Дети погорелого театра

Богдан жил от репетиции к репетиции. И не потому, что так сильно ждал их, скорее наоборот, опасался их. Хотя с некой долей он любил репетиции, ведь он давно хотел заниматься чем-то творческим, а тут удачная возможность. И атмосфера в театре была уютной: они не только сухо репетировали сценки, но и иногда просто баловались, а Прохор даже не ругал их. Только вот было одно жирное «но». Богдану самому нужно было участвовать в этом. Не только взаимодействовать с людьми, а ещё и выходить на сцену, где к тому же надо говорить. Жуть. Ему казалось, что буквально все чувствуют, насколько он неуверенно держится и насколько сильно он ошибается. И как он всех этим раздражает. Ведь он замедляет весь процесс. И портит всё. Но Богдан, правда, старался, пытался выдавить из себя не только запинание и лихорадочное «э-э-э», когда он слишком сильно волновался. Получалось не сильно хорошо. И Прохор постоянно напоминал ему, что стоит говорить громче и разборчивее. «Чтобы голос шёл из груди», — повторял тот из раза в раз. А Богдан не понимал, как это из груди? Он пробовал, но ничего не получалось, словно что-то внутри блокировало, чтобы он повышал голос. Поэтому он практиковался дома, пытаясь, чтобы реплики настолько стали привычными, что их нестрашно было бы произносить перед всеми. Вначале он пытался репетировать перед зеркалом, но отражение его смущало, и он видел, как это всё нелепо выглядит со стороны. Поэтому после он делал это перед стеной и тоже ощущал себя странно, постоянно повторяя одни и те же фразы: «Леший, да не переживай ты так», «и что?», «а она?», «да брось, ничего же страшного не произошло. Ну, подумаешь, поругались», «вот так всегда! Ты к человеку со всей душой, а он…» и подобные реплики. И вроде бы самые обычные слова, каждый день такие используешь, но все они выходили какими-то деревянными, неживыми, словно застревали в горле. Он чувствовал себя смущённо, когда пытался добавить в них хоть капли живости, будто кто-то смотрел на него, когда он кривляется. Только вот никого не было дома. Возможно, это было из-за того, что Богдан не особо понимал персонажа. Это был просто водяной, друг лешего, главная задача которого была успокаивать его. Но никаких выделяющихся черт характера у него не было. И Богдан терялся. Он не знал, как это произносить. Хотя, честно сказать, даже если бы и были черты, то он бы всё равно не смог бы нормально отыграть, попросту зажимаясь. А ещё, может, была проблема в том, что Богдан особо никого не утешал и не знал, как это делается. Да, и друзей у него не было. Приходилось вспоминать различные фильмы, чтобы уловить, как это делается. Но выходило всё равно сухо. И даже слишком клишировано. А потом он отвлёкся на кошку, взял её к себе на колени, погладил, а та раздраженно шикнула, пренебрежительно скорчив нос, и спрыгнула. И Богдан пробормотал: «я к тебе со всей душой, а ты…». И тут в голове что-то щёлкнуло. Точно так же говорит водяной после того, как всячески пытался поддержать лешего, а тот в итоге уходит от него. Богдан попытался зафиксировать эти ощущения: досада, лёгкая обида, возможно, даже раздражение. И сказал: «вот так всегда! Ты к человеку со всей душой, а он…». И получилось хорошо! Богдан вначале даже не поверил, неужели он и вправду может контролировать свои эмоции? Показывать то, что нужно? Правда, остальное всё выходило так же плохо, но он уже сдвинулся с места. На репетицию он пошёл окрыленный, чувствующий, что уже что-то может. Только вот, когда настало его время, он вновь чуть растерялся, где-то затупил, не так сказал и всё напутал. — Ты вообще понимаешь, что ты говоришь? — в итоге сказал Прохор, потирая переносицу. И Богдан замялся. Ему казалось, что он уже ничего не понимал. Не понимал, что он тут забыл, зачем ходит из раза в раз и старается, если в итоге ничего путного не выходит. Он непутевый. Богдан чувствовал, что даже Павел, стоявший рядом, кидает на него презрительные взгляды, ведь даже тот успешнее справляется, даже не стараясь. Он чувствовал себя лишним здесь, недостойным появляться в актовом зале. И на то были причины. Он был в банде, многих из этих людей они принижали, он бездарный, не может даже нормально произнести