Не навреди

Окутал своим сладким

Не даешь взяться за нож.

Позволь спасти припадком

Только жертв не приумножь.

Ничего не меняется. А должно? Чонгуку все еще звонят, все еще упрашивают. А он трус. Он боится снова убить. Он боится дрожащими руками задеть сосуд, боится перекрыть доступ к кислороду. Боится снова ступить туда хотя бы ногой. Страшно заходить в свой кабинет и видеть эти рамки с фотографиями. Страшно ощущать там его запах. Но он продолжает терзаться в мыслях о нем. О них.   Он также как и вчера пялится в белоснежный потолок и моргает.  Угнетающая тишина. Только дрожание ресниц. И звонкая, звонкая глушь. Пустая голова. Сложно думать о чем-то, что уж там, встать и поздравить Джина хотя бы по телефону.  Ким этого не заслуживает. Такого глупого друга. Злость на себя и жалость к хену поедают. Все эмоции вкупе разъедают кишки, обгладывая все. От него уже скоро и косточек не останется. Что ты тогда будешь жрать, тупая боль? От Чонгука скоро и крошечки не останется, оставь в покое.  Не оставляет, привыкла уже ходить по пятам. Три месяца не дает покоя.  Он зарывается головой в подушку. Опять не спал всю ночь. Весь день не спал. Несколько недель глаз не смыкает на промежуток времени больше трех часов. Черные пряди разбросаны на мягкой белой постели. Глаза зажмурены. Надо выспаться, не то Джин испугается. Лишь мысли об этих двух не оставляли наедине со своим горем. Друзья потихоньку вытаскивают из омута. Или это время его тащит на поверхность, чтобы всплыл уже. Время ведь притупляет боль? В случае с Чонгуком это правило работает, мысли все также угнетают, вина все также давит, от потери горчит, но хватка на шее слабеет. Его начинает отпускать. Чонгук засыпает с абсолютно пустой головой. С абсолютно черными, никакими снами. Спит он спокойно. Пока из угла наблюдает колючая боль. Как бы ей еще его пырнуть, чтоб окончательно. Чтоб утонул, не всплывал.  А что если две боли двух людей соединить? Будет в два раза больнее? Или в два раза легче? А может эти две боли возьмутся за ручки и уйдут в закат, оставив людей спокойно жить.  Мужчина просыпается только под вечер. Он тащится на кухню. Достает телефон из кармана спортивок. Юнги написал.  18:37 SUGA: Эй, за тобой заехать?  18:45  SUGA: Слышь, я подъезжаю.  18:53  SUGA: Козлина ты рогатая, выходи, я ж знаю, что не спишь.  Он обреченно стонет, проводя рукой по лицу. Достает бутылку молока из холодильника. Самое то после долгих ворочаний в кровати, от которых кидало в жар. Вроде бы ничего и не снилось, но от чего-то душно. Холодное и ужасно безвкусное молоко просто спасенье.  Потом подходит к шкафчикам и достает шуршащую упаковку снэков. Отличный здоровый ужин. Его голову вдруг занимают думы об упаковках молока. Стук в дверь как всегда прерывает от размышлений. Хоть и про этикетки молочных бутылок, но все же.  — Ты идиот в квадрате! — Влетает в квартиру и явно намерен рвать и метать, от того, что его проигнорировали. — Я спал. — Спокойно отвечает Чон, смотря на взволнованного Юна. Юнги все три месяца находился рядом, помогал убираться, помогал с едой, с деньгами, да просто поболтать каждый день приезжал. Потом неполадки в кафе и он лишь звонил по три раза на день. Два сотрудника ушли, прибыль падала, но Юнги на то и Юнги, чтобы взять все в ежовые рукавицы и сжать с такой силой, что хочешь не хочешь, а придется бедному кафе приносить деньги. Он мудрый человек. И самый лучший друг, который приносил приставку и пиво. И сидел играл, пока Чонгук в соседней комнате либо спал, либо зависал на любимый потолок. Чон сам просил не приходить и оставить в одиночестве, но Мин боялся за младшего, страшно оставить человека, который потерялся на дороге, потеряв еще и любимых. Каждые пять минут хлопала дверь в комнату Чона, потому что оставить парня хотя бы на эти ничтожные минутки было катастрофой для него. Вдруг навредит себе или вообще помрет там? Но единственная мука для Чонгука — это жить и он ею пользуется. Мучает себя изо дня в день, не самоповреждениями, а тем, что дышит. Мин облегченно вздохнул, понимая, что проблем с клубом не будет и не придется тащить его через весь дом.  — Молоко с чипсами? — Он изогнул бровь осмотрев парня напротив и упаковку острых снеков с бутылкой белой жидкости в его руках и, хмыкнув, продолжил, — Стоило только написать, и я без всяких вопросов сбегал бы в аптеку за слабительным.  Чонгук улыбнулся, наверное, в первые за примерно девяносто дней. Улыбка умиротворенная и тихая. Она не блистала, не кричала о яркости, о счастье или радости. Но и на лице не было саркастичного или ядовитого хмыка. Первая за эти примерно девяносто дней. Юнги посмотрел с легким удивлением.  — Нас ждет Джин, поехали.  Чонгук все еще не хотел, но у Юнги был козырь.  — Мы с Джином напьемся, а ты нас развезешь по домам, договорились?  Не то чтобы Чонгук и раньше их всегда возил, так как из всей компании, только он и был трезвым, но сегодня это будет первый раз за последние, вот уже, девяносто дней.  Юнги хлопнул в ладоши и принялся толкать Чона в сторону спальни, чтоб тот переоделся и они вышли уже из этой обители темноты. 

