Прятки

Он проснулся внезапно, просто открыл глаза и застонал, в первые секунды сам не понимая, что произошло. И тут же обещал себе больше ни-ког-да так не засыпать. Тело непривычно болело и ещё более непривычно не двигалось. Спустя долгие секунды он наконец понял, что спина затекла от долгого лежания на койке, и раскинутые параллельно руки - тёмные от зелёнки. Он был в палате. Пахло кашей, много раз стираным одеялом и какими-то растворами. За окном виднелись облака. Он лежал и любовался этими облаками, долго-долго, сам не зная, почему. Он внезапно почувствовал себя очень свободным – таким, как может быть ветер, гнавший в синеве эти далекие кусочки ваты. В палате было солнечно. Ещё он почувствовал, как непривычно расправлены его плечи и спина, лежащие на матрасе. Надо бы почаще их так держать. Чувствовал странное ощущение заживающей, затягивающейся кожи на своих руках, и подумал, что эти руки давненько не держали их пушистого серого кота, не играли с сестрой в самодельные нарды из шариков и гаек и не прятали под подушку маленький блокнотик, полный нарисованных сатурнов, бабочек и китов. И что когда-то давно он мечтал стать машинистом и водить большой-пребольшой поезд, проезжать за день сотни и сотни километров, и прибывать куда-нибудь точно по расписанию. А там, где-нибудь, его завсегда будут ждать. Потом послышался скрип двери. Яша с трудом повернул затёкшую шею и увидел серые уставшие глаза сержанта, у которого тоже затекла спина и который ушел за стаканчиком воды. Сержант на секунду застыл, а потом понял, что Яша очнулся. И Яшка тоже всё очень быстро понял. *** Впоследствии он не раз вспоминал этот странный солнечный день, день своего пробуждения. Особенно часто – первые секунды, когда он только-только открыл глаза, и ещё не разбирал, что реальность, а что – сон… И каждый раз ему казалось, что что-то не так. Он пытался вспомнить и перебирал в памяти предметы и мелочи. Что-то в них было неумолимо не так. Детские рисунки в палате жутковато напоминали о каких-то других, очень важных и знакомых детях. Капельница отсчитывала жидкость, как часы. А на самих часах, висевших на стене, на циферблате был нарисован маленький домик – вроде бы весёлый, но такой одинокий и крошечный в обруче часов, и стрелки проходились по нему, как жнец косой, от восьми до пятнадцати, и не было на свете ничего несчастнее этого синего домика… Помнил запах марли и чисто вымытого пола, рассеянный по палате. Странный мир больницы, в котором все друг перед другом обнажены, и никто не задерживается надолго. А за окном, он помнил, бегали дети, выздоравливающие, вырвавшиеся наконец из болезни на улицу, и звонко считали:

Раз, два, три, четыре, пять - Негде зайчику скакать. Всюду ходит волк, волк, Он зубами - щелк, щелк, А мы спрячемся в кусты, Прячься, заинька, и ты, Ты, волчище, погоди, Как попрячемся - Иди!