элементарную фразу. Он всем мешает. Лучше будет без него. Богдан чувствовал, как напряжение нарастает, как внутри образовывается что-то спутанное, когда бесцельно и рьяно водишь ручкой по бумаге. И оно бы всё вырвалось, если бы Прохор не сказал, что надо приступать к следующей сцене, и они могут быть свободны. Богдан тут же спустился по ступенькам в зрительный зал и сел, хоть и на первом ряду, но на крайнее сидение, чтобы быть незаметным. Хотелось накинуть на себя капюшон, чтобы его точно никто не видел, но он понимал, что так лишь выделит себя и привлечёт лишнее внимание. А этого сейчас нельзя было допускать… Он тяжело выдохнул, пытаясь успокоиться. Ничего же страшного не произошло. Ему просто здесь не место. Как только закончат они со спектаклем, так сразу он уйдёт отсюда, чтобы не мешать. Да, и зачем мучить себя, если ничего не получается? Тут рядом появился Слава, как всегда, сверкая улыбкой. Богдан дернулся, пытаясь слиться с креслом. Его, если честно, напрягал Слава. Тот постоянно подходил и спрашивал тупые вопросы или пытался завести разговор. А ещё рассказывал странные анекдоты. И Богдан не понимал, что тот хочет. Зачем постоянно вертится вокруг него. Пытается втереться в доверие и отомстить? Или куда-то хочет заманить? Слава уже собирался что-то сказать ему, и, судя по выражению лица, что-то очень-очень глупое, но закрыл рот, вглядываясь куда-то в сторону. Богдан тоже посмотрел туда. Возле кулис стояли Лев и Павел и спокойно (!) разговаривали. Ого, даже не пытаются оскорбить друг друга и не кричат. Удивительно. — Вы помирились? — спросил Слава, подходя к ним и ухмыляясь. — Что? Нет! — резко ответил Павел и отводя взгляд. — Мы не мирились. И вообще, не твоё дело. Лучше иди текст повторяй. Лев как-то неоднозначно глянул на Павла. А Слава, хихикнув, таки пошёл повторять сценарий. Богдан облегченно выдохнул, опасность в виде Славы миновала. Оставшаяся репетиция прошла довольно гладко, его сценку больше не репетировали. И даже свои миниатюры в итоге не ставили. Хоть Дарья со Славой очень хотели. Но Прохор отказал, сказав, что они и так не успевают и у них выходит белиберда какая-то, а тут ещё время тратить на миниатюры. — Так, белиберда потому что у вас сценарий плохой, — прыснул Павел. — Тогда напиши свой. Порази нас своим умом и остросюжетным сценарием, — устало ответил Прохор. Вид у него и, правда, был какой-то обреченный. На этой ноте и закончилась репетиция. Богдан уже собирался уходить. Но тут его окликнули. — Эй, Богдан, подожди меня! — закричал Слава, размахивая руками. Он остановился, вздыхая. Надо ответить что-нибудь, сказать, что спешит, потому что желание идти с кем-то вообще не было. Только вот он не умел отказывать. Как-то неловко было отвечать «нет», ведь человек же огорчится или ещё хуже обидится. Правда, последний раз, когда он не смог отказать, окончился весьма плачевно. — А ещё… — Слава, давай быстрее, а то я сейчас запру тебя здесь, — Прохор прогремел ключами, показывая, что он не шутит. Слава угомонил свой поток речи, схватил Богдана под локоть и выскочил из актового зала. Богдан тут же аккуратно освободил руку от хватки. Как-то настораживали его эти телесные касания. Прохор вышел вслед за ними, закрывая дверь. — А ты много ел растишки в детстве? — Слава опять скакал вокруг преподавателя. — Достаточно, чтобы быть выше тебя. — Ой-ой-ой, не настолько я низкий. Я выше среднестатистической девушки и мне этого достаточно, — он лукаво улыбнулся. — Для тебя только это важно? — со скепсисом фыркнул Прохор. Богдан не понимал, что он тут забыл. Зачем он понадобился Славе, если тот даже не разговаривает с ним? С одной стороны, это хорошо, с другой, он ощущал себя третьим лишним. Пока они перебрасывались фразами, Богдан попросту шёл сзади, особо не вслушиваясь, что они говорят. Поэтому он растерялся, когда возле выхода из школы Слава спросил его: — Да, Богдан? — А? Что? — Ты не слушал нас! Вот так вот, мы тут разглагольствуем о важном, о жизни, о том, что будет с нашим театром, а ты даже не удосужился послушать нас. — Извините, я просто задумался, я… — Богдан начал судорожно оправдываться. — Не переживай, Слава просто опять нес чушь и хотел, чтобы ты подтвердил, что