     ***

— Да? — Джин сидел за столиком на мягком кресле в темном углу со своими двумя лучшими друзьями. Вокруг играли слабые биты. Как он мечтал встретиться и спокойно отдохнуть. В последнее время слишком много событий, работы, а от этого еще больше переживаний и нервотрепки. Расслабиться просто необходимо. Всем троим. Но Джину этого не дадут сделать. Таков уж уговор. Врачам звонят всегда, хоть в три ночи, но ты обязан встать и поехать в больницу. Это твой долг. Как военные защищают страну, врачи защищают людей. Все пытаются отбиваться от смерти, но та все равно подкрадывается и кидается, завлекая в свои удушающие объятия. И ты утопаешь в ее море горя, не надеясь на свет.  Джин работает хирургом в гинекологическом отделении. Чонгук с Юнги переглянулись. Они немного расстроены тем, что его друга сейчас, наверняка, вызовут в больницу.  Джин побледнел. Он быстро закивал и тихим голосом бормотал что-то под нос. Чонгук сглотнул вязкую слюну, повернулся к Юнги и снова вопросительным взглядом уставился. Смотреть на Джина, у которого трясутся пальцы, еле держа телефон, было страшно.  Но Мин тоже в растерянности и зрачками мечется по всем посетителям, и вообще помещению. Некуда себя деть от томительного ожидания. Что же там Джин такого услышал, раз стал сравним с потолком в комнате Чонгука.  Он медленно отложил телефон и так же медленно повернул голову в сторону Чона, круглыми глазами всматривался в темноту радужек напротив. Все будто в замедленном режиме. В сердце защемило, дыхание потихоньку сходило на нет, трудно было вздохнуть, трудно было пошевелится под напором дрожащих глаз и пугающей томительности, еще страшнее было предположить что случилось. Но ему этого сделать не дали. Тут же зазвучал жутко тихий голос Кима.  — Чонгук. — Он сделал паузу, оттягивая самый страшный момент. — Ты обязан провести операцию.  Мужчина распахнул глаза, отшатываясь к стенке, чуть ли не ударяясь затылком, дышать теперь стало тяжело. В горле пересохло, ладони вспотели. Атмосфера ощущалась еще тяжелее и тяжелее, давяще. — На дежурстве молодой альфа, которому нельзя еще проводить такие серьезные случаи. Наш взрослый кардиохирург сейчас на больничном. А ты имеешь специализацию, ты сможешь, — поспешно решил объясниться Ким, видя как парень напротив начинает махать головой в знак отрицания, неверящими глазами смотрит, будто в прострации, продолжает отказываться, интенсивнее качая головой. — Ты опытнее, шансы на спасение омеги повысятся, если у операционного стола будешь ты, Чонгук. — Сокджин отчаянно пытался убедить Чонгука принять операцию. Ему там делать нечего, ведь он специалист узкого профиля, а там собрались травмотологи и еще несколько специализаций, не хватает только кардиохирурга. Поэтому они и вспомнили про Чона, попросив оказать услугу через Сокджина. — Мы теряем время, он умирает, Чонгук слышишь? Сокджин взял его за щеки, начиная трясти, потом в дело идут пощечины, чтобы только привести в сознание. Он видит как Чонгук застывает, смотря в глаза своему страху, Сокджину в глаза. Перед ним мелькают вновь кровь, скальпели, свет, писк аппаратуры, запах. Приторный едкий запах. Больничный и кокосовый. Несовместимо. Убивающая смесь. Чонгуку плохо, его сейчас вырвет от этих воспоминаний. Сейчас, как никогда от него зависит жизнь, сейчас он единственный кто спасет. Сейчас у него уходит земля из под ног. Мутит сознание, хочется улететь подальше от жизни и смерти. Улететь из этой вселенной, оставить все земные переживания. Чонгук надышался этим смрадом, хватит. Оставьте его доживать без отвественности за чужие жизни, без врачебной этики, без халатов и дружных коллективов, без ужасного запаха. Мутит снова, расплывается перед глазами. Вдали слышится бормотание Сокджина, ощущается перепуганный взгляд Юнги. Чонгук не здесь, он где-то там, где тихо и светло.  