Кастлванский синдром

Бельмонт втайне надеялся, что огромные ворота замка окажутся накрепко заперты, а окна – заложены магическими печатями. Прости, дорогая, я не смог туда пробраться. Ах ты, проклятый ленивый козел, а ну, возвращайся в чертов замок немедленно и даже не думай приходить ко мне без работающего устройства или блондинистой головы Алукарда. Не знаю, что меня сильнее порадует, Бельмонт. Голубые как незабудки глаза искрятся бешенством. На стенах замка отпечаталась тьма. Старая, въевшаяся копоть, оставленная здесь задолго до появления на свет Тревора или Алукарда. Неизбывная тьма, присущая только одному существу на земле – Дракуле. Раньше Бельмонт не видел, насколько темным было это место. Ему не дано было рассмотреть и десятой доли того, что открывалось теперь. От замка тянулась длинная холодная тень, чернила осьминога, такая длинная, что достигала горизонта, преломляясь и скрываясь за краем мира, туда, куда опрокидываются океаны в глухом и ужасном месте, безжизненном и безлюдном. Окна казались вытаращенными провалами, ведущими в льдистое небытие. Таким видели этот замок все вампиры? Поэтому Алукард не любил фамильное гнездо своей семьи? Где проклятья, одно старее и страшнее другого, въелись в потолок и пол, наслаиваются на стены, точно старые пожелтевшие обои. Тьма, египетская мудрая жестокая тьма окутывала замок. Нет, была его сущностью. Тревор и в прошлый раз чувствовал, что если вступит под эти своды, то уже не вернется прежним. Может быть, вообще не вернется. Разве он не умер там, под высоким потолком, задрапированным легкими шелками? В коварных объятиях Алукарда, разве не настигла его смерть? Совершенно не героическая, и тут нельзя поспорить. Он сгинул бесследно, как сгинули сотни до, этот замок населен призраками, и что, если Тревор просто стал одним из них? Алукард отпустил его на время, но вот прошло два года и властный голос повелителя призывает его обратно домой. Здесь теперь его дом, все верно. Что ему делать там, среди людей? Что он забыл в хрупком и смертном мире, сам принадлежа вечности? Лжец, лжец, лжец. Целовать Сифу, притворяясь, что жажда не точит его мертвое сердце. Держать на руках Рихтера, делая вид, что не чувствует тока и пульсации алой влаги под нежной детской кожей. Кто-то ведь предпочитал младенцев. Еще свежее, чем девственницы, как филе из нерожденных ягнят. Он вампир, отныне и навеки, вампир, его вылепила и пересоздала тьма, переиначила каждую мысль, отравила и выхолодила изнутри, вампир, лжец, Тревор Бельмонт, проклятый навеки, обреченный любить того, на кого исступленно охотилась его семья. Золотые волосы, у Алукарда золотые волосы и глаза того же оттенка языческого полновесного металла. Чем чище золото, тем оно тяжелее, тем более желтым будет его цвет. Тяжелее и мягче. Тревор видел чистое золото, и волосы Алукарда были совсем как оно. Мягкие. Тяжелые. Как солнечные лучи, вот уже два года он блуждает во тьме, не чувствуя их на своей коже. Золото и тьма. И кровь. Тревор поднял голову. Широкая река Млечного пути светила ему, и глаза вампира видели ее сияющее яркое полотно. Теперь-то он понимал, кем были безымянные художники и звездочеты, чьи картины и карты ночного неба хранили его родители вдали от дневного света. Серебряная ночь, косматые незнакомые звезды, холодные алмазные нити, протянутые с небес к таинственно мерцающему океану, к дремлющей земле. Луна светит иначе, когда ты перестаешь быть человеком, вокруг нее появляется сияющее гало, а звезд становится больше. Ворота замка были приоткрыты. Из зазора тянулась полоса синеватого бледного света волшебных факелов. Кажется, его