возможно сделать государство, где править будут дети до пяти лет, — флегматично сказал Прохор, отдавая ключи на вахту. — Нет, это на самом деле серьёзная политическая теория! — возразил Слава. — Я напишу свой труд и буду распространять его по миру. А после стану богатым и известным, как Карл Маркс! — Карл Маркс не был богатым. — А я значит буду! Прохор тяжело вздохнул, застегнул куртку и вышел на улицу. Слава выскочил за ним. А Богдан всё сильнее не понимал, что он с ними делает. И надеялся, что уж на улице они разделятся, и он сможет пойти домой один. Вся это новообразовавшаяся компания его смущала. На улице уже давно стемнело и освещалось всё лишь светом из окон. Фонари виднелись где-то вдали, во дворах. — Ещё раз повторяю, Слава, учи текст, — строго сказал Прохор. Тот лишь закатил глаза, мол, да сколько можно. Богдан подошёл к ним. — Ладно, всё давайте прощаться, а то такими темпами я на автобус опоздаю, — Прохор посмотрел на время в телефоне. — До свидания, — немного смущенно сказал Богдан. — Пока-пока! — Слава помахал рукой. — Пока всем, до следующей репетиции, — он развернулся и пошёл быстрым шагом к воротам. Богдан посмотрел на Славу, не понимая, как так можно распущенно вести себя с преподавателем? Нужно же соблюдать какие-то границы. И ещё больше он не понимал Прохора, который спокойно на это реагировал, хотя казался таким строгим и принципиальным. Возможно, Богдан просто не понимал тонкости взаимоотношений между людьми. Но для него преподаватели всегда были строгими людьми, возвышающими над учениками, и посмей только обратиться к ним с недостаточным уважением, они тут же тебя растерзают и сделаю выговор. А уж шутить с ними это смертный приговор. — Тебе в какую сторону? — спросил Слава. — В ту. — Отлично! Нам по пути. «Ужасно», — подумал Богдан. Это придётся чувствовать себя неловко или ещё хуже пытаться поддерживать разговор. Нет, Слава не был таким уж плохим (больше раздражающим), но он просто опасался его. Кто знает, чего он хочет добиться этими улыбками и вечным приставанием к нему. Учитывая, что Слава в своё время особенно сильно противоборствовал банде Руслана и часто не выполнял никаких их просьб. Вдруг Слава просто хочет отомстить таким образом? Имеет право, на самом деле. Но Богдану было от этого не легче. — Ты всегда такой? — Какой? — не понял Богдан. — Ну, замкнутый и необщительный. Вечно сидишь и грустишь в стороне. Он хотел ответить: «а тебе-то какое дело?», но посчитал, что это будет слишком грубо. — Ну, да. — А ты любишь себя? — Что? — «Что это ещё за вопросы? Мы что на сеансе у психолога?», — подумал Богдан. — Да, согласен, это прозвучало слишком рано. Так, забудем, — он взмахнул руками, словно стирая что-то. Богдан остановился, в замешательстве смотря на него. Что вообще происходит? Как же он устал от того, что ничего не понимает. И это вечное чувство напряжение в груди, что вот-вот Слава вытворит какую-то подлость. Поэтому набравшись смелости, он, наконец, решился спросить: — Почему ты пристаёшь ко мне? Зачем постоянно лезешь, спрашиваешь что-то? Что тебе от меня нужно? — Мне ничего не нужно, — пожал плечами Слава. — Просто пытаюсь тебе помочь. Богдан удивленно вскинул брови. Помочь? Но вроде ему и так хорошо, зачем помогать. Да и разве такой человек, как он заслуживает этого? Если он страдает, то так и должно быть. Он просто искупает вину за всё время, пока он был в банде Руслане. — Так, давай сядем на скамейку. — Но… я… мне, — Богдан отчаянно пытался придумать отмазку. — Сядем. И Слава ухватил его за руку, заходя в первый попавший двор. Здесь фонари светили слабовато, тёплым жёлтым цветом, который мало что освещал. Деревья уже были полностью голые, на дорогах красовались лужи после недавнего дождя. И когда они пошли к скамейке через грязь, Богдан понял, что его ботинкам пришёл конец. И почему нельзя было пойти по асфальту, как цивилизованные люди? Оглядевшись, он понял, что асфальта и не было. Они уселись на скамейку, и если Богдан перед этим тщательно отряхнул своё место, то Слава без разбора плюхнулся на неё. Бесстрашный человек. Или просто безрассудный. Он всё ещё не понимал, зачем всё это надо. И вместе с тем боялся, что в любой момент что-то