнее, а потом утыкается носом в волосы, и сердце у Бомгю, сдавшись, замедляет бег...

***

      Даже рассвета не видать... — Субин ему не ответил, лишь промычал что-то утвердительное, Бомгю мысленно усмехнулся, но лишь поудобнее устроился на чужой груди.        Небо было полностью затянуто грязно-серой пеленою туч. Было совсем темно, и лишь на востоке блеклым пятном едва-едва виднелось алое зарево. Ветер стих, а потому редкие снежинки падали медленно и плавно, кружась в воздухе изысканными балеринами. Время от времени Бомгю хотелось поймать одну из них на ладонь, чтобы посмотреть, как она растает, но он не делал этого.        После пережитого стресса тело всë никак не могло расслабиться, оно ощущалось чужим, тяжëлым и очень напряженным, а потому Бомгю по большей части ничего не делал, лишь изредка немного менял позу, когда чувствовал, что начинают затекать руки. Он пригрелся у Субина на груди, словно шаловливый котëнок и удивлялся молча, почему ещё не согнали? Но вслух спрашивать не спешил, хватит с него рискованных провокаций.        Морозный воздух обжигал горло на глубоких вдохах, но Бомгю, отчего-то всë равно отчаянно хотелось поговорить. Несколько дней одиночества угнетали и давили, а потому потребность в ком либо буквально разжижала мозг. К сожалению, временное перемирие с Субином ситуацию лишь усугубляло.        — У нас говорили, что такие ураганы это последствия вашего гнева... — Субин цыкнул раздражённо языком но не ответил. Бомгю подождал немного, на случай если злость придëт к духу не сразу, но поняв, что остерегаться нечего, немного осмелел. — Это правда? — Субин, промычав что-то неопределëнное, откинул голову назад и, легко ударившись затылком о древесную кору, прикрыл глаза.        — Откуда ты такой наглый взялся? — Бомгю отчего-то стало смешно, но не настолько, чтобы рассмеяться, а потому он лишь улыбнулся уголками губ да повëл пренебрежительно плечом.        — Ты же всë обо мне знаешь, вряд ли я смогу ответить.        — Но это вовсе не значит, что тебе следует так неосмотрительно злить меня, человек.        — Отчего бы и нет? В конце концов, я нужен тебе не многим меньше, чем ты мне, разве нет? — и Бомгю отстраняется от его груди неохотно, чтобы заглянуть в лицо и немного пропасть. Несмотря на то, что Субин поджимает недовольно губы, он остаëтся прекрасен. Весь его облик буквально кричит о том, что он посланец великих ветров. Его чуть раскосый лисий взгляд, резкие черты лица и непередаваемый холод, наполненный высокомерным пренебрежением.        Бомгю смотрит на него и слабо понимает, почему чувствует это робкое волнение в груди. Почему к нему тянется?        — Бык необходим человеку, чтобы вовремя принести его в жертву богам, Бомгю, и ты должен знать это как никто другой, не так ли? — Он усмехается, а у Бомгю всë внутри леденеет. Он вспоминает невольно и задыхается от несправедливости застрявшей костью в горле...        Вспоминает.        В тот день сумерки раньше обычного завладели небом, с самого утра почти без перерывов дул холодный осенний ветер, под его силой сгибались, словно прутики, вековые деревья и подрагивали легонько хлипкие стены. Матери дома не было, на столе валялись позабытые пяльцы. Они Бомгю не интересовали, а потому мальчик по обыкновению жался к окну.        В тот день мать особенно настойчиво просила его не выходить за порог, и её просьба была единственным якорем, удерживающим его на месте. Там, за окном, у кромки леса в полумраке виднелись силуэты. Бомгю не обязательно было видеть их чëтко, чтобы узнать. Чуть сгорбленная спина старейшины, несмотря на возраст уверенная походка. Развивающиеся на ветру словно флаг шелковисто-чëрные волосы матери.        Бомгю чувствовал нестерпимую тревогу. В доме было холодно, он боялся, что мать заболеет, но нарушить запрет не решался. Он хотел знать, о чëм говорят они. Что связывает их сейчас. Но терялся в догадках, сходя с ума от льющейся через край сердца тревоги.        Мать тогда вернулась поздно, и глаза её были красными от невыплаканных слëз. В тот день Бомгю впервые понял, что что-то не так...        — Мы должны выдвигаться дальше, пока буря не вернулась вновь — от слов этих Бомгю вздрогнул. Ему казалось, что его холодной водой окатило в миг. Воспоминания жгли сердце и плавили память, но цель маячила впереди, мерцала, словно северная звезда, а потому у Бомгю не было права жаловаться.        Он отстранился первым и, видимо, было что-то такое в его взгляде, что заставило Субина усмехнуться грустно самыми уголками губ, а после встать и подать Бомгю свою ладонь.