Что они от него хотят? Чонгук поднимает неосознанный и потерянный взгляд.  Его бьют по щеке, оставляя отрезвляющий ожог.  — Чонгук, ты должен. Ты врач, Чон, черт возьми, — Сокджин уже мысленно прощается с тем бедным омегой, которому не повезло. Надежды нет, когда Чонгук сейчас такой растерянный. Они не успеют спасти чьего-то мужа, брата, сына или друга. Не смогут спасти и его ребенка. Чонгука возвращают на землю. Где царит хаос и беспорядок, где по хозяйски бродит затхлая смерть и противная липкая боль вместе с ней.  Жить. Жизнь. Кто-то хочет жить, кто-то хочет, чтоб на свет появилась жизнь.  Кто такой Чонгук, чтобы не помочь этим бедным людям? Сам себе не смог, так помоги другим.  Чонгук срывается с кресла и выбегает из помещения. Он влетает в кабину машины, ушибив колено, и со всей силы вжимая в педали, трогается. Он знает адрес, знает каждый путь до этой больницы. Работал два года, каждый день без выходных. Он там жил, черт возьми. Мимо пролетают огоньки Пусана, Чон врубает встроенную сирену, не зря поставил год назад, готовясь к родам мужа. Только так и не получилось ее использовать, а теперь он включает ее, чтобы спасти чьего-то супруга, не своего. Скорость запредельная, в глазах слезится, мутнеет. Но он едет, смахнув влагу, чтоб было четче видно. Сердце грохочет в груди, отдаваясь стуком по всем телу. Чонгук чувствуют каждый его бит. Руки потеют сильнее, дрожат. Зрачки сужаются, каждая секунда, каждая, мать его, секунда сейчас стоит больше всех драгоценностей мира. Каждый вздох бедного омеги стоит сейчас больше чем вся вселенная.  Чон выскакивает из машины, на улице темно, прохладно. Светят фонари, машин на парковке мало. Он срывается и мчится ко входу в огромное здание. Здесь белый цвет бьет под ребра, в колени, в лицо, бьет и не дает отдышаться. Здесь запах вбивается, цепями ложится на Чона. Но мозг отключается. Сейчас он думает лишь о пациентах, лишь о том чтобы спасти, оставить в живых, бороться до пота, лишь бы помочь родиться. Это его долг. Потому что Чонгук не безответственный болван, он врач. И это его работа. Даже спустя три месяца.  Его окружает персонал, торопя и ведя в операционную, в которой уже столпились врачи, ожидая кардиохирурга. Мультидисциплинарная команда: травматолог, нейрохирург, анастезиолог. Чонгук тут, потому что задета кровеносная система и присутствуют ушибы желудочка, что приведет к летальному исходу без срочного вмешательства. Он быстро вымыл руки, ему надели перчатки. Встал перед омегой. Скальпель лежал как родной в ладони.   Чонгук начал задыхаться. Перед ним тот самый паренек, что еще вчера вещал всем свою квадратную улыбку. А сейчас он лежит с прикрытыми глазами под наркозом. Бледный и будто неживой. Кажется даже не дышит. Чонгуку опять страшно, опять картинки. Кровь, свет, медикаменты, кокос, писк аппаратов. Мертвое тело, мертвый ребенок на руках. Он помнит каждое ощущение кровяных мышц на руках и недышащего малыша. Опять душное и липкое ощущение. Опять. Ноги приросли к полу, взгляд все еще устремлен на спящего омегу. В голове тысячи картинок с такой же сценой. Только на этом столе лежал не этот омега, а его истинный, в крови, задыхаясь от нехватки воздуха, умоляя спасти. Вот только он умер. — А ты умрешь? — Спрашивает он у омеги внутренним голосом. Он сделает всё, чтобы люди продолжали также улыбаться, как и вчера. Ноги сразу подкашивается, он неуверенным шагом подходит ближе. К горлу подступает тошнота, глаза слезятся, кокос снова забился в ноздри. Не дает дышать. Не дает сосредоточится. Не дает спасти. Он поднимает растерянный взгляд на людей, ища помощи. На него смотрит коллектив, они готовы. С инструментами в руках, ни у кого руки не дрожат, зрачки не бегают по комнате. Уверенный стальной взгляд. Они готовы бороться за жизнь лежащего на операционном столе. Будь это аморальный алкоголик или невинный ребенок.  