В ласковых объятьях тьмы

Первые дни после его обращения граф Снейп не выпускал его из замка. Впрочем, Гарри солгал бы, сказав, что ему не понравилось! — о, сколько изумительных вещей можно было сотворить даже будучи запертым в четырёх стенах… Граф охотился в одиночку — но разделял свою добычу с ним. И кровь пойманных им кроликов и лисиц казалась Гарри амброзией, сладчайшим вином, не идущим ни в какое сравнение с тем, что они распивали, пока он ещё был человеком; он невольно задавался вопросом о том, какова же на вкус кровь людей, если уж даже кровь животных пьянит его и кружит ему голову… — Быть может, будет лучше, если ты никогда этого не узнаешь, — мягко сказал ему граф однажды. — Или же если твой первый настоящий укус произойдёт под моим контролем. Пойми, Гарри… — тут лицо его исказилось гримасой раздражения и ярости, — я вовсе не хочу взрастить нового Драко. — Разве я похож на него? — с вызовом спросил Гарри, сощурившись: вампирская сущность принесла ему и новое буйство эмоций — гнев и бешенство бушевали в нём теперь с неистовой, незнакомой ему прежде силой, и лишь Снейпу удавалось усмирить злое адское пламя, что подчас бушевало у него внутри. Граф рассмеялся. Коснулся губами кончиков его пальцев — и этот невинный жест заставил бы сердце Гарри остановиться и совершить бешеный кульбит, вот только теперь в груди у него ничего не билось. Я буду по этому скучать. — Нет, душа моя, — промурлыкал Снейп, не сводя с него невыразимо чувственного взгляда. — Ты совсем на него не похож. Однако дурное запоминается лучше хорошего; я хочу обучить тебя сдержанности — и лишь после этого позволить тебе испить крови человека. Гарри помолчал. Отрывисто кивнул. Облизнул губы. Потом пробормотал еле слышно: — Что… что сейчас с Драко? Граф Снейп немедленно помрачнел. О, Гарри знал, какое неудовольствие доставляют ему разговоры о юном отпрыске семейства Малфоев! И всё же судьба Драко, пусть и спасённого от смертельно опасной дуэли, беспокоила его, оставалась раздражающим маячком где-то на периферии сознания. Не то чтобы Гарри было его жалко… Впрочем, может, и было — как бывает жаль тех, кто не сумел познать в жизни ни одного великого и светлого чувства. Блуждающих во тьме безумцев, обречённых лишь ненавидеть. — Мы с Люциусом долго обсуждали приемлемое наказание для его сына, — с неохотой ответил Северус. — И наконец пришли к консенсусу. Тебе не о чем волноваться, Гарри, он в безопасности; однако, полагаю, в ближайшее десятилетие ты с ним не встретишься. — Почему это? — растерянно спросил совершенно сбитый с толку Гарри. Граф пожал плечами и неторопливо отпил крови из высокого изящного бокала, который держал в руке. — Вздорного мальчишку следовало проучить, — тяжеловесно уронил он, глядя в беснующийся в камине огонь, который они зажигали скорее по привычке — пламя это не было способно изгнать из них вечный могильный холод, отступавший лишь перед их близостью. — И, коль скоро он питает столь возмутительное пренебрежение к людям, к ним-то мы его и отправили. Драко предстоит прожить бок о бок с теми, кого он не считает достойными своей вежливости, десять лет. Кто знает, быть может, этого срока окажется достаточно для того, чтобы он изменился. — Вы послали его в мир людей! — неверяще воскликнул Гарри. — Но если он совершенно не контролирует себя… Северус насмешливо вскинул тонкую чёрную бровь: — Что, мой дорогой, воображаете себе кровавую расправу, которую он может учинить? Порой Северус ещё обращался к нему вот так — подчёркнуто вежливо, — и в этом было нечто волнующее и интимное, нечто, что неизменно пробуждало в Гарри пламя, совершенно далёкое от каминного огня… Он неуверенно кивнул, и Северус лукаво усмехнулся: — Поверь, я не так глуп, чтобы оставить его без присмотра. Людям, что его окружают, ничего не грозит. И тут же добавил насмешливо: — Впрочем, не стану отрицать: Драко бывает удивительно неприятной личностью, когда что-то идёт не так, как ему хочется. — А если он сбежит? — с опаской поинтересовался Гарри. Снейп покачал головой: — Каким бы наглецом он ни был, против прямого приказа семьи он не пойдёт. А кроме того, Драко связан по рукам и ногам законом. Куда бы он ни побежал, ни один вампир не осмелится нарушить древние правила и спрятать его у себя до истечения отмеренного ему срока наказания. Гарри задумчиво молчал. Северус подался к нему навстречу, коснулся холодными пальцами щеки. Улыбнулся одними глазами: — Не забивай себе голову мыслями о Драко, душа моя. Гарри кивнул. Однако беспокоила его и иная мысль, неотступно преследовавшая его в последние часы — в те разы, когда Северус в одиночестве покидал замок, оставляя его слоняться по пустым тёмным коридорам или коротать время в компании древних книг… — Когда ты возьмёшь меня с собой на охоту? — спросил Гарри, решившись наконец открыть рот. В глазах графа вспыхнули и угасли лукавые огоньки. — Этой же ночью, если пожелаешь, — еле слышно проурчал он. И не солгал.

