Дети погорелого театра

— Слава, ты опять не помыл за собой посуду? — сказал Прохор, глядя на тарелки с остатками еды грязную кружку, лежавшую в раковине. И так каждый раз, когда он приходит домой. — Ну, помой ты, какая разница. — А убрать за собой ты хотя бы можешь? — он прошёл в единственную комнату, которая совмещала и зал, и спальню, и кабинет и глянул на лежавшие фантики. — Или переломишься? — Да, ладно, тебе, — расслабленно произнёс Слава, лёжа на кровати, листая ленту в телефоне. — Чего ты заводишься? — Действительно. «Всего лишь пригрел у себя несовершеннолетнего, который загрязняет мой дом», — подумал Прохор, — «и теперь приходиться вдвоём ютиться в однокомнатной квартире». На самом деле он этого не желал. Вот вообще. В подростковом возрасте он мечтал о том, что съедет от родителей и больше не придётся делить комнату с сестрой. Ага, как же… На самом деле всё получилось довольно внезапно. Потому что изначально он хотел пригласить к себе пожить Дарью. Он просто не мог быть спокоен, когда понимал, что она до сих пор живёт с отцом, который в любой момент может накинуться на неё. И кто знает, чем это закончится… Поэтому он принял твёрдое решение настоять, чтобы Дарья переехала к нему. Хотя бы на чуть-чуть. Он знал, что это очень рискованно, учитывая, что ей даже не было шестнадцати. И выглядело всё очень странно: взрослый парень приглашает пожить у себя восьмиклассницу. Но, а что поделать? Разве был какой-то другой вариант, чтобы обезопасить Дарью? Он считал, что нет. Но она тогда начала отнекиваться: — Тогда отец точно рассвирепеет. Он и так негодует, что Руслан куда-то пропал, а если ещё и я уйду… — А если хотя бы на недельку? Как раз и посмотрим, будет ли он зол. — Ну… И Прохор был уверен, что почти уговорил Дарью тогда. Но, к сожалению, сзади неожиданно вылез Слава: — Эй, а меня ты жить не приглашаешь! — он держал руки за спиной, немного выгибаясь. Его брови были слегка нахмурены, будто он и вправду был возмущен. Но лукавая улыбка, появлявшаяся, когда он шутил, выдавала его с головой. — Ты чего подслушивал?! — возмущенно воскликнул Прохор. — Я услышал только о том, что ты Дарью приглашаешь к себе жить, а меня нет! Это несправедливо, — он наигранно обиженно сложил руки на груди. — Ты даже меня в гости не приглашал! Прохор тяжело выдохнул. В последнее время Слава уж слишком часто был возле него, разговаривая буквально ни о чем, что немного выводило из себя. Нет, иногда это было забавно, но когда тот постоянно щебечет под ухо, не давая иногда вести занятие, или просто задерживает его минут на десять после репетиции, чтобы рассказать очень увлекательную историю, которая вот не терпит подождать — тут уже возникали проблемы. Нет, Прохор прекрасно осознавал, с чем связано такое поведение Славы, что тому просто не хватает внимание и пытается его добиться любыми способами, но… легче от этого не становилось. В конце концов, должны быть какие-то рамки приличия. — Я, пожалуй, пойду, — тем временем ответила Дарья. — И отвечая ещё раз на ваш вопрос: нет. И тогда она ушла из актового зала, и Прохор остался один на один со Славой. — О, ну, зато я могу пожить у тебя! — радостно хлопнул в ладоши Слава. — Нет. — Э? Почему? — недоумевал он. — Потому. Было