произойдёт. Например, кто-то выпрыгнет из темноты с битой наперевес и отомстит Богдану за всё то, что он сделал. Но всё было тихо. Только машины гудели где-то вдали на автотрассе, да и захудалые взрослые возвращались домой с набитыми пакетами. Никаким избиением и не пахло. Но это не успокаивало, а лишь сильнее напрягало и настораживало. Богдан дожидался, пока заговорит Слава, и не мог успокоиться. Всё время пока они молчали, он думал о том, как это всё странно, непонятно. Ведь никто так не делает. И зачем. Ещё эти неуместные вопросы о любви к себе и всегда ли он такой. Какая разница? Почему Славу это вообще должно волновать? — Я знаю, что такие разговоры не приняты в нашем обществе, — начал тот говорить. — Особенно, среди парней. Если заговоришь про чувства, то ты сразу какой-то пидор и «че как девка разнылся», — Слава нахмурился. — Хотя Лев и так меня геем считает. Не суть. Надеюсь, у тебя нет таких тупых стереотипов. Богдан поджал губу. К чему всё это? — В общем, я вижу, что тебе плохо. — Что? Мне не плохо. — Нет, тебе плохо, — настаивал Слава. — И тебе надо помочь. — Мне не надо помогать, всё в порядке. — Настойчивость Славы начинала раздражать. — Почему ты отпираешься от очевидного? — недовольно произнёс он. — Просто расскажи, что тебя тревожит. — Н-ничего я не буду рассказывать. — Почему? — Это неловко рассказывать незнакомцу то, что у тебя на душе, что тебя волнует. И вообще… — Так значит, тебе всё же плохо? А говорил, что нет. Богдан не нашёл, что ответить. Он лишь сжался, отдаляясь ещё сильнее от Славы. Но пытался найти на лице того, хоть какие-то намёки, зачем тому всё это нужно. Допытывает какими-то странными вопросами, хочет узнать, что у него на душе. Наверняка для того, чтобы потом использовать это против него. Или расскажет всем, а те начнут с новой силой насмехаться над ним. Богдан дёрнулся, нельзя этого допустить. Во взгляде у Славы было любопытство и… что это? Беспокойство, забота или волнение? Он внимательно смотрел на него, будто изучая каждую деталь Богдана. От чего стало не по себе. Для чего он это всё делает? — Извини, я был слишком напористым, — сказал Слава. — И, возможно, не стоит задавать слишком личные вопросы, но я просто хочу помочь. Правда! У меня сердце разрывается, когда я вижу, что ты опять грустишь и слишком волнуешься! — Почему? — пробормотал он в растерянности. Хочет помочь? Переживает за него? Но они едва знакомы! — Почему тебе не всё равно? — А почему мне должно быть всё равно? — он усмехнулся, будто это был глупый и абсурдный вопрос. — Ну, я же чужой тебе человек, и, вообще, я же был в банде Руслана, значит, ты должен меня ненавидеть и желать отомстить, — быстро протараторил Богдан. Слава засмеялся, и Богдан совсем растерялся. Он же не сказал ничего смешного. Он серьёзные вещи говорит, а Слава смеётся, как над анекдотом. — Это так глупо, — сказал, наконец, он. — Я не ненавижу тебя. А что насчет чужого человека, у меня что, не может быть сострадания? — Но я же был в банде Руслана. И они издевались над тобой… И били! И я в этом участвовал. — Ну, ты же меня лично не бил, — Слава повёл плечами. — И сейчас же ты там не состоишь. Так что не вижу проблем. — Но… — Это именно то, что тебя гложет? Богдан замолчал, отворачиваясь. Он не понимал логику Славы. Не бил — значит, не виноват? Звучит, как какое-то натянутое оправдание. Он же участвовал в этом, покрывал их, ходил вместе с ними везде и, правда, считал, что в этом нет ничего ужасного. Как можно его не ненавидеть, если он такой жуткий человек, что мог оправдывать насилие и участвовать в нём? — Послушай, это, конечно, не круто, что ты когда-то состоял в банде Руслана, но прими это как ошибку и двигайся дальше. К тому же, сейчас ты изменился. И, вообще, ты же восстал против их порядков, значит, ты не такой уж и плохой человек! Разве, если бы ты был бы таким же, ты бы смог Руслану противостоять? — Это громко сказано, — пробормотал Богдан. Что тут такого? Получил синяк и побежал жаловаться директору. Ничего по-настоящему героического. — Стоп, а откуда ты это знаешь? — он дернулся, поворачиваясь к нему. — Ну-у, услышал. Плюс ещё Лев как-то бухтел, что это всё из-за тебя. «Какие ещё про меня слухи ходят по