Последний бокал

— Последний бокал. — «Последний бокал» был полтора часа назад, Толя. Анатолий, сжав в руках граненый тумблер, содержимое которого являлось наверняка чем-нибудь крепким, качнулся из стороны в сторону, потому что опорно-двигательный аппарат предательски сдавал от количества выпитого алкоголя. — Последний бокал будет тогда, когда я захочу. Я доходчиво тебе все объяснил? — пьяный взгляд серых глаз напоминал собой айсберг. Такой же холодный и таящий в себе неизвестность. На который не хотелось бы неожиданно нарваться. Ирина промолчала, послушно кивнув. Она соорудила из пальцев замочек, а руки завела за спину. Начала медленно приближаться к Анатолию, следящему за каждым ее движением. — Я в душ, — формально уведомила его, а затем направилась в ванную комнату. Остановилась от ощущения сдавленности на запястье. Кто-то явно не хотел её отпускать. Она развернулась. Заглянула в его глаза. Запечатлела взгляд, не сулящий совершенно ничего хорошего. Хотелось сквозь землю провалиться. Хотелось исчезнуть, умереть, захватив эту чертову сволочь с собой в ад! Что она ему сделала?! Запястье сжали сильнее. «Нужно будет закупиться тоналкой». Острая боль добиралась до каждого уголка души, разрывая сердце на маленькие кусочки, а затем насаживая их на свое лезвие, постепенно лишая надежды. Лишая возможности испытывать какие-либо чувства. Лишая веры, что все наладится. — Пусти, — терпение кончилось. Анатолий опустил взгляд. Затем снова поднял. Свободная ладонь сжимала уже пустой бокал, в котором ранее наблюдался коньяк, а стекло, видимо, не выдержало давления. Тумблер разбился. Иронично. Как сердца двух этих идиотов. Алеников, не отпуская женской руки, потянулся вниз. Прихватил острую стекляшку. Сжал ее в руках. Поднял окровавленную ладонь к верху. Ирина продолжала шипеть. Чиновник коснулся ее лица. Кровь с его руки медленно, ручьем стекала по щеке бывшей заведующей. Он высвободил ее запястье из оков. Она, ничуть не медля, рванула в ванную. Привычным движением включила воду в кране. Долго наблюдала, как кровь, которой она обмазала ручку, стекала в раковину. Наконец набрала воды в трясущиеся ладони и обдала лицо ледяной водой. Думала, поможет освежиться. Помогло. — Урод… — она сама не знала, к кому обращалась. К самой себе или, может быть, к окровавленной раковине? Что хотела этим сказать? Самой было неясно. Было ясно одно: с этим, черт подери, нужно что-то делать. Несмотря на все моральное давление, которое подобные ситуации на нее оказывали, она ни разу не заплакала. Не закатила истерики или чего-то еще. При нем. Она просто вырывалась из его рук и бежала в ванную. Умываться ледяной водой, чтобы привести рядом в порядок и придумать стратегию, которой она бы придерживалась в дальнейшем. Беспомощно кричать, забившись в угол стены, надеясь, что из-за напора воды из крана, которую она специально включила, никто ее не услышит. Прикасаться к запястью. Нежно, осторожно, аккуратно. Так, как к нему не прикасался никто. Просто терпеть. Потом выходить из ванной с хорошо наигранной на лице улыбкой и делать вид, что ничего не произошло. Что простила. Так будет лучше. Ирина, опершись ладонями об раковину, опустила голову вниз. Взгляд вновь устремился на ручку, на которой уже начала подсыхать в прошлом алая жидкость, а затем поднялся наверх, к зеркалу. Уставилась на саму себя, будто дожидаясь ответа. Как будто сейчас ей дадут совет. План. Скажут, что нужно делать. Поддержат. Обнимут. Помогут убить эту скотину. По щеке невольно покатилась слеза. Во избежание появления последующих, Ирина подняла голову вверх. Ей самой было противно видеть себя такой: слабой, беспомощной, повинующейся, терпящей. Влажная дорожка прошлась по мочке. Остановилась на скуле. Как только капля сформировалась окончательно, она рухнула вниз. Больше Ирина не плакала. Пока она смывала с себя последствия нервного срыва, за дверью послышался звук разбившейся тарелки. Или бокала. В общем, в квартире определенно был кто-то, кто что-то умышленно разбивал. Придя в себя и стукнув кулаком о собственное колено, Ирина тихо вздохнула и направилась к выходу. Долго не решалась открывать дверь. Сердцебиение участилось, кровь в венах закипала, виски трещали от невыносимо адской боли… Ирина решилась открыть дверь. Звук доносился с кухни. Как только прошла вглубь комнаты, запечатлела очень интересную, как ей показалось, картину: Анатолий, сидящий на барном стуле возле шкафчиков, тянется