Каждому дьяволу положен свой ангел

Можно начать с ничего, и из ниоткуда сотворится путь.

Лето. 1538 год.

От лица Ланы.

Время летело со скоростью света. Миновали недели, месяцы, годы. Наверное, с того момента, как я переродилась в тело новорожденного ребёнка душа моя не ощущала тягостей ожидания, кроме основного начального года. Всё происходило слишком быстро, слишком сумбурно, не успевала я за хронологиями бедствий, свалившихся на мою голову. И кончина родителей, и похороны Валиде, и смерть старушки Зулюф. В десять лет я уже практически осталась сиротой. Была доверена самой себе, находясь на собственном попечении и обеспечении. Убирала, готовила, стирала. Еда оставалась почти не тронутой, от силы в меня влезал ломтик хлеба и тарелка горячего супа. Следующим месяцем Стамбул поразила весть: великого визиря и зятя династии Ибрагима-пашу казнили по приказу повелителя и в столице поползли слухи о том, что младшая сестра Султана Сулеймана – Хатидже Султан совсем лишилась рассудка. Она прибегала за помощью к чёрной магии, строила козни против единственной супруги падишаха, наводила на неё порчу. Хатидже жаждала мести. Она хотела, чтобы Сулейман испытал на собственной шкуре всё то, что испытала она. Если говорить в общем, то шло всё своим чередом и почти по канону. За исключением некоторых событий и мелочей. Дабы не помереть окончательно со скуки от одиночества и окружающих меня проблем и сплетен, я решила обзавестись подругами. Соседская девочка по имени Суна и её младшая сестрёнка Лейла, с которыми мне довелось познакомиться, всячески разбавляли мои унылые будни. Мы играли вместе в нашем саду, они помогали мне в хозяйстве и брали на себя часть работы. Семья Суны и Лейлы на первый взгляд казалась очень дисциплинированной и образцовой. Их мать выйдя повторно замуж занялась семейным бизнесом, воспитывались девочки отчимом. Но говорить о нём они не любили, если и затрагивали случайно тему, то в голосе слышалось лишь презрение, да и я особо не настаивала на подробностях. В один из поздних летних вечеров, когда мы с девочками уже достаточно сблизились, и смело делились друг с другом секретами, Суна позвала меня в гости с ночёвкой. Я долго колебалась соглашаться ли мне или нет. И после не без напрасных часовых уговоров Суны и Лейлы, всё же сдалась и пришла в комнату к вернувшемуся с работы Кязыму. У мусульман принято отпрашиваться у старших, особенно женщинам. Он сидел на софе возле камина, читал письмо и пил кофе. Я робко постучала в двери, привлекая его внимание и мои губы тронула мягкая улыбка. — Слушаю тебя, Алев, — не оборачиваясь, произнёс мужчина. Я преодолела жуткую дрожь в коленях и нерешительно шагнула в едва освещённое помещение. Прежняя Лана никогда бы себя так не повела, не трусила перед кем бы то не было. Но очутившись здесь, моё тело ощущалось одновременно и моим, и чуждым, и это действовало мне на нервы. — Я могу сходить на ночь к Суне? — в сумраке полумрака, пол лица Кязыма купалось в свете луны. Он как-то помрачнел с моей просьбы и морщины, которые глубоко пролегли над его веками, делали его значительно старше настоящего возраста. — Пожалуйста. Не отказывай сразу. Кязым со вздохом свернул бумагу в трубочку, и положив кружку на поднос, обернулся на меня. — Разве я могу отказать тебе, Алев? Конечно сходи. Только прошу, будь осторожна. Моё сердце сегодня неспокойно, чувствую словно произойдёт что-то неладное, — я с благодарностью припала к его рукам и поцеловала тыльную сторону ладони, не придавая его словам значения, затем подняла взгляд полный нежности и добра. — Не переживай, ничего со мной не случится. Я не дам себя в обиду, обещаю. Он кивнул и уткнулся носом в страницы переплетённой книги. Я поднялась, выпрямилась в исходное положение, и попятившись задом, вынырнула в коридор. Переодевшись в красивое платье из фактурной ткани голубого цвета и заплетя огненные волосы в тугую косу, я торопливо направилась к соседям. Суна встретила меня у открытого крыльца и кинулась обниматься. — Идём, не стой у порога, — она по-сестрински взяла меня за руку и завела во внутрь. С любопытством я озиралась по сторонам, не скрывая своего удивления. Петляла за ней хвостом, заглядывая в каждый уголок комнаты, и восхищалась столь изумительным вкусом Сибель-хатун, являвшейся госпожой этого двухэтажного поместья. В последнюю