***

В лесу было холодно. Впрочем, холод теперь преследовал Гарри повсюду — он словно проник ему в кости, пропитал все его клетки, стал с ним одним целым. Холод — и жажда… горькая, мучительная, удушливая. Жажда, что унималась лишь рядом с Северусом, ибо он был способен одним взглядом, одним прикосновением пробудить в Гарри голод совершенно иного рода. Вот и теперь ему мучительно, практически до одури хотелось пить. Кровь, сладкую, густую, тягучую, как же он жил без неё раньше… — Прислушайся к тишине, — еле слышно произнёс Снейп, опуская ладонь на его плечо. — Пусти её себе в голову, и она подскажет тебе, где твоя добыча. Хрустнет ветка, вскрикнет уставшая птица, заскрипит снег. Иди на зов жертвы — и она окажется в твоих когтях, беззащитная и побеждённая, подаренная тебе нерушимым законом природы. — Что мне сделать, когда я её поймаю? — хрипло спросил Гарри. Граф тонко улыбнулся и ответил таким тоном, точно сообщал ему некий невероятно забавный факт: — Сверни ей шею. Гарри дёрнулся было, но чужие пальцы на его плече сомкнулись практически болезненно сильно, чёрные глаза блеснули во тьме ночи кровавыми отблесками. — Это необходимая жестокость, — сухо произнёс граф Снейп. — Даже… милосердие. Единственное милосердие, на которое способны хищники. — Я не могу… — неуверенно пробормотал Гарри, но его перебили жёстким и отрывистым: — Ты можешь. Гарри вдохнул. Выдохнул. Зажмурился, отчаянно желая ничего не услышать. Но, точно назло, обострившийся слух его уловил вдруг звуки осторожных шажков, откуда-то справа потянуло кровью, чьё-то маленькое сердце гулко и громко забилось… Это произошло против его воли, Гарри не успел — и не сумел бы — себя проконтролировать: он рванулся вперёд, сбрасывая руку Снейпа с плеча, с нечеловеческой скоростью и бесшумностью бросился в гущу леса. В висках его пульсировала одна-единственная бешеная мысль, принадлежащая не ему, а самой Тьме: схватить, убить, выпить! …и в руках у него — бледных руках с длинными пальцами, увенчанными небольшими, но острыми когтями — очутилось вдруг нечто живое и тёплое, судорожно забившееся в смертельной его хватке, прорезавшиеся клыки изранили нижнюю губу, голод, вечный и страшный, заговорил в нём с неистовой силой, которой невозможно было сопротивляться. Густая горячая кровь обожгла его губы, сладчайшим нектаром пролилась на язык, а жилистое тело животного, что он ещё обхватывал с неистовой страстностью любовника, дёрнулось в последний раз и замерло покорной игрушкой. Гарри застонал, зарычал, давясь каждым торопливым глотком, ароматом крови и боли, торжеством обладания… А затем чьи-то пальцы вплелись в его волосы, дёрнули, вынуждая запрокинуть голову и податься наверх, выпуская из рук уже погибшее животное. И губы — жадные безжалостные губы графа Снейпа — набросились на его собственные, язык прошёлся по языку, слизывая кровь и деля на двоих упоительную сладость победы… Едва утолённый голод вспыхнул в нём с новой силой, но теперь Гарри жаждал отнюдь не крови. Он не знал, кто из них первым совершил шаг прочь от пойманной жертвы, чьи именно руки первыми нашли чужие плечи… но в спину его неожиданно врезался твёрдый шероховатый ствол какого-то дерева, а Северус прижался к нему, приник всем телом, и он тоже был твёрдым, о, Тьма, твёрдым и неумолимым, и Гарри бедром ощущал силу его внезапного желания, ничуть не меньшего, чем его собственное. — Это… — попытался прохрипеть он, давясь глухими сдавленными стонами, пока Снейп исследовал его шею, покрывая её бесчисленными метками, заживавшими, стоило ему отпрянуть. — Это, — прошептал граф, оторвавшись на считанное мгновение — лишь для того, чтобы заглянуть Гарри в глаза, — причина, по которой я не позволю тебе… охотиться ни с кем другим. Ни с кем, кроме меня. Удивительно — как это он составлял такие связные предложения в тот миг, когда сам Гарри способен был лишь плавиться под его жадными ласками и одаривать его не менее нетерпеливыми прикосновениями? Вокруг ещё витал запах крови — сладкий и острый, заставляющий его дрожать и неловко елозить спиной по проклятому стволу. А от Северуса пахло желанием, нетерпением, жаждой обладания… нежностью — болезненной и практически убийственной. — Чем я… — дыхания не хватало: Снейп уткнулся носом в его шею, замер вот так, вжавшись своими бёдрами в его собственные, и Гарри было этого мало, мало, мало, ибо они не дошли ещё ни до чего большего, чем ласки ртом, а теперь ему отчаянно хотелось ещё. — Чем я пахну? Северус молчал несколько невыносимых мгновений — только вжимал его в дерево, не меняя позы, будто бы дышал им. — Юным вампиром, — наконец ответил он. — Азартом. Возбуждением. И невинностью. Гарри почудилась дрожь в этих чеканных рубленых фразах — та самая дрожь, что таилась в судорожном движении Снейпа навстречу, когда Гарри на пробу качнул бёдрами, вжавшись пахом в пах. И Тьма — Тьма, не иначе, Тьма и голод, что не имел никакого отношения к вечной жажде бессмертных! — произнесла его губами: — Думаю… пришла пора исправить… последнее. Он ждал сомнений. Ждал уточняющего вопроса. Ждал беспокойства в чужих глазах — беспокойства, которое стало бы теперь лишним, ибо он как никогда сильно ощущал, что ему необходима эта близость. Но Северус изумил его. Северус поднял голову, приник своим холодным лбом к его, глянул глазами в глаза — о, что за две безумных бездны! А в следующее мгновение Гарри очутился вжат грудью и щекой в твёрдую поверхность коры, и сзади навалилось тяжёлое жилистое тело, а загривок обожгло укусом, до того болезненным, что Гарри жалобно всхлипнул и нетерпеливо прогнулся в пояснице… Руки, руки, руки — ледяные руки Северуса были всюду: ласкали чувствительные соски и напряжённый живот, соскакивали на бёдра, дразняще ложились на ягодицы. Гарри было их мало, Гарри отчаянно жаждал, чтобы руки эти сменились губами, чтобы не было мешающей ткани, будто разлучавшей их в этот невыносимо сладкий и головокружительный миг… Будь он человеком, ему непременно стало бы холодно, когда Северус содрал с него одежду. Будь он человеком, и он, должно быть, испугался бы чувственного напора, с которым губы, зубы и язык его возлюбленного блуждали теперь по его плечам, лопаткам, пояснице, повторяя линию позвонков. Будь он человеком, и ему было было бы неловко и стыдно — наверняка ведь было бы! — когда чужой влажный язык, овеликаяночь, ввинтился в его подрагивающее, ослабевшее, объятое неугасимым пламенем возбуждения тело… Но Гарри человеком не был. Больше — нет. И он лишь выгибался, царапая голую кожу о кору — пусть, пусть, всё равно затянется через миг, ему хотелось этой лёгкой боли, этих вспышек перед глазами, этой тяжести в животе! И Гарри раскрывался, подставлялся, позабыв о скромности, точно и её он оставил там, в другой жизни, в которой ещё был способен краснеть и смущаться от одного невинного прикосновения… Восхитительный, невероятный, волшебный язык Северуса ласкал его изнутри короткими рваными толчками, распаляя и дразня, почти подталкивая к грани. Как много, оказывается, в нём было чувствительных точек! — каждое мокрое движение внутри грозило лишить его рассудка, свести с ума окончательно. Будь Гарри человеком, и он залился бы краской от одной только мысли об этом грязном, неприличном действе. Вовсе