ждали. И до того не очень-то уверенный, Тревор отступил, отшатнулся, как от пропасти. Его точно ждали. А это значит, сейчас он увидит Алукарда. Воображение нарисовало ему ужасную картину белокурого вампира в полураспахнутом алом халате, под которым ничего, кроме алебастрово-белой кожи. Античная статуя, столь красивая, что ее трудно упрекнуть в порнографии, даже увидев вблизи кромку полупрозрачной кожи, приоткрывающей головку полунапрягшегося члена. Полоска золотистых волос, теряющаяся в темноте сомкнутых бедер. Сердце колотилось, едва не ломая Бельмонту ребра. Нужно убираться отсюда, пока не стало поздно! Морок развеялся, на пороге никого не было, но Тревор безошибочно чувствовал нечто. Тяжелое, будоражащее чувство близкой смертельной опасности, от которого встают дыбом волоски на руках и загривке, а кожа покрывается колкими мурашками. Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу. Боже, боже, которым я проклят. Спаси меня, вдруг я все-таки нуждаюсь в спасении? Бельмонт отступил еще на несколько шагов, приготовляясь уносить ноги, как вдруг в полной мгле полоса неверного света из-за ворот замка стала расширяться. С тихим тугим скрипом поворачивались огромные петли, створки расходились, что могло быть только приглашением и ничем иным. Удирать сейчас означало расписаться в собственной трусости. Или это инстинкт самосохранения и здравый смысл? Существо, что обитает в замке Дракулы, опасно. На всех уровнях, от прямой угрозы жизни, которой уже лишило Тревора, и до эфемерной настойчивой угрозы ясному рассудку и бессмертной душе, хотя у вампиров ее вроде бы и нет. С его бессмертной душой Алукард разобрался два года назад, спасибо ему. Как во сне, Тревор взошел по ступеням каменной лестницы и коснулся рукой створки ворот. Прямо под его ладонью она продолжила движение. Замок больше не был статичным, он затаился, он ждал, как хищный голодный зверь, пригнувшийся в засаде к земле. Бельмонт тоже был голоден, и он знал, что ничто в целом мире теперь не способно заполнить внутреннюю пустоту. Там все время что-то разевало клыкастый рот и кричало, ненасытное, прожорливое, визгливо-требовательное как лысый и гадкий птенец чайки. Огромный, но все еще не способный летать. Пасть ворот, переходящая в левиафанову кишку полутемной анфилады. Он стоял на лестнице. Сначала Бельмонт подумал, что ему вновь померещилось, что он грезит наяву, но нет, кто-то определенно стоял там, под холодным синим светом магических факелов. Пошлый алый халат остался в расстроенном воображении охотника: на Алукарде были излюбленные облегающие штаны и черный камзол, отороченный серебром, распахнутый на груди, но так вампир ходил и раньше, это не было специальным одеянием для искушения Тревора Бельмонта. А может, являлось им уже тогда. Кто знает. Алукард казался гораздо более зловещим, чем раньше. Темные русалочьи тени под золотыми глазами, взгляд со дна реки, из глубины илистых вод. Струящиеся золотые локоны. Лорелея, фея с хрустальным голосом и разбитым сердцем, жаждущая людских казней. Тревор слегка похолодел: Алукард не шел, а летел над каменным полом, в нескольких сантиметрах, не прикасаясь к нему. Больше всего это напоминало первую встречу в Грижите, когда они прервали вампирский сон. Вдруг и в этот раз разбудил? Рука в черной перчатке рефлекторно потянулась к рукоятке фамильного кнута. Тревор так и не бросил упражняться с Утренней звездой, хотя несколько раз обжигался. В буквальном смысле. - Ну, давай, обнажи его, - подбодрил Бельмонта полный двусмысленности голос. Мурлыкающие интонации, - вдруг поможет. Тревор был совершенно уверен, что не поможет, и все-таки рывком выхватил оружие, пока еще смотанное тускло поблескивающими кольцами, но готовое развернуться в любой момент, послушное его воле. Спустя несколько десятков не всегда успешных тренировок Тревор понял, что, если управлять Утренней звездой с помощью телекинеза, удары получаются гораздо точнее. Ему хотя бы перестало прилетать наконечником по жопе. Но он был совершенно уверен, теперь фамильный кнут каждый раз желает убить в первую очередь того вампира, который смеет его держать. - Что тебе здесь надо? – нарочито грубо спросил Бельмонт, надеясь, что у него достаточно угрожающее выражение лица. Однако Алукард заметил в синих глазах всплеск смятения. Это вызвало у него усмешку. - Пришел спросить, не наскучила ли тебе твоя смертная жизнь, Бельмонт. Не надоело ли тебе терзать себя жаждой, которую ничто не способно утолить, не тоскуешь ли ты по моему обществу каждый раз, когда всходит луна. Но, вижу, тебя все устраивает, - обронил Алукард с подчеркнутой небрежностью, - например, сушка белья... Это было ударом ниже пояса. Тревор зарычал, Утренняя звезда звякнула об пол, разматываясь. Замах, удар, столь быстрый, что человеческому глазу не уследить. Но Алукарда уже не было на прежнем месте: стоял перед Бельмонтом, перехватив его руку за запястье, точно спасался от пощечины. - Повторю свой вопрос, Тревор Бельмонт: разве тебе не надоела твоя смертная жизнь? Не чувствуешь себя чужаком? Есть немецкая легенда о поэте Тангейзере, соблазненном богиней Венерой. Он провел семь лет в ее гроте, предаваясь развлечениям и вину, а затем испугался за свою душу. Тангейзер убежал в мир людей, но не нашел там спасения, напротив, был проклят папой в Риме как великий грешник. И тогда Тангейзер вернулся обратно в волшебный грот, и с тех пор его больше никто никогда не видел... Знаешь, о чем эта сказка, Тревор? Бельмонт смотрел в золотые глаза, подмечая на бледном лице Алукарда печать не грусти и ума, как раньше, а тень недоброй, утонченной искушенности, утомленность собственным порочным, затемненным знанием. Лицо злого волшебника. - О том, что некоторые вещи налагают на тебя свой отпечаток, и ты больше не можешь оставаться прежним. Ты меняешься, и нечто изгоняет тебя навсегда из-под солнца. Я предупреждал тебя об этой участи, но ты упрям. А теперь уже слишком поздно, Тревор, теперь ты – мой, мой навсегда, - прошептал Алукард. Его холодная рука легла на щеку охотника. Так касается туман в пять часов утра, или крыло ночного мотылька, и у чувства, охватившего Тревора, было свое название: колкий озноб, возникающий в тот момент, когда кто-то наступил на твою могилу. Сейчас, в ореоле золота и темноты, Алукард был неотразим. И все же Бельмонт попытался собрать остатки силы воли в кулак: - Зачем было это делать? Мы так не договаривались, ты нарушил правила и испоганил мне жизнь. Сифа ненавидит меня, вампиры ржут, а люди боятся. Выебать меня это одно, а укусить – совсем, блять, другое! - Неужели ты ждал, что Дракула всегда будет играть честно? Наивный глупый Тревор Бельмонт, а ты ничуть не изменился, вопреки всему, что я сказал. Знаешь, рано или поздно это все равно бы с тобой случилось. Мы просто немного подтолкнули события. - Ты – не Дракула, - фыркнул Бельмонт, мотнув головой и отстраняясь от руки Алукарда движением кота, не желающего, чтобы его гладили, - не твой отец. Удар спиной о стену, такой сильный, что у Тревора сбилось дыхание. Цепеш держал его за горло, втискивая в каменную кладку. Теперь-то можно было не церемониться, ведь они оба вампиры... Слишком близко, бедром Бельмонт ощущал жар чужого тела. Неприятным открытием стало то, что Алукард кажется ему теплее, чем он сам. И человеческого в нем намного больше. - Заткнись, Бельмонт. Прежде, чем он успел что-то еще сказать, дампир поцеловал его. Агрессивная, повелительная манера сказала Тревору красноречивее любых слов: за эти два года он набрался опыта. Пальцы невольно разжались, выпуская рукоятку кнута, охотник сдавленно выдохнул, ощутив ладонь Алукарда на собственном животе, затем - чуть ниже. Сладко и горячо. Недопустимо. - Нет, - попытка вырваться, и сразу же – укус в шею, быстрый и болезненно-грубый. Стон, Тревор рванулся снова, но Цепеш медленно отстранился практически сразу, на губах – темная, блестящая в свете факелов кровь. Начинающееся головокружение. Мгла по бокам – недостаток освещения или предвестник обморока? - Мы оба в курсе, что тебе тоже этого хочется, - Алукард вновь обнимал обольщающе-мягко, а прикасался нежно. Размазал кровь по коже над дергающимся кадыком ласкающим движением пальцев. Затем пальцы сменил язык... Он облизывал шею Тревора осторожными влажными мазками, словно не наигрался в вампира и его жертву. Бельмонт превратился слишком быстро, это могло и разочаровать. - Прекрати, Сифа меня убьет, - привел последний аргумент охотник, делая новую попытку отпихнуть, выпутаться из объятий. - Это твой единственный аргумент? – вскинув бровь, хрипловато прошептал Алукард. - Отъебись от меня! - Зачем же ты тогда явился, если не за этим? - Сифе нужно перемещающее устройство, и она не успокоится, пока не получит работающий механизм! Это она прислала меня сюда. - Ах, вот как? – с похолодевшей улыбкой Алукард шагнул назад, оставив Тревора ловить ртом воздух. Похоже, на этот раз пронесло? Бельмонт и сам не знал, что сейчас было сильнее – облегчение или разочарование, что Цепеш столь быстро отступил от своих планов. Шея еще ныла, и он потер постепенно заживающий укус. - Значит, ты здесь исключительно по воле твоей жены. Прошу меня простить. Что ж, передай ей в таком случае мой ответ: если у нее какие-то вопросы, пусть задаст их лично. Я перебросил замок не для того, чтобы помогать вам, у меня были свои причины. Скоро я вновь отправлюсь в странствие, как только закончу здесь кое-что. У нее есть примерно неделя. Алукард растворился в воздухе. Совершенно точно обижен. Тревор прислонился к стене, обессиленный этой короткой схваткой двух воль. Неужели он и правда смог это сделать? Противостоять искушению. На этот раз. Хотя бы на этот раз. Взгляд упал на звенья Утренней звезды. Он и не помнил, как выронил оружие... похоже, не следовало себе льстить, его спасло только упоминание Сифы и того, что он пришел по ее просьбе. Подняв кнут, Бельмонт повесил его на пояс. Сдержанная ярость сделала движения отрывистыми. Пойти, поискать упыря, чтобы выбить из него все дерьмо? О, нет, только не это, Тревор отлично знал, чем все закончится. Нельзя было оставаться в замке ни одной лишней минуты. Он уже направился к выходу, когда его окликнул до боли знакомый голос: - Тревор? Тревор Бельмонт? Какая приятная встреча! Я думал, придется ужинать в одиночестве. - Сен-Жермен! Почему я не удивлен, ведь ты всюду суешь свой нос, – и как давно он торчит в коридоре, подглядывая и подслушивая? После того, как провалилась попытка запустить устройство, Сифа выгнала алхимика. Несколько месяцев о нем было никаких вестей, и вот он вновь возникает из ниоткуда вместе с замком Дракулы. Полный мрачных подозрений, Бельмонт едва удостоил графа взглядом и двинулся на выход: - Я уже ухожу. Лучше поужинаю крысами. - А если я скажу, что узнал кое-что новое о вашем устройстве и о том, как оно работает? Вот сукин сын. Бельмонт нехотя остановился.