очередь Суна продемонстрировала мне их общие с Лейлой покои: две кровати по бокам с длинными прозрачными балдахинами, небольшой шкаф из красного дерева, завешенные на окнах занавеси и портьеры из шёлка, персидский расписной ковёр на полу. Я не переставала восторгаться интерьером той эпохи, словно малое дитё исследуя все закорючки в доме. На меня нахлынули воспоминания, ведь мой дом в Эдирне был почти таким же: светлым, просторным, от него веяло теплотой и безопасностью. Теперь я даже не знала во что превратили его новые хозяева, в каком он состоянии и кому вообще достались владения покойного отца Алев – Искандер-бея. Наш вечер проходил в весёлой непринужденной обстановке. Мы развлекали друг друга как могли, Лейла и Суна без умолку рассказывали мне о своих приключениях. Я по-тихому завидовала девчонкам, жили они в достатке, не нуждались ни в чём, хватало им времени и на проказы, и маленькие шалости, и никто не упрекал их в безделии. У них действительно было беззаботное детство. Зато надо мной судьба явно потешалась. Сначала меня предал муж, избавившись от меня как от мусора, оттуда я чудом попала в чужую семью, следом один за другим на тот свет уходили мои родственники, и не осталось у меня никого, кроме Кязыма. Болезнь и кончина матери и его сильно подкосили. Боюсь представить, что со мной станет, если он отдаст богу душу. Ближе к полуночи мы разошлись, договорившись прогуляться вместе на рассвете. Сибель-хатун велела слугам постелить мне лучшую постель. Как только моя голова коснулась подушки, глаза налились усталостью и я провалилась в спасительный сон. Проснулась я от того, что кто-то ходил в прихожей, шаркая тапочками. Я отвернулась на бок недовольно простонав, но шум не стихал, нарастая с ещё большей силой. Я раздраженно вздохнула, подошла к выходу и приложила ухо к стене, пытаясь уловить того, кому не спалось этой ночью. Судя по всему шаги принадлежали мужчине. Быть может их отчим болен бессонницей? Ретировавшись, я вернулась обратно к ложу. Однако звук заскрипевших половиц насторожил меня. Я замерла. За половицей скрипнула и входная дверь. — Кто тут? Суна, это ты? — в комнате царила кромешная мгла, осязаемая лишь наощупь. — Лейла? — Тише, — дыхание опалило мою кожу и внезапными движениями мужчина закрыл мне рот, скрутил запястья, и припечатал к подножью кровати. Он выгнул мою спину, уперевшись в меня всем телом. Не трудно было догадаться, что он собирался сделать. Я испуганно, точно загнанная в ловушку жертва, взвизгнула, желая вырываться на свободу. Хватка отчима оказалось сильнее моих жалких попыток. — Не думай, что сможешь меня одолеть, милая. Его пахабные речи вызывали во мне исключительно рвотный рефлекс. Вот его пальцы скользнули по моим ягодицам, он задрал юбку моей сорочки и стянул вниз резинку нижнего белья. Страшно. Безумно. До мозга костей. Он сейчас изнасилует меня и никто не придёт на помощь. И закричать у меня не получится. Пора спасать себя и валить отсюда. Не даром мама говорила, что в этой жизни надеется нужно только на себя и на свои силы. Пока его внимание было занято корсетом моего лифа и его расшнуровкой, моя нога медленно вытянулась в вертикальном положении, и выждав подходящий момент, я пнула его между ляжек и рывком вырвалась из цепких лап чудовища. Он прорычал от ярости и схватился за больное место. Я сильно разозлила его, глаза метали молниями, и он не успокоится, пока не отомстит мне. Я выпрыгнула в окно босая и в слезах, попутно прихватив висевший подсвечник. Я не ведала куда вела меня дорога. Мужчина выпрыгнул следом. Он едва догнал меня, едва схватился за лодыжку, как шаровары его широченные зацепились за каменный выступ и рухнул он на землю. Это мой шанс. Я сжала до побеления костей потухший подсвечник, и выплеснув всю ненависть наружу, грохнула его по башке, как Нурбану когда-то грохнула подсвечником Хуриджихан. Уроки самообороны от лучшего преподавателя! Надо отдать венецианке должное. Из виска брызнула кровь и он потерял сознание. Ах Лана, до чего ты докатилась. Главное, чтобы подозрения пали не на меня. О всевышний, молю, пусть подозрения падут не на меня. На кого угодно, только не на меня. Иначе доказать его гнусный поступок мне не удастся и выиграть дело в суде тоже. Османская империя шестнадцатого века – мир сильных и влиятельных мужчин. Не век слабых и угнетенных женщин.

