Incubo

      .

      Ксавье шесть, и он абсолютно уверен, что все цветы в их саду красивые. Что учитель по французскому – сноб и лицемер, который сжимает свои тонкие губы и хмурит такие же чёрные брови только в присутствии самого мальчика. Усы же взлетают от высокомерного взгляда, а лакированные коричневые туфли бьются друг об друга. Но только если Ксавье один. Когда рядом мама, худощавый француз изгибает свои губы-ниточки в противную улыбку и на предложение: "не хотите ли попить с нами чай, мистер Бланше?", кротко, практически смущённо бросает "ви".       Мама улыбается, когда Ксавье рассказывает о своих успехах в музыкальной школе, и смеётся, когда мальчик вынимает из крошечного жёлтого рюкзака рисунок. «Папа» – гласит надпись внизу. Папа высокий и почему-то рыжий. Непропорциональный и смешной. Но мама хвалит и обнимает. Просто так.

.

      Ксавье восемь, практически девять, но всем он говорит, что одиннадцать. У него огромный дом и семь часов учёбы в день. Четверо друзей. Настоящих. Не тех, кого порекомендовал отец. Обычные мальчишки, что под мостом в наушниках слушают Нирвану и учатся курить. Джимми – самый старший, четырнадцатилетний, хочет стать механиком и уехать в Нью-Йорк, забрав с собой двух сестёр и мать. Ксавье по-настоящему вдохновляется его мечтой. В тот же вечер бежит домой, полный возбуждения и веры, рассказывает маме обо всем. Мама слушает, расправляет его запутавшиеся волосы и говорит о том, что Джимми – хороший мальчик. До безобразия хороший.

.

      Когда Ксавье исполняется десять, его родители разводятся. Отец злится, говорит о том, что действия "этой бренной женщины" нанесут вред его репутации, но мама не говорит ничего. Молчит и улыбается мальчику, берёт за руку и увозит к дедушке. У дедушки маленькая кофейня и добродушные объятья. У дедушки в городе всегда тепло, и лето круглый год. В новой школе нет нудной формы и ребята другие. Менее чопорные. И мальчик, кажется, счастлив.

.

      В тринадцать заболевает мама. Кофейня продаётся дедом, в попытках помочь заболевшей дочери. Дом сменяется на квартиру. Центр на окраину. Но ничего не выходит. Ксавье старается: после школы разносит газеты за пять долларов в день, подрабатывает в кафе, звонит отцу, просит о помощи. Отец не сопротивляется, отправляет доктора в их город и какие-то деньги. И парень благодарен за это, обещает всё вернуть, на что Винсент хмыкает и сбрасывает. Мальчишка ещё пару минут благодарит безответную линию телефонного разговора. Через четыре месяца на тёплых улицах города льёт ледяной дождь. Солнце прячется под козырьки красочных магазинов. Ксавье плачет. Размазывает слёзы по лицу. Кричит. Падает на землю, утыкаясь лбом в мокрую землю. Не верит, что это происходит. Гроб звякает и, в последний раз сверкнув на свету, опускается глубоко. Навечно. Мальчик рвётся к нему, бежит, утопая ногами в грязи. Почти. Дедушка хватает ребёнка, прижимает к себе, обнимает крепко, серым платком стирая собственные слёзы. — Я умоляю, прошу, отпусти меня. Пожалуйста! — Ксавье захлёбывается, кричит, срывает голос. Гроб закапывают. История маленького города заканчивается на звоне старого чёрного католического колокола.

.

      Ксавье пятнадцать. Он уже год живёт и учится в Неверморе. Отец в последнюю их встречу сжимает его плечо, говоря о том, как будет лучше, а сам уезжает. Но лучше для кого? Смешно. Юноша ему не звонит, даже пишет редко. На счёт ежемесячно поступает пару тысяч долларов и короткая подпись «Винсент Торп». Будто так хочет напомнить о себе. Но младшему Торпу на это плевать. Он откладывает часть, а другую тратит. Краски и холсты заполняют брешь в груди.

.