кверху, достает по одной тарелке и кидает ее на пол. Все довольно просто. Банально. Однако такого за все полтора года Ирине еще не посчастливилось увидеть. Она просто прошла мимо. Нет, конечно, сначала понаблюдала за направлением его пустого взгляда, скрестив руки на груди. Оказалось, смотрит в никуда. Да, вот так. В пустоту. Способность смотреть на мир другими взглядами он давно потерял. С того самого дня. Как только вернулся с похорон. — Куда ты, милая? — не поменяв позы и даже не посмотрев ей в лицо, Анатолий продолжал старательно разбивать тарелки. Однако все же боковым зрением он заметил, что курс она держала к спальне. — А как же ужин? Та развернулась. Уставилась в его спину. — А у нас есть чем ужинать? — Я ведь всегда могу что-нибудь приготовить, — оживился он, а затем слез со стула, пройдя прямо по осколкам от тарелок и даже не шелохнувшись к холодильнику. — Я позову тебя, когда ужин будет готов, — он наконец развернулся к ней лицом, а единственной эмоцией, которую он продемонстрировал на лице за последние два дня, оказалась слабая улыбка. Внушающая страх улыбка. Ирина, ничего на это не ответив, а лишь положительно кивнув, направилась к спальне. Переступила через порог. Закрыла дверь. Уперлась в нее спиной, создавая невидимую баррикаду. Думая, что теперь он ее не потревожит. Однако осознав, что против него она бессильна, Павлова сдалась. Присела на кровать, расположив руки на коленях. Принялась разглядывать на них старые шрамы и синяки. «О, совсем недавно, на позапрошлой неделе, во вторник» — взгляд упал на глубокий шрам между двумя костяшками. «В этот четверг…» — коснулась кожи на большом пальце. «Пятнадцать минут назад» — уставилась на синяк на запястье. Шикнула от боли. Не нужно было ничего касаться. Она легла спиной на кровать, уставившись в белый потолок. В голове кружились разные мысли, от плохих до ужасных, а хорошие перестали генерироваться еще два года назад. На безэмоциональном до этого лице виднелась ухмылка: она будто представила себя на его месте. Искусственно почувствовала тот самый вкус победы, который уже давно не ощущала естественным образом. Преследовал один вопрос: в чем она провинилась? Что такого она сделала, что он готов унижать, избивать и вынуждать ее поддаваться его действиям? Винит ее в смерти сына. Конечно. Но она была заведующей отделением, а не сиделкой, черт бы побрал эту сраную диспансеризацию! Она знала, что не виновата. Во всяком случае, искренне хотелось в это верить. А его… его можно было понять? Что, если поставить себя на его место? Ирина наверняка бы вела себя аналогично… Бр-р. По коже пробежались мурашки от посещающих голову мыслей. Ирина устроилась на кровати поудобнее, закуталась в плед. С кухни доносился неприятный запах подгоревшего мяса, мешающий сосредоточиться. Однако она все же снова погрузилась в свои мысли. Что, если бы это случилось с Артемом? Что, если бы Павлов был смертельно болен, а потом совершил суицид? Что, если она потеряла бы все, что когда-либо имела? Стало не по себе. Наверное, не такая уж он и скотина… Взгляд снова рухнул на оставленные им шрамы. «Скотина». Они не понимали друг друга. Взаимно ненавидели за все совершенные, по их мнению, грехи. Хотелось взять пистолеты и застрелить друг друга. Наблюдать, как оба будут истекать кровью, биться в предсмертных конвульсиях, мучиться в агонии и… потом умрут. Стоит ли этот импульсивный гнев друг на друга смерти? А они любят? Из раздумий ее вырвал назвавший ее имя Анатолий. «Ужин?» — подумалось ей. Ужин, черт бы его побрал. На газетном столике красовались две искалеченные и в прошлом разбитые тарелки, осколки которых были соединены суперклеем. На самих тарелках располагалось то самое мясо. Подгоревший, но внутри недожаренный стейк, от этого по квартире разлетелся запах гари, испорченного мяса и свежей крови, который потом еще долго не выветрится. Анатолий плюхнулся на диван, хлопнув ладонями по соседнему месту. — Садись, — тон казался ей настолько строгим, что это казалось приказом, а не предложением, за невыполнение которого ее ожидает черти что… Она послушалась. Как и всегда. Присела максимально близко и одновременно максимально далеко. От него пахло крепким алкоголем и почти выветрившимся дорогим парфюмом. Анатолий обнял ее за плечи, прижав к себе. Павлову передернуло от дискомфорта. Тот уткнулся кончиком носа в висок, вдыхая любимый запах. Взгляд обоих оставался ледяным. Ледокола, однако, не было.