От лица автора.

До утра Лана не сомкнула глаз. Волнение одолело девочку, ладони запотевали и сердце учащено билось в груди. И хоть она старалась скрыть правду от посторонних, голос совести заглушить Лана не могла. В ней боролись противоречивые чувства. С одной стороны она считала, что поступила правильно, ибо таким людям нельзя находится в обществе. С другой – она ведь совершила страшное преступление. Ей всего десять лет, а её уже прозовут убийцей. Крик служанки, заставшей мертвого хозяина в саду, истекающего в луже крови, всколыхнул всю столицу и сковал железными оковами несчастную Лану. — Интересно, что он делал посреди ночи в саду? — задумчиво перебирая кухонные салфетки, подивился Кязым. Лана сервирующая стол к завтраку, пожала плечами. Не заводите рядом с ней разговор об этом, психика у неё итак вдоволь расшатана. — Ты же была там вчера. Не слышала или не видела ничего подозрительного? — Нет, — соврала Лана, увернувшись от ответа, и пожелав заодно покойному соседу гореть в аду, ибо огненная гиена и есть его заслуженное наказание, продолжила раскладывать тарелки.

1541 год.

— Алев, — мужчина ждал воспитанницу, стоя у окна. — Еда стынет. С того происшествия прошло ещё три года. Лана росла красивой и старательной девушкой, настолько хрупкой и изящно сложенной, что казалось, легкого ветерка достаточно, чтобы подхватить её и поднять в воздух. Она теперь стала увлекаться живописью, часто сидела в саду и рисовала пейзажи. Училась письму и чтению, только с языками у неё дело шло плохо. Кроме турецкого языка она больше не выучила никакой. Сегодня был её последний день в Стамбуле. Завтра они с Кязымом уедут в Амасью. Она не знала когда вернётся сюда снова. Поэтому решила провести этот день с соседками, так как за это время девочки сильно сдружились. — Не беспокойся за меня. Я пока не голодна. А ты опаздываешь на работу. Кязым махнул и закрыл окно. Лана с печалью наблюдала за ним. Она надеялась, что не обидела этого милого старика. — Жалко, что ты уезжаешь. Что я буду без тебя здесь делать? — поделилась мыслями Суна, гуляя с Ланой в саду. — Но я ведь ещё не уехала, — успокаивала Лана подругу. — И ты же будешь приезжать ко мне? — Разумеется. У нас там полно родственников. Кстати, ты слышала о Хюррем Султан? — рыжеволосая улыбнулась, как не знать такую роковую женщину. Они опустились на деревянную корягу у пруда. — Говорят она пропала. — Правда? Странно. Может ли пропасть султанша, у которой много слуг и целый гарем? — У Хюррем Султан и врагов было немало. Махидевран Султан только одна чего стоит. Говорят ей подстроили ловушку. Она собиралась к сыну в санджак, но по пути её перехватили разбойники. Напали на её карету. Лишь Аллаху ведомо куда они дели нашу госпожу. Говорят Хатидже Султан замешена в этом. — Брось. Не верь глупым сплетням. Думаю Султан уже занялся поисками Хюррем Султан, — Лана заключила Суну в медвежьи объятия. — Она обязательно найдётся. Вот увидишь. Всем врагам на зло. — И то верно. Мама рассказывала мне, сколько испытаний выпало на долю Хюррем Султан. Она всё вытерпела ради любви к повелителю. Солнце клонилось к закату, и времени оставалось всего ничего. Они неторопливо двинулись по тропинке. — Я приду к тебе утром. Мама обещала напечь вам в дорогу пышек. — Передай большое спасибо Сибель-хатун. Здоровья её золотым рукам! Она всегда заботилась обо мне. Я буду по ней скучать, и по Лейле. И особенно по тебе, моя дорогая Суна. Девочки чуть ли не плакали, понимая что приблизилось расставание. Лана поджала губы. Какой сентиментальной тряпкой она сделалась с момента попаданчество! Постоянно руководствовалась эмоциями. Прошлая Лана полагалась на собственный ум, логику и мышление. Не было в её жизни место розовым соплям. Попрощавшись на столь трогательной ноте, Лана ушла домой. Она переоделась, сообразила на скорую руку кёфте, похожие с виду на наши мясные котлеты и накрыла на стол. Когда часы перевалили за полночь, в двери наконец постучали. Лана побежала встречать Кязыма. Сытный ужин непременно поднял бы уставшему эфенди настроение. Она подала ему тапочки и помогла снять верхнюю одежду. — Я приготовила твоё любимое блюдо, — он мягко коснулся её подбородка, не сводя пристального взгляда. — Оставь сейчас еду. Я хотел поговорить с тобой. Меня на протяжении нескольких месяцев мучает вопрос, — убедившись что она внимательно его слушает, он добавил. — Сложилась бы твоя судьба иначе, будь жив господин Искандер? Старый дурак. Сложилась бы конечно. Тебе не приходилось бы в таком возрасте возиться со мной и моими проблемами. Прости, Алев. Прости что доставляю тебе столько хлопот. — Что ты такое говоришь? Ты не бросил меня, когда умерли мои родители. Сдержал своё обещание, данное отцу. И разве после твоего милосердия к бедной сироте, посмела бы я бросить тебя, когда ты так нуждаешься в моей помощи? Никто бы не посмел. Кязым глубоко вздохнул. Как объяснить такому ласковому и невинному ребёнку, как Алев, всю продажность и жадность рода человеческого?