       У Ксавье в шестнадцать нет цели. Он ничего не умеет и по современным меркам развития человечества к самостоятельной жизни не пригоден. Единственное, что он делает с особым усердием – это рисует. Где-то коряво и глупо. Без сюжета, мотивации и стремления. Опускает старую измученную жизнью кисть в стакан с серой водой, проводит ей же по чёрной краске и рисует линию. Жирную. Перечёркивающую всё. Замазывает белой. Смешивает цвета.       Экспериментирует.       И получившийся результат выглядит достойно. Работа поражает своей живой красотой. Но не удовлетворяет. На картине лес в своем летнем очарование, яркое солнце, ослепляющее деревья и смотрящего, и кристально-белые облака. Абсолютный рай в абстракции раздора.       В шестнадцать Ксавье влюбляется. Безответно. Болезненно. И парень уверен – боль заслуженная. Просто он недостаточно старался. Он просто недостаточно хорош. И список "простых" причин становится настолько огромным, что даже прочитать его становится, подобно Библии, сложно. Даже Наполеону, который, со слов хлебных фей, мог читать около двух тысяч слов, понадобилось бы несколько недель для прочтения "Ксавье: о всём плохом". Но парень не унывает. Улыбается, закусывая губы. Смеётся, утопая в собственной крови.       В восемнадцать он выпускается из Невермора. Уходит достойно, прославившись у Аякса ботаном. Отец предлагает университеты, но Ксавье спокойно отказывается. Утешая того не оправданиями, а игнорированием. Папочка научил.       Поступает в художественную академию, но почему-то бросает после первого семестра. С друзьями связь поддерживает. На крыльях ночи летит на скромную свадьбу Аякса и Энид. Ребята рады, пусть и смущены. Что ж поделать, когда родители и братья Энид не воспринимают отношения до свадьбы. Ксавье улыбается, ещё бы, когда видит Уэнсдей в привычном для неё наряде. По-дружески хвалит внешний вид. Она действительно невероятно прекрасна. И пьёт, чтобы разрушить недопонимание между сердцем и мозгом. Садится в угол, самый дальний из всех. Даже свет обходит ту сторону, словно преломляясь из-за чего-то. — Должно быть, ты занял моё место, — Уэнсдей смотрит в глаза. Безэмоционально. Как обычно. Только моргает часто, видимо, работа Энид. Напоила свою лучшую подружку в целях показать ей иной мир. По-пьяному хороший. — Да? Разве тут есть пометка «Зазнайка-Аддамс»? — Ксавье улыбается. Почти смеётся от неловкости, алкоголя и глупейшей шутки, что он сам выдал. — Прости-прости, я подвинусь, да. Это просто так...забавно?       Уэнсдей чуть улыбается. Действительно забавно. Что конкретно – непонятно, но это и не имеет значения. Торп предлагает выпить, и девушка почему-то соглашается. Неловкость и смущение испаряются. Ксавье в очередной раз поднимает бокал с глупейшей фразой "за молодых" и залпом выпивает. Энид толкает Аякса, говоря о том, что Торпу пора баиньки, на что парень пожимает плечами и, быстро чмокнув свою, с этим придётся свыкнуться, жену, предлагает продолжить вечер в другом месте. Новоиспечённая Петрополус краснеет и неуверенно кивает. Они уходят под оглушительный смех Уэнсдей.       Ксавье рассказывает о ситуации в горах, которая приключилась с ним два месяца назад. — Серьёзно, мы едем, а там кочка такая, ну, из снега. Холодно ещё, снег идёт. Я на сноуборде еле качусь, ноги замёрзли, потому что там снег, и чувак передо мной на лыжах как подпрыгнет на этой кочке, у него нога чисто в другую сторону загнулась. У меня есть фотка, я её тебе сейчас покажу, — парень хлопает по карманам, но телефон не находит. — Ладно, сейчас попробую повторить.       Торп встает из-за стола, опускается на пол и пытается согнуть ногу в другую сторону. Особо не получается, но пробовать он не перестаёт. В один момент что-то хрустит, и Ксавье, посмотрев на результат, выдаёт: — Ну, примерно так, да. Но снег ещё шёл, я что-то совсем забыл про это сказать.       Аддамс смотрит на его серьёзное лицо, рассказ и действия и думает о том, что это, должно быть, по-настоящему забавно. Даже смешно. Поэтому она смеётся. Заливается хриплым пьяным смехом. Торп на пару секунд замирает, не веря в происходящее, но уже через секунду смеётся вместе с ней.       Они уходят из кафе последними: официанты возмущённо прогоняют палками. Образно, конечно. Хотя дай им волю – поколотили бы Торпа руками и ногами за два разбитых фужера и четыре тарелки, из-под супа, к слову, которого даже не было на их столе. Выходят пьяные. На улице дождь и, кажется, холодно. Ксавье накидывает на плечи Уэнсдей своё чёрное пальто. Она смотрит на него непонимающе, ведь на ней, как бы, уже есть её длинное чёрное пальто в пол, но вещь не отвергает. Парень продолжает что-то говорить. Так много – уши закладывает, но Аддамс не сопротивляется и во второй раз смеётся, когда Ксавье в пьяном бреду врезается в столб. — Эй! — полностью промокнув, стоит под козырьком магазина и зазывает. — Давай сюда, Уэнс, расскажу тебе наши планы на вечер.       И непонятно, что удивляет больше. Это нелепое "Уэнс", или "наши". Впрочем, не важно, ведь мозг в черепной коробке прощается с друзьями и коллегами и заслуженно уходит в отпуск. — Слушаю, — тон такой же мрачный, но теперь, скорее, напускной. Они вдвоём глупо скрываются от дождя, как четырнадцатилетние подростки, искавшие любовь до самой ночи. Холодно. Но уютно. — Знаешь, мы можем пойти куда-нибудь, я имею в виду, ну, там... бар? А? Да, думаю, бар подойдёт. Потом мы можем пойти ко мне: поцеловаться и, если повезёт, заняться сексом, — Ксавье снова шутит, и вот уже было, собирается добавить "шутка", как миниатюрная Уэнсдей хватает его за галстук – невероятно дорогой подарок закадычного друга отца, и целует. Как ребёнок, просто чмокнув в губы. — Воу.       Торп кривит лицо, хмыкая о том, что "можем и без бара". Добавляет информацию об алкоголе, который хранится в его холодильнике напротив соуса для сэндвичей, и Аддамс, взвесив свою непорочность, гордость и авторитет на весах понимает, что с большим отрывом побеждает интерес, алкоголь и чувства. Чувство интереса, конечно. Конечно.       Дома у парня светло. Глаза сразу говорят "пока" и распадаются, как Битлз в семидесятые, ноги болят от туфель, в которые Энид её затолкала, грозясь что-то там сделать – помнится плохо, а движения туманят и теряют координацию. — Меня оправдывает то, что я такой же пьяный, или при любом раскладе я окажусь мудаком, а моя душа попадёт в ад? — Ксавье говорит, заплетаясь практически на каждом слове. Но понять можно. И девушка понимает. — Ты в любом случае попадёшь в ад.       И это, наверное, работает персонально. Действенно. Ведь именно после этих слов Ксавье целует её. По-взрослому. Серьёзно. В комнату они попадают случайно: Уэнсдей наваливается на приоткрытую дверь в прихожей, после чего та открывается, и вот они уже вдвоём на полу. На белом ковре в спальне. — Почему у тебя настолько ужасный вкус? — говорит на выдохе, глазами зацепившись за бежевые обои и зелёный диван. — Почему у тебя такой чертовски грязный язык? — и снова его губы творят то, что им не позволено.       А после, о боже, опускаются ниже. Руками расстёгивая пуговицы рубашки. — Дьявол, — дыхание сбивается. Холодные руки касаются холодной кожи. Горячий язык чертит линию вниз, останавливаясь. — Ты точно не пожалеешь, если я сделаю это? — собрав всю волю в кулак, произносит. Жалобно. Как щенок, который не уверен, какими будут действия: награда или наказание. — Ты пожалеешь, если не сделаешь это.       И всё же, он определённо слишком мягкий, ведь, как ребёнок, внемлющий каждому слову матери, подчиняется этой чёрту подобной девушке.       Она уходит утром. Словно дожидается рассвета. Обувает его старые конверсы, бросив ненужные туфли на высоком каблуке в прихожей. На тумбе возле кровати записка: «Как ты такими руками рисуешь этот смрад?». Ксавье хохочет на всю комнату. Да, в последнее время картины немного глупые, но, как говорится, желание клиента – закон. Поэтому и приходится рисовать живые хлебные тосты.