не описать, как Прохор был зол на него. Из-за него он упустил Дарью, а ведь она почти согласилась. И тогда бы она была в относительной безопасности. Не с пьяницами-родителями. Но он постарался сдержать себя и держаться в рамках приличия. Хотя бы потому, что он учитель и воспитанный вежливый человек. — Ты ещё несовершеннолетний. — И что-о-о? — Несовершеннолетние должны жить с их законными представителями, в твоём случае с отцом. На секунду лицо Славы преобразилось: с него пропала улыбка, и оно помрачнело. Но только на секунду. Улыбка обратно не появилась, зато появилось скорченная обиженная гримаса, похожая на карикатурную. — Но Дарье ты таких условий не ставил, — он сложил руки на груди. — У неё другие обстоятельства. — Какие же? — Не твоё дело, Слава! — чуть прикрикнул Прохор, уже раздраженный этим разговором и тем, что всё сорвалось. И тут же он почувствовал себя виноватым, припоминая, что на детей вообще-то нельзя кричать. Это не очень продуктивно и не педагогично. Но было уже поздно. — А может у меня тоже обстоятельства! — фыркнул он. — Откуда ты вообще знаешь?! — Возможно, — отвлёченно ответил Прохор, занятый закрытием актового зала. Как назло ключ никак не попадал в замочную скважину. Он видел, как рядом негодует Слава, кажется, ещё сильнее оскорбленный этим «возможно». Но это же было объективно: у Дарьи явно были посерьёзнее чем у Славы. Нет, он не преуменьшал их значения, но просто тому явно не надо было искать пристанище, чтобы чувствовать себя в безопасности. А вот Дарье да. Но всё равно примирительно сказал, не желая дальше ссориться: — Хорошо, когда тебе исполнится шестнадцать, то тогда я подумаю над этим. И Прохор благополучно забыл об этом разговоре и о данном обещании. Репетиции шли дальше. Они более-менее успешно поставили спектакль и на девятое мая (не по сценарию Павла, ведь тот был ужасен). Кончился учебный год, началось лето, и их репетиции сократились, на них стало приходить не так много людей. Зато Славы в его жизни стало много. Тот писал каждый день, и если в первое время это раздражало, то потом Прохор смирился и даже сам начинал разговор. Просто каждый раз, когда он был зол, он себя одергивал, говоря, что у Славы есть причины на то, чтобы так себя вести. А потом наступила осень. Началась привычная учебная суета. Приближался ноябрь. И вот после своего дня рождения Слава заявил: — Ну? — Что «ну»? — Прохор складывал листки обратно в рюкзак, стараясь не комкать их. — Мне исполнилось шестнадцать, — проговорил он таким тоном, будто случилось что-то значимое. — И? — Ну-у-у, ты не помнишь? Ты же сказал, что подумаешь. — Над чем подумаю? — всё ещё не понимал Прохор. — Ты что забыл?! — ужаснулся Слава. — Ты же обещал, что когда мне исполниться шестнадцать, то ты подумаешь над тем, чтобы я у тебя жил. — Я такое говорил? — скептично произнёс он. — Да! Прохор сомневался. Он ведь не мог сказать это всерьёз? Но Слава выглядел таким серьёзным и искренним, что похоже нет. И Прохор мог бы твёрдо сказать: «нет», ведь имеет на это право. Но вместо этого произнёс: — Если тебе отец разрешит, тогда да. Он был уверен, что этого не произойдёт. Ведь какой здравомыслящий родитель отпустит несовершеннолетнего ребёнка жить к непонятно кому? Но