***

Чьи-то пальцы коснулись щеки Ланы, в попытке разбудить. Она покрутила головой, сонно пытаясь избавиться от раздражителя, но пальчики снова уперлись ей в щеку. С самого утра Лана чувствовала, как нагревалось солнце в гневе за человеческие грехи. Из-за раскалённого воздуха было тяжело дышать, глаза слезились от ветра и жары, губы трескались, кожа становилась сухой и грубой. — Алев, там дядя Кязым спит. Не открывая глаз, Лана приподнялась на локтях и со взлохмаченными волосами оглядела светленькую Суну. — Где спит? — спросила она у неё. — Во дворе. Сердце несколькими безумными скачками пробудило всё тело. В глазах потемнело от того, как резко она вскочила с кровати. Суна шла впереди. Лана видела её макушку, лучи солнца освещали гостиную, одинокую качалку, ещё помнившего своего старого хозяина. Она заметила в раковине не помытую посуду, и эта картина почему-то напугала её ещё больше, чем слова Суны. Суна встала перед подругой. Лана застыла, не находя в себе сил двинуться с места. Суна ждала, что она попросит её отойти, но, не дождавшись, отошла сама. — Суна, — прошептала Лана, многозначительно кивнув в сторону дома. Суна ещё раз посмотрела на тахту, прежде чем оставила их наедине. Лана села на пол, оперевшись о дверной косяк, и пугающе хладнокровно посмотрела на укрывшегося в тени Кязыма, такого же бледного и холодного, как и тахта, на которой он почивал. Она внимательно оглядела его серые губы, немного покрасневшие глаза, застывшие в вечной задумчивости, волосы, что потеряли блеск и мягкость, и синеватые прожилки, появившиеся с его смертью. Она оглядела его всего и вдруг поняла, не смерть убивает человека. Это делает жизнь. Смерть всего лишь ставит точку в конце предложения, показывает, что возврата уже быть не может. Она закрывает дверь перед живым миром, в то время как жизнь не спеша подводит нас к этой двери и снимает с неё замки.  Все мы берём жизнь напрокат. Рано или поздно, но она заканчивается, как виза или вино в бокале. И неважно насколько дорогое вино, и насколько красивый бокал – все мы достигаем дна, и у всех губы узнают привкус осадка, привкус смерти.  Жизнь – это жажда, а смерть – её последствие.  Суна выглянула в проходе, не решаясь зайти. Некоторое время она стояла, рассматривая Кязыма и Лану, потом вдруг подбежала и коснулась его ладоней. Она отдёрнула руку, будто её ударило током, и сама вся отпрянула, затылком ударившись об угол, что был за её спиной. Суна заплакала, и Лана не могла понять, плачет ли она от того, что ударилась или так же как и сама Лана, когда-то в больнице разглядела в болеющем онкологией мальчике мертвенную неподвижность. Она почувствовала от Кязыма ледяное дыхание мертвеца. Лана хотела успокоить Суну, прижать её к себе, умоляя не плакать, но тело стало будто бы ватным. Ей было тяжело двигаться и даже дышать, и она продолжала сидеть на полу, уставившись на труп. Его глаза чуть заплыли и покрылись белой плёнкой: он посмотрел в глаза своей смерти и ослеп, после смерть поцеловала Кязыма в губы, и они стали такими тонкими, бесцветными, точно одеревеневшими. Кязым казался еще меньше и худее, чем прежде – совсем как ребенок, беззащитный, всеми брошенный. Лана притянула подругу к себе. Она повалилась ей на руки, точно тряпичная кукла, забытая кукловодом. — Дядя Кязым умер? — от догадки лицо Суны в этот момент стало сплошным противоречием, глаза и брови выдавали глубокую, терзающую душу скорбь, но плотно сжатые губы говорили о ярости и обиде. Не знаю, может, она винила её в том, что Лана не смогла его сберечь. Но от этого взгляда становилось не по себе.  Лана встала, но Суна осталась сидеть на полу. Она снова посмотрела на Кязыма. Коснулась пряди его волос, но от прикосновения к его холодной шее стало дурно, и дрожь неприязни прошлась по спине. От испытываемых чувств ей стало совестно, и она закрыла глаза, пытаясь не выбежать с криками на улицу. Она должна была попрощаться с ним. Должна была!