не стонал бы, то и дело срываясь то на всхлипы, то на крик, не умолял бы глухим хриплым голосом, точно бы принадлежавшим не ему: ещё, ещё, ещё. И Северус, до сладкой боли стискивающий его бёдра, давал ему — ещё. О, хватило ли бы ему, этому Гарри-из-прошлого, дерзости и порочности для того, чтобы выдохнуть с новым скулящим звуком отчаянное: — Возьми же меня! И снова он ждал возражений и осторожности. И снова обманулся, ибо Северус, казалось, как и он, был опьянён и сведён с ума этим актом охоты, этим послевкусием крови на губах, этим одним-на-двоих существованием бессмертных… Первое проникновение принесло Гарри боль и мучительное, почти невыносимое чувство натяжения. Заполненности. Дискомфорта. Гарри-из-прошлого едва ли сумел бы вытерпеть это без слёз. Гарри-из-настоящего запрокинул голову, задохнувшись новым стоном, и прильнул к обнявшему его поперёк груди Снейпу — всем телом, не давая ни ему, ни себе ни мгновения на передышку. Впрочем, понадобилось ли бы им это бессмысленное мгновение? В миг, когда чужие клыки вонзились в его плечо, посылая по телу волну дрожи, а бёдра качнулись в первом пробном движении, Гарри понял: не понадобилось бы. Ничего не было нужно. Ничего больше — кроме этих сильных рук; этого безжалостного рта; этих размашистых, жадных толчков, в которых мешались нетерпение, возбуждение и голод, воистину вечный и никогда не ослабевавший голод… — Как же долго я этого ждал… — выдохнул Северус ему в шею на очередном, особенно глубоком толчке, и Гарри с глухим всхлипывающим стоном прильнул к нему — ещё, ибо даже этого было мало, хоть в то же время и бесконечно много, слишком много на него одного. — Так долго… целую вечность, душа моя. Гарри… Мыслимо ли было остаться в здравом уме, услышав своё имя, произнесённое таким тоном? Голос графа Снейпа подрагивал, то ослабевая, то набирая силу, и вместе с моментально исчезающими метками он впечатывал в кожу дрожащего и подмахивающего ему Гарри горячечные признания и сдавленные стоны — самый восхитительный, самый прекрасный звук на свете… Кора осыпалась под его когтями, иногда царапая ладони, но это было такой мелочью — сущей безделицей в сравнении с чувственным безумием, которое дарил ему граф! Голова у Гарри шла кругом, а тело горело огнём — бесконечный холод бессмертия не сумел бы конкурировать с тем пожаром страсти, что рождали в нём движения графа… а потом Северус вжал его в дерево особенно сильно, поймал дрожащие губы, ищущие поцелуя, прорычал рвано и исступленно: — Мой, мой, мой навсегда! И этого оказалось достаточно для того, чтобы Гарри излился, даже не прикоснувшись к себе. Излился — и перестал существовать, потерял ориентацию в пространстве и все до единого ощущения, кроме одного: жаркой пульсации остановившегося глубоко внутри него Северуса и благословенной тяжести его тела… — Первая охота, — прошептал ему граф Снейп много позже, когда они, приведя себя в порядок, возвращались в замок, ибо небо уже потихоньку начинало светлеть, — сопоставима с первой близостью. Азарт преследования и жажда крови вкупе с интимностью… о, это не могло закончиться иначе, дорогой мой. Гарри рассмеялся и шутливо пригрозил ему пальцем: — Так значит, вы всё спланировали, бессердечный граф! Северус поймал его руку и запечатлел поцелуй на его запястье, в аккурат у выступа косточки. — Я люблю тебя, — просто и мягко произнёс он, как будто в этих словах не крылась сокрушительная, вынудившая Гарри содрогнуться сила. — И буду любить тебя вечно. — Вечно… — зачарованно откликнулся Гарри, опьянённый чувственным свечением его глаз. И, порывисто приникнув к нему, торопливо поцеловал.