школе?», — испугался он. — Ты хороший человек, Богдан. Я понимаю, что тебе пока это сложно принять и твои внутренние установки противятся и брыкаются, но это так. Это объективная реальность, — он придвинулся ближе, пытаясь поймать его взгляд. — Ты классный. Хоть тебе и кажется, что ты постоянно косячишь, но нет. Давай признаем, чаще это делаю я. Ты добрый, ты милый. Возможно, тебе ещё кажется, что тебя все осуждают за эту банду, но все уже забили. В первую неделю ещё и обсуждали, а потом стало неинтересно. Поэтому тебя никто не обвиняет. Ну, если только Лев, но забей на него, он тот ещё придурок. — Только я всё равно тебя не понимаю… — М-м-м, — он подкусил губу, — окей, наверное, стоило сразу об этом сказать. Мне тоже было так же плохо и одиноко. Поэтому я знаю, как ты себя чувствуешь. Богдан не верил. Разве мог такой вечно оптимистичный человек, как Слава, изнывать от тоски? И какое одиночество? Он был уверен, что у того было куча друзей, он же такой общительный, знает, как общаться с людьми, знает, как надо говорить, как успокаивать, какие шутки рассказывать, чтобы его посчитали смешным, а не идиотом. А Богдан нет. Они ни капли не похожи. Полные противоположности. — Ты врёшь. — Что-о-о? — возмущенно сказал Слава. — Это ещё почему? — Ты не похож на того человека, который страдает. — Да? — оскорблено фыркнул он. — Да! — разгорячено прокричал Богдан. — Я не знаю, зачем ты пытаешься сблизиться, может, хочешь отомстить или что-то в этом роде, но я не верю тебе. — Да, у меня мать умерла, чтоб ты знал! — выпалил Слава. А потом его глаза расширились, и он закрыл руками рот, будто совсем не то хотел сказать. У Богдана пробежались мурашки по телу. Стало дурно. — П-прости, я не знал, — опустошенным голосом сказал он. — Мне так жаль. Я… — Нет, нет, нет, всё хорошо, — Слава улыбнулся. — Я уже привык. Богдан не хотел уточнять, привык к тому, что его не воспринимают всерьёз и считают за всегда веселого дурачка, который не печалится, или к тому, что матери уже нет в живых. — Всё равно, я погорячился. Он чувствовал себя отвратительно. Мало того, что обесценил другого, так ещё и его проблемы стали казаться такими незначительными. Пока остальные мучаются по оправданным вещам, он страдает по какой-то фигне. И самое обидное, что это фигня и вправду ранит. Боже, он такой ужасный человек. Ему было так неловко, так стыдно, так противно от самого себя. — В общем, — начал говорить Слава, — если ты думаешь, что никому не нужен, что, если ты исчезнешь, то всем станешь легче, то знай. Если ты умрёшь, то по тебе точно буду плакать я, ха. Поэтому даже не смей, — сказал он в более шутливом тоне. — И не надо грызть себя. Самокопание хорошо, но только не тогда, когда ты себя закапываешь себя с головой. Богдану стало тошно. — Почему? — А? — Почему ты такой веселый всегда? Такой счастливый? Разве тебе не тяжело? — А кто сказал, что мне легко? — Слава усмехнулся. — Мне тяжело. Но знаешь, легко быть несчастным. А ты попробуй найти причину быть счастливым. Богдан закрыл глаза. Он начал чувствовать себя ещё хуже. Как будто его только что окунули в собственные недостатки и показали, насколько же он плохой человек. Хотя, наверное, Слава пытался добиться другого результата. Но просто трудно скрыть эту очевидную правду. Смог обидеть и расстроить даже вечно радостного человека, ну, молодец, просто. Не зря у него было место в банде Руслана. Заслужил. — Мне жаль, — ещё раз пробормотал он, вставая со скамейки. — Да, ладно тебе, — Слава отмахнулся. — О, слушай! А не придёшь на мой день рождения? Богдану захотелось завыть. Почему Слава такой хороший? И пытается помочь ему, и сочувствует, и не винит его за то, что он делал в банде, и даже не особо обиделся, что аж приглашает на день рождения. И почему он липнет к Богдану? Нашёл бы кого-нибудь хорошего, того, кто умеет нормально общаться с людьми, не задевая их и у кого нет темного шлейфа из прошлого. Богдан же ужасный! Как с ним, вообще, можно разговаривать. — Нет, извини, — ответил он. Ему было неловко отказывать, но он понимал, что это необходимо. Слава достоин кого-то лучше, чем Богдан. — Ох, ладно, — расстроено сказал тот. И почему Богдан чувствует, как ему противно от самого себя?