От лица Ланы.

Время продолжало лететь незаметно. Каждый мой час был прописан, каждая копеечка, потраченная из сбережений рассчитана. Погода всегда была невыносимо жаркой, как и песок и палящее солнце, и дразнящий ветер, едва ощутимый и всё такой же несносно знойный. Всё больше я начинала замечать за собой, что хочу отсюда уехать, сбежать, скрыться. Мне чудилось, что эти заборы, отделяющие меня от внешнего мира – давят, стискивают, отнимают последние остатки свободы. Я стала задыхаться. Даже лица других жителей вдруг опротивели. Однажды я заговорила с Суной о том, хочу уехать в Амасью, как изначально и планировали с моим самым близким другом. Она вздрогнула от этого, странно взглянула на меня и расплакалась. Я хотела обнять её, что-то несвязно говорила, пытаясь утешить, но Суна отпрянула, вскочила и стала ходить из одного угла в другой. — Не обижайся, Суна. Постарайся меня понять. Я попала в безвыходную ситуацию. Ну что меня здесь держит? Не сегодня так завтра ко мне нагрянут люди от кадия с заявлением о том, что молодой несовершеннолетней девушке негоже жить без родителей или супруга. К кому тогда я пойду? Кто меня приютит? Выдадут меня замуж за хромого пашу и закроют дело. Аллах, упаси. — Ты могла бы пожить у нас, — скрестила руки на груди Суна, с обидой глядя на меня. — Не могла бы. У вас и без меня хлопот хватает. Ваша мать содержит и тебя, и Лейлу, и платит слугам жалование, и покупает домой продукты. А быть обузой я не хочу. Я очень ценю Сибель-хатун, правда. Она помогла мне оправиться после смерти дяди Кязыма, но постоянно надеется на посторонних нельзя, возлагать на них свои проблемы неправильно. Это наглость. Будет лучше, если я уеду и начну жизнь с чистого листа. Суна села рядом на колени и взяла мои руки в свои. Глаза её горели в безумии, пока она всматривалась в мои зрачки, словно бы пыталась там что-то разглядеть.  — Думаешь, если ты уедешь, то что-то изменится? Допустим. Приехала ты в Амасью. И что дальше? Как ты будешь зарабатывать себе на хлеб? — я дёрнула головой, не желая отвечать на её вопросы, и она продолжила смотреть на меня, в ожидании ответа. — Не знаю, — тихо сказала я. — Я запуталась, Суна. Слишком многое на меня навалилось, — я почувствовала, как предательски задрожали мои губы. — Но больше всего на свете я хочу сбежать из этого дома, мне тяжело и денег у меня практически не осталось, — после затянувшегося молчания едва слышно сказала я.   — Давай я поговорю с матерью. Мы решим этот вопрос. Найдём выход. Только не уезжай. Пожалуйста. Она сидела напротив меня, копаясь в мыслях. Некоторые пряди её лохматых волос прилипли ко лбу из-за жары, маленькая лужица собралась у впадины над губой и блестела, как слезинка. От накатывающихся слез её глаза казались ещё больше и напоминали глаза оленёнка. Я смотрела на неё, на мою такую хорошую и отзывчивую подругу, какой у меня никогда не было в прошлой жизни. — Скажи хоть что-нибудь, Алев. Не молчи, — хриплым голосом зашептала Суна, заламывая пальцы. Я продолжала молчать, не говоря ни слова, и в это мгновение на меня волнами накатывали паника, злость, ужас, сочувствие и бесконечная нежность к Суне. Неровной походкой я опустилась рядом с ней и обняла. На секунду Суна засомневалась, но её руки обвили мою талию, и я услышала тяжелое дыхание и почувствовала, что она дрожит и плачет.  — Хорошо. Я подожду пару дней, но только ради тебя. Через пару дней, как и было согласовано, Сибель-хатун предложила мне переехать к ним. Однако я сразу настояла на том, что этот вариант даже не рассматривается. Тогда женщина нашла лишь единственный способ избежать моего ареста кадием, изъятием имущества и выдачей меня замуж за хромого пашу: переезд во дворец Топкапы. Она объяснила, что в гареме мне выбьют должность служанки какой-нибудь из султанш, или помощницей повара, или калфой, и пока я маленькая, нагружать меня они не станут. Ежемесячное жалование будут выдавать в строго определённый срок, будут бесплатно кормить и одевать. У меня будет собственное место для сна, а с получением должности и собственная комната. В ту ночь я заснула с мыслями о её словах. Если меня назначат калфой, то с течением семи лет службы, мне по правилам даруют свободу. Неплохая перспектива. — Прощайте, — в слух проронила я, собрав пожитки первой необходимости, провожая взглядом свой дом и особняк Сибель-хатун. Дворец находился неподалёку. Поэтому у его ворот я оказалась довольно быстро и сразу заметила фигуру не высокого роста, бегающего в длинном кафтане. Сюмбюль-ага. Он то как раз мне и нужен. От зоркого евнуха моё присутствие тоже не ускользнуло. Он сощурился и засеменил ко мне с немым вопросом. — Откуда ты взялась, хатун? Кого-то ищешь? — Нет. Я к тебе. Возьми меня в гарем, ага. Меня выкрали из родных земель. Я сбежала с рынка. Мой хозяин грозился меня убить. Спаси меня, прошу. Сюмбюля моя история впечатлила и он недолго думая, завёл меня в гарем, расспрашивая поподробнее о моём прошлом. Я поведала ему выдуманные находу сказки и назвалась Ланой. Пусть уже наконец-то начнут звать меня настоящим именем. — Махидевран Султан, — скоропостижно склонился в поклоне евнух при виде матери старшего наследника и пнул меня локтём. Я последовала его примеру. Махидевран, словно истинная госпожа вздёрнула точеный подбородок и распрямила плечи, с ухмылкой наблюдая за тем, как ниже и ниже мы кланялись ей. — Красивая какая, — шёпотом, дабы никто не услышал, сказала я. Но Махидевран меня услышала. — Кто это девочка, Сюмбюль ага? — Лана, султанша. К воротам дворца пришла. Просила взять её в гарем. Вот я и пожалел бедняжку. Для гарема она созрела. Повитуха её осмотрит, и если она чиста, я заселю её. — Не торопись, Сюмбюль-ага. Ступай-ка за мной, хатун. Мы с Сюмбюлем удивлённо переглянулись, и передав ему свой мешочек с вещами, я послушно отправилась за Махидевран. Султанша села на бархатную софу в своих покоях и с нескрываемой насмешкой выдала то, что поняла кем я являюсь в действительности. Ноги затряслись. Как быстро вскрывается обман! Я виновато опустила голову и согнула колени, в надежде получить помилование. Только Махидевран меня наказывать и вовсе не собиралась. Она попросила честно рассказать ей о том, что меня привело сюда. И мне ничего не оставалось, как признаться и выложить перед ней все карты, естественно тактично умолчав о своём чудесном попадании в шестнадцатый век. — Алев, значит? Почему ты придумала себе другое имя? — Я испугалась, султанша. Извините. Клянусь Аллахом, я не стану впредь обманывать вас. — Не извиняйся, Алев. Всё в порядке. Я тебя прощаю. И беру тебя под своё покровительство, взамен на верную и преданную службу. Теперь твой дом – здесь. Добро пожаловать.