Чонгук тоже готов.  Дыхание все еще спирает, но удается взять под контроль все чувства. Он захватывает их в руки и сжимает, не давая себе мешать выполнять свою работу. Он врач, созданный из металла, как и его коллеги. Он делает это давно. Сделает и сейчас.   Чон подошел к телу и началась его война. Со старухой смертью. Она уже давно пытается сразить Чонгука, но тот не дает и в большинстве случаев побеждает. Гарантий нет, что в этот раз тоже получится отхватить у нее победу.  Случай тяжелый: разрывы мышц и всевозможные переломы, внутренние кровотечения. Ребенка уже не спасти, он задохнулся в утробе. А вот омегу надо попытаться. Что Чонгук и делает.  Ему еще до операции доложили, пока тот мыл руки и снимал ветровку, об аварии. Двое из машины погибли на месте, омега один выжил. Все, как до чертиков, банально: фура, пьяный водитель, неконтролируемое движение. Водитель фуры сейчас жив, а пассажиры легковой в смятку, кроме омеги. Чонгук сейчас полностью сосредоточен, мысленных блужданий он не допускает. Сердце омеги не выдерживает. Они теряют его, слышится знакомый писк. Ноги опять подкашиваются, он чуть отшатывается, от горьких и тяжелых, будто свинец, воспоминаний, которые ложатся на плечи. Пульс падает. В дело идет:  — Разряд. Снова заново. Снова одно и то же еще четыре часа. Чонгук мастер своего дела. Он лучший в этом. Он знает каждую мышцу, знает каждый сосуд, каждую венку. Он провел сотни операций и каждая дала ему тяжелый опыт, который копился в мозгах и теперь он профессиональный специалист. Каждое его движение четкое, никаких промахов. Руки мешаются в крови, со лба стекают капли пота. Напряженность. В комнате лишь стук металла друг о друга, тихие и короткие диалоги.  Внутренний массаж сердца. Чонгук сжимает огромную мышцу в руках и разжимает. Это на его опыте не первый раз, хотя со стороны смотрится дико. Засунуть руку в дырку в грудной клетке, расширенную специальными металлическими крючками, и сжимать сердце — это правда ужасно выглядит. Но кто бы мог подумать, что такой способ и правда действенный и уже через секунды сердце встает на свой ритм. Не каждая операция проходит в такой атмосфере. Иногда врачи могут спокойно обсуждать бытовые дела, пока оперируют. Естественно, когда попадаются сложные случаи не самое время для болтовни.  Чонгук добивает последний шов и облегченно вздыхает. Все. Омега жив, ему бы не удалось умереть. Не у Чонгука на руках, нет. Не как примерно девяносто дней назад.   Омегу увозят в одиночную палату. Чонгук благодарит коллег и улыбается. слегка. Потрясающее тепло разливается в груди. Будто он сейчас выпил самый горячий чай или кофе, в общем не важно. Сейчас так хорошо. Счастливая улыбка не слезает и когда он смотрит на новый розовый закат в окне операционной.  Удивительное чувство. Чонгук уже успел забыть этот глоток чистого воздуха после напряженной работы. Победить страх в себе, перейти через самого себя, пройти порог, который мешал идти по жизни дальше — это все так вдохновляет, освежает. Он прикрывает блаженно глаза, мысленно уже не хочется улетать в другие вселенные. Хочется остаться здесь, чувствовать свое сердце и знать, что так же бьется сердце человека, который перенес тяжелую операцию и сейчас лежит и отдыхает. Им всем было трудно. Эти четыре часа были самыми тяжелыми за последние девяносто дней. 22.02.22 ему было так же страшно, как и сегодня. 02.06.22.  Чонгук спас омегу, который оказывается и не желал этого.