***

       Буря так и не вернулась, но идти всë равно было трудно. Непроходимые лесные дорожки поражали своей красотой, но пугали коварством. Рыхлый снег то и дело уходил из под ног, от переизбытка белого рябило в глазах. Субин продолжал вере двигаться потоками ветра. Бомгю отставал. Это начинало раздражать и от раздражения этого бурлила кровь, а чувство безысходности усиливалось.        Бомгю казалось, что всë это ни к чему не приведëт, но сдаться и умереть означало пойти у старейшины на поводу, поэтому бесконечные попытки всë ещё казались более выгодным решением. Даже если этот путь приведëт к тупику, он должен быть пройденным. Пусть бессмысленным, пусть глупым, только бы пройденным.        Вокруг них лениво, словно после сна, расцветала природа. Снова слышно стало, как туда-сюда меж могучих ветвей перелетают кучные стайки маленьких птичек. Бомгю не помнил точно их названия, но слышал, что деревенские бабки меж собой называют их посланцами с неба. Говорят, они не залетают к людям и не разоряют огороды. Они не показываются людям и покидают лес, лишь при непосредственной опасности.        — Знаешь, среди наших существует легенда... — Субин не реагирует, а потому Бомгю решает продолжить. Он не хочет зацикливаться на себе, иначе путь этот станет совсем невыносимым — Об этих птицах, знаешь? — Субин снова молчит, и Бомгю чуть досадливо поджимает губы, думая лишь о том, что дух ему достался на редкость вредным.        — Говорят, что когда-то давно, около трëхсот лет назад, на месте нашей деревни расположен был невероятной красоты город. По всей стране он славился своими богатствами и высоким уровнем культуры. Он лежал неподалёку от пересечения торговых путей, а потому в нëм часто останавливались всевозможные торговцы. И вот однажды, в этом городе остановился сам император, представляешь? — Субин едва заметно ускоряет шаг, а потому Бомгю списывает это на игру воображения.        — Говорят, разбойник похитил младшего сына императора и сбежал от преследования в лес. Духи разгневались и прокляли его. И тогда страшный пожар охватил священный лес. Первыми сбежали птицы. Это они принесли людям известие о наступающей катастрофе. Они просили людей уходить, спасаться, но люди оставались глухи к их мольбам. Когда из леса сбежали животные, люди задумались. Но было уже слишком поздно. Гнев богов было невозможно остановить.        — Говорят, что такого страшного пожара никогда ещё не видел свет... От прекраснейшего из городов не осталось даже пепла, и лишь спустя почти двести лет, на месте этом снова раскинулось поселение. Наше поселение. Говорят, мы живëм на проклятом месте, и только птицы могут спасти нас.        Субин разворачивается резко, как-то кровожадно скалясь. Бомгю видит, как в глазах его полыхают невиданные пожары, и отчего-то он почти уверен, что это те самые... Он испугаться не успевает, когда Субин вдруг оказывается совсем близко, чтобы сдавить свои пальцы на шее так грубо и беспощадно, а потом притянуть к себе так близко, что дыхание его опаляет губы.        — Вы — ничтожные люди, и умеете лишь ломать и рушить. Вы не имеете права говорить об этом так легко! — в этот момент, в мутнеющее от недостатка кислорода сознание закрадывается, словно гром среди ясного неба, осознание. Он был там.        Бомгю цепляется беспомощно за чужую руку, беззвучно прося отпустить, и Субин отпускает. Теперь глаза его горят арктическим холодом, почему-то становится лишь страшнее.        Бомгю обессилено падает в снег, судорожно хватая ртом воздух и желая, чтобы ощущение чужой руки на своëм горле поскорее покинуло его. Субин над ним возвышается словно неприступная гора, непроходимое препятствие. Он смотрит холодно, высоко и гордо вскинув подбородок. Его лукавые лисьи глаза сияют на солнце, словно льдинки.        Он Бомгю ненавидит. Точно.