.

      В девятнадцать у него семья по бумагам. Юридически безработная жена, юридически безработный муж и усыновлённый ребёнок. Прекрасно.       Именно такая, о какой говорят в рекламе хлопьев и молока.       Хотя, скорее, они напоминают овсянку. Сухую.       Уэнсдей проводит дни дома, скрывшись за чёрными занавесками и яблочным ноутбуком – подарком Энид на их, как бы иронично не звучало, свадьбу. Ксавье хмыкает, когда друзья в очередной раз развязывают тему семьи, веры и, он старается сдержать смех, правда старается, любви. — Мы все знали, что Уэнс рано или поздно влюбится. А Ксавье, он, ну... — Энид оглядывает его с ног до головы, чуть поджимает губы и продолжает. — Примерно её типаж, как по мне. — Ты про его мрачность или измученность? — Аякс выхватывает печенье из маленьких ручек Скарлетт. Ухмыляется и кладёт себе в рот. — Нет, я про его харизму, — Энид неподходяще издаёт что-то наподобие "ха-ха" и старается исправить положение. Ведь Ксавье, кажется, немного злится. — А, чёрт, я подумал, что ты про его одержимость, — Аякс продолжает играться с ребёнком, как та, не выдержав подобных унижений, хмурит брови и кусает его за палец. — Блять!       По комнате раздаётся крик, Уэнсдей на кухне на секунду перестаёт писать, поворачивая голову к двери, после чего понимает: ситуация её внимания не стоит. Кивает на громкую нецензурную брань и продолжает писать. Ксавье же злится на друга, возмущаясь тем, что парень ведётся себя, как "отпетый мудак". Девочка, уже будучи в его руках неутолимо поднимает и опускает голову вверх-вниз. Соглашается. — Мудак, — поддакивает малышка, и вся комната, как под гипнозом таинственного мастера, отправляет ей взор. Скарлетт непонимающе наклоняет голову, с немым вопросом "что не так?", но, поняв свою ошибку, уверенно добавляет. — Блять.