отец Славы разрешил. И теперь приходилось ютиться вдвоём. — Опять пил энергетик? — Прохор с недовольством глянул на банку, стоявшую на тумбочке, и взял её в руки. — Я тебе и так не запрещаю их пить, хотя это та ещё дрянь. Так, мог бы ты быть любезен — убирать их? — А я ещё не допил! — Слава выхватил банку из рук и в пару глотков осушил её. — Вот, теперь можешь выкинуть, — он протянул её обратно. — Ты пойдешь и выкинешь. Тот нахмурил брови, насупливаясь, что-то желая возразить. Но потом закрыл рот, и молча, собрал фантики и отнёс их на кухню. Он вернулся с недовольным лицом, будто его заставили сделать что-то уж очень тяжелое. — А теперь ещё, будь добр, пойди и выкини мусор. — Э. На это мы не договаривались, — запротестовал он. — Да, и тебе легче пойти выкинуть мусор, ведь ты ещё не разделся, — пробурчал он. — Нет, — отрезал Прохор. — Ты живёшь у меня дома, так что прошу хоть что-то делать. — Это нечестно! Это незаконное использование детского труда! — не унимался тот. — Тебе уже шестнадцать, Слав. — И что? Я всё равно ребёнок. — Ты пойдёшь выбрасывать мусор или нет? Слава фыркнул и сложил руки на груди, не двигаясь с места. Он впился взглядом в Прохора, ясно давая понять, что никуда ничего не будет делать и никуда не пойдёт. «Что за несносный ребёнок?», — пронеслась мысль в голове, — «меня бы в детстве за такое уже давно бы ремнём выпороли». И Прохор даже не знал, завидовал ли он Славе, что тот легко мог позволить себе дерзость, даже не опасаясь последствий, или ему было жаль, что тот такой невоспитанный. — Я понимаю, что ты не хочешь этого делать, и скорее всего тебя в семье этому не учили. Но это не значит, что жить ты будешь у меня так же, как и у себя. Обычно, когда люди живут вдвоём, то они разделяют быт, чтобы было легче. Поэтому ты будешь убираться, хотя бы за собой. Ничего сверхсложного я не прошу. Слава нахмурился, отводя взгляд. Он прикусил губу, явно о чём-то задумываясь, но явно не желающий соглашаться с Прохором. И тот не понимал причину такого поведения, неужели нынешнее поколение настолько обленилось, что даже обычные домашние обязанности у них вызывают непринятие и негодование? Или это он чего-то опять не понимает? — М-м-м, — неопределенно протянул Слава, постукивая пальцем по предплечью. — Ты либо соглашаешься, либо идёшь жить обратно к отцу. — Это манипуляция! — воскликнул он, взмахивая руками и сжимая кулаки. — Нет, это простое требование, — уже устало произнёс Прохор. — В этом мире ничего не достаётся просто. — А я-то думал, ты меня любишь, — пробормотал Слава. — Как это, вообще, связано? — Ну, если бы ты меня любил, то не заставлял бы этим заниматься. Прохор вначале подумал, что тот шутит. Ведь Слава часто говорил какие-то абсурдные вещи, как он сам это называл «постирония». Но встревоженный вид и напряженные опущенные брови говорили об обратном. — Всё равно не вижу связи… — растерянно пробормотал Прохор. — Это же никак не связано. Это простые бытовые обязанности, которые выполняет каждый воспитанный человек. «Он это специально сказал, чтоб ничего не делать в итоге?», — подумал он. Но вслух не осмелился произнести, ведь это звучало уж слишком грубо. — Хорошо, я вынесу мусор, — вздохнул Слава и ушёл на кухню за пакетом.