***

       — Ты похож на снежного принца — в тот же вечер заявляет Бомгю, смотря Субину прямо в глаза. — У тебя сердце каменное, внешность сказочная, а повадки разбойника — Субин на него смотрит, и это явная победа. Он стоит в растерянности первые несколько секунд, а потом смеëтся искренне, с лëгкой хрипотцой.        — А ты для человека слишком чокнутый — Бомгю ему улыбается. Он устал бояться и сопротивляться устал тоже. К Субину его тянет неведомыми цепями. Тянет загадочной аурой и дьявольским контрактом. Он вспоминает об этом и смущается невольно.        — О да, целоваться с полоумным духом, желающим тебя убить, а потом путешествовать с ним по междумирью и правда звучит безумно. Если бы меня спросили, то я бы сказал, что слишком, но меня не спрашивали — он пожимает плечами, а Субин снова усмехается, но в этот раз чуть грустно.        — Зачем вообще жить на этом свете, если стоять на одном месте? Разве не азарт делает нас счастливыми? Не краткосрочность момента?        — Воу, кажется ты и правда древний дух...        — Прости?        — Говоришь очень... Мм... Душно — и Субин в миг дар речи теряет, он распахивает в возмущении рот, но возразить у него так и не получается. Бомгю заливается смехом впервые за несколько недель и чувствует в этот момент, как чуть легче становится дышать. Напряжение спадает с плеч, словно насквозь мокрая шуба. Субин смотрит на него странно, с потаенной болью на дне глаз, а потом отворачивается, недовольно, но тихо бурча своë:        — Наглец — это, увы, не помогает и Бомгю смеётся снова. Он не понимает что с ним, только чувствует, как разбегаются мысли и болят от улыбки щëки. Он закрывает глаза и набирает в грудь побольше воздуха, чтобы легче было успокоиться.        А когда открывает, замолкает, словно разорвалась в нëм эта ниточка света. Всë вокруг кажется ему тëмным. Деревья смотрят на него сотнями невидимых глаз. Они живые. Они дышут. Они за ним следят. За каждым вздохом. Бомгю чувствует это, и чувство это грозится смести его с ума. Голова от напряжения начинает кружиться, Бомгю зарывается пальцами в волосы в порыве.        Но ничего не ощущает, словно осязания его выкрутили на минимум. Он снова закрывает глаза, желая скрыться, спрятаться. А когда-то открывает вновь, не выдержав томящимся неопределëнности, видит, что завис в чëм-то чëрном и неосязаемом.        Это немного похоже на чувства падения, словно Бомгю завис в воздухе. Вот только воздух этот давит со всех сторон, желая переломить кости, разорвать на части, пережевать и выплюнуть. Там, впереди, среди воздушного массива и собственных страхов, вдруг появляется едва различимая полоска света.        С ощутимым трудом, но Бомгю понимает, что это дверь. Неосознанное движение ресниц, и он вдруг опирается об эту дверь дрожащими руками. Бомгю кажется, что чëрное нечто просачивается в его мысли, высасывая из него жизнь, а потому он, в наступающей панике, распахивает дверь.        Вспышка света ослепляет его на пару секунд, а потом он проваливается с снова падает. И падает. Падает. Падает. Пока не оказывается вдруг на коленях на полу собственного дома. Всë тело скручивало от боли, свет слепил глаза. Бомгю казалось, что его толкнули от души с какого-нибудь пригорка.        Дезориентированный, Бомгю не сразу понял, что снова слышит голос матери. Эта еë колыбельная была гораздо тише обычных. Бомгю постарался сосредоточиться на происходящем, и как только у него вышло, он сразу увидел, что на единственной лавке, укрытая шалью лежит его мать. Сам он, сидит около неё на полу и слушает, уткнувшись лицом в колени и обхватив себя руками.        Точно... Бомгю помнит этот день. За ночь, до её ухода... Она умерла на рассвете, и мир Бомгю остановился на несколько бесконечно длинных дней.        От воспоминаний у Бомгю предательски пропустило удар сердце. Больная, бледная, несмотря ни на что она выглядела так до боли реально, словно настоящая. И это буквально с ума сводило. Не выдержав внезапно накатившего отчаяния, Бомгю закричал, словно раненный зверь.        И вдруг очнулся от осторожного прикосновения к плечу. Субин уверенно, без лишней нежности, поднял его лицо за подбородок, чтобы заглянуть в глаза. Дух был хмурым и Бомгю до боли хотелось бы думать, что ещё и взволнованным. Но он не решался. Лишь всхлипнул задушено, вырываясь из его ледяных рук, чтобы уткнуться лицом Субину в шею и разрыдаться.        У него на руках.        Снова.

***

       — Эй, ты в порядке? — Бомгю незаинтересовано отвернулся, он не хотел его видеть. Не сейчас. Никогда.        — Нет — Субин вздохнул и присел на корточки рядом. И хотя Бомгю не смотрел, он знал, что в спину ему бьëт огненными лучами рассвет.        — Мы почти пересекли лес... — Бомгю не ответил, из-за чего дух недовольно поджал губы. — Нам нужно идти... Сейчас... — и снова молчание. Над головами их гулко хрустнула ветка, с неё, с возмущëнным криком вспорхнула птица. — Человек... Эй! — и чуть смягчившись — Бомгю...

***

       В этот день между ними явно что-то было не так. Субин позволил держаться за край его широкого, богато расшитого рукава. Бомгю нехотя передвинул ногами. В могучих ветвях. В хрусте снега под ногами. В каждой отдельной снежинке сияла навязчивая недосказанность.        Возможно поэтому, но Субин казался ещё более хмурым, но, парадоксально, не внушающим опасности. Они не разговаривали, но Бомгю чувствовал на себе его искромëтные взгляды.        Сколько бы они не шли, столько бы не петляли шаги по нетронутым никем ранее полотнам зимы, Бомгю всë казалось, что это бессмысленно. Все эти видения, все ошибки и неудачи. Он не справлялся и всë сильнее осознавал это. Он не был достаточно сильным, чтобы выжить. И бесполезны были его попытки.        Он думал, что казался глупо, когда бил себя кулаками в грудь и кричал о том, что справится, что не сдастся. Он храбрился так долго, что сам почти что поверил в свою неуязвимость, но одной лишь веры оказалось недостаточно. Его ломало, метало из стороны в сторону. Его кости ломались, моральные устои рушились, я воспоминания о жизни с каждым днём становились всë более мутными.        Из него словно выходила жизнь. Въевшиеся пятна боли оставались, но вот сама жизнь, её вкус и прикосновения её нежных пальцев...        Он забывал улыбку матери, и это пугало.