Спасти капрала Уэйнфлита

В общем-то, этот денек был ничего так. Теплый и солнечный. И самое главное, никуда не надо было топать. Поэтому рекомы отдыхали в тенечке, расслабленно наблюдая за происходящим. Вот на икранах прилетела кучка туземцев. И не простых – вместе с воинами к зданию лаборатории идет женщина в алой накидке. Цахик оматикайя. Интересно, что ей здесь нужно? Наверное, какие-то дела с учеными. А вон и встречающие: пара людей и аватар. Когда две группы сближаются, один из туземцев что-то протягивает аватару, некоторое время о чем-то говорит ему, а потом они обнимаются. – Чего это они? – удивляется Уэйнфлит. – А, – машет рукой Жница. – Мне научники сказали, что у них сегодня праздник какой-то. Вроде день Великой Матери, или еще какая фигня. – И чего они делают в этот день матери, посылают друг друга, что ли? – шутит Лайл. – Да не, – смеется Жница. – Наоборот, прощения просят. За все хорошее, ха. Вроде как для очистки совести. Они наблюдают за аборигенами и замечают вьющуюся рядом с гостями маленькую ребячью фигурку. Девчонке явно скучно со взрослыми, и она потихоньку отступает в сторону, а потом, видимо, решившись, направляется прямо к рекомам. Ишь ты, какая смелая. Лайл присматривается к ребенку повнимательнее и удивленно приподнимает бровь. Вот так новость. Это же младшая дочурка Салли. Тук, или как ее там. Наверное, увязалась с бабушкой-цахик. Мелкая некоторое время ходит вокруг да около, явно приглядываясь, а потом бросается общаться. Бросается – самое подходящее слово. И кто не спрятался, она не виновата. Хорошая оказалась девочка, любознательная. Чуть не сперла один из рекомовских ножей, попыталась стащить пару патронов, попросила дать гранату "поиграть", но не расстроилась, когда ей этого не позволили, а даже подружилась со Жницей на почве интереса к оружию ("Вау, какая ты крутая! Вот стану большой и тоже заведу себе автомат, как ты!"). Шустрая мелочь. Лайлу всегда такие нравились. А потом девчушка подходит к нему, протягивает что-то, напоминающее волосатый банан, – а, да, он называется бросай-фрукт или как-то так – и говорит: – Это тебе. – А за что? – усмехается Уэйнфлит. Если настроение хорошее, то почему бы и не пошутить? – Только не говори, что просто так. – Не просто, – вздыхает синий ангелочек. – Я хочу попросить прощения за то, что называла тебя всякими нехорошими словами, – и пристыженно опускает глаза. – Да ну? – добродушно удивляется Лайл. Ну чего такого может напридумывать такая маленькая девочка? У нее, поди, самое страшное слово "дурак". – Ну да, – отвечает младшая Салли. – Я прошу прощения за то, что называла тебя пометом палулукана, пролемурьим хреном, икранутым на всю голову, переглючным писькорылом, слингеровой сранью, шизанутым лосем, долбанутым гадом, а еще… Словарь ее был столь богат и разнообразен, что ему позавидовал бы и самый прожженный портовый грузчик. Только вот портовых грузчиков на Пандоре отродясь не было. – Это все? – интересуется Уэйнфлит, не зная, что лучше сделать: надрать мелкой уши за такое или приложить по мягкому месту. Или просто уйти и не позориться. Крошка Тук мнется и выдает напоследок: – Нет, не все… Больше всего мне стыдно, что я называла тебя лысым пидорасом. – Чего?! – вне себя орет Лайл, замечая, как прислушивающиеся к их общению добрые сослуживцы сгибаются пополам в приступах беззвучного ржания. Мелкая Салли делает круглые глаза и испуганно пятится. Уэйнфлит неимоверным усилием воли берет себя в руки и спрашивает, стараясь выглядеть как можно спокойнее: – Деточка, а откуда ты знаешь все эти слова? Маленькое синее чудо вздыхает и сдает "учителя" сквернословия с потрохами: – Ну-у… Папа иногда так говорил. Он вообще много чего говорил, но потом мама ему сказала, что ругаться нехорошо, да и мы можем услышать… И с тех пор папа не ругается, – и с опасением спрашивает: – А ты на папу не будешь сердиться, да? Я же извинилась! – Ну что ты, крошка, – отвечает Лайл с доброй улыбкой. Правда, то, что эту улыбку многие из его врагов видели перед смертью, девочке знать совсем необязательно. – За что же я буду на него сердиться? Тем более что ты извинилась… – и, внезапно поддавшись обаянию золотых наивных глаз, искренне добавляет: – Я прощаю тебя, детка. – Ой, как здорово! – расцветает Тук. – Я знала, знала, что ты хороший! Самый лучший и добрый! – бросается Уэйнфлиту на шею и звонко чмокает его в щеку. – Вот подожди, я вырасту и, может, даже выйду за тебя замуж!.. Если не передумаю. А потом счастливо смеется и убегает, оставляя Лайла переваривать произошедшее. Может, сходить к полковнику и все ему рассказать? Он, как-никак, эксперт по Салли, да и своих в сложных ситуациях не бросает… Но потом Уэйнфлит думает, что погибать смертью храбрых в мирное время ему не хочется. И в немирное тоже. Потому что нет гарантии, что командир, узнав подробности извинений, не начнет очередную войну по личной инициативе. Так что лучше обойтись своими силами: в следующий раз они просто всем взводом пойдут к Салли и извинятся уже перед ним. По очереди. И великому Торуку Макто придется все это выслушать. Или можно отловить Джейка в одиночку и тоже попросить… прощения. Долго и основательно. А то взял моду так выражаться при малолетках, что потом у порядочных людей уши вянут. Вот если у Лайла – ну, когда-нибудь! – будут дети, он ругаться ни за что не станет. По крайней мере, при них. Потому что это неправильно.