***

На самом деле Прохор более-менее свыкся жить со Славой. Да, это было явно не так удобно, как одному, но в принципе терпимо. Спать приходилось в одной комнате: он спал на диване (оправдывался тем, что он уже старый и спина больная), а Слава на раскладушке. Последний в принципе не жаловался. А ещё стал спокойнее выполнять бытовые обязанности, даже не возражая. Что было удивительно. Проблемы возникали утром. Прохору требовалось некоторое время, чтобы не только вставать с постели, но и окончательно проснуться. Ещё около часа после пробуждения он довольно сонный и нелюдимый, ему будто нужно прогрузиться окончательно, чтобы понять, что вообще происходит. А Слава напротив всегда просыпался бодрым и очень активным. Он мог без остановки щебетать о чём-то, чаще всего о какой-то глупости, а Прохор просто сидел, попивая кофе и пялясь в стену, не особо понимая, о чём тот говорит. Славе, кажется, было всё равно, что тот не слушает, и продолжал тараторить о чём-то своём. Обычно Прохор готовил завтрак — это была простая яичница, когда были деньги, то с колбасой или с сыром. Приходилось из-за этого раньше вставать, ведь не всегда ему было к первой паре, а Славе всегда приходилось к первому уроку. И с этим тоже приходилось мириться. Но на самом деле всё было не так уж и плохо. Конечно, он до сих пор жалел, что не получилось с Дарьей, но Слава тоже нуждался в помощи. Было заметно, как ему недоставало внимания, он постоянно пытался быть ближе, постоянно хотел контакта, и при любой возможности садился рядом, чуть ли не облокачиваясь. Даже, когда просто листал ленту в телефоне, а Прохор старался учить текст. И от этого щемило сердце. Как можно было так довести ребёнка, что он к какому-то левому человеку (один год — это не так уж и много) ластится? И вот однажды Прохор встал утром, учуяв что-то жаренное. И вначале испугался. Пожар? Он вскочил с кровати, быстро осматривая комнату, а потом прошмыгивая на кухню. Но увидел ни огонь, ни дым, а просто Славу. — О, доброе утро! — Доброе, — пробормотал Прохор. Он выдвинул стул, садясь за стол и нахмуриваясь, стал наблюдать за Славой, что крутился возле плиты. Запах жареного лишь усилился, но он до сих пор не мог сообразить, что происходит, пока перед носом не оказалась сковородка с яичницей. Весьма сгоревшей яичницей. — Я попытался приготовить завтрак, — пояснил Слава. — А то всё ты, да ты. Неудобно получается. Прохор поглядел на это нечто, что с трудом на самом деле можно было назвать завтраком. Яичница была слишком пригорелой, в некоторых местах уж слишком сильно, прям аж до чёрных угольков. Как так можно было вообще умудриться? Он легонько ткнул вилкой в массу, но та даже не сдвинулась с места, видно прилипнув ко дну сковородки. «Мда», — подумал он. — Я боюсь, это не особо съедобно, — медленно произнёс Прохор, пытаясь не задеть. — Да ладно тебе! Это очень съедобно даже, просто я люблю слегка поджаренное, — возразил Слава. — Вот смотри, — и демонстративно засунул себе в рот кусочек. Правда, лицо его тут же преобразилось, вытягиваясь. Он пытался сохранять непринуждённый вид, но всё-таки сморщился и выплюнул всё на тарелку, подхватывая чайник с водой и без всяких прелюдий влил себе в рот, жадно глотая. После протёр рукавом пижамы губы от лишних капель. Прохор не мог не сдержать лёгкого смешка. — Ты был прав, — заключил Слава, — это не то, что не съедобно, это отвратительно! — И ещё раз выпил воды. — Ох, горе ты луковое, — он взял сковородку, вытряхнул остатки еды в мусорку и закинул в раковину. Времени на то, чтобы её ещё и мыть не было. Он открыл холодильник, с горечью отмечая, что яиц-то осталось не так много. — Тебя мать совсем не учила готовить? Слава напрягся: — Не успела. Прохор вначале не понял. А потом, когда до него дошло, виновато пробормотал: — Извини, я… — Ничего страшного, я привык, — он улыбнулся. И если честно, то это выглядело довольно жутко. Прохор решил ничего не расспрашивать, понимая, что это будет лишним. Что это будет точно хождением по льду и лучше не стоит. Если Слава захочет, то сам выговорится. Поэтому он взял яйца, достал новую сковородку (правда она уже была поменьше той) и произнёс: — Ну, давай, буду учить тебя минимальной готовке. Слава радостный подскочил и принялся вертеться возле него, на удивление, внимательно слушая и смотря. Он был намного больше погружен в процесс, что явно отличалось от его поведения на репетициях. «Вот ведь чертёнок, — пронеслось в голове, — я ему это ещё припомню». И теперь в обязанности Прохора свалилась и обучение готовке. Так к этому ещё и прибавилось объяснения домашнего задания. Так ещё иногда и делание его за Славу. Особенно по математике. Он представлял, что будет делать уроки со своими детьми ближе к тридцати годам, когда они и появятся. А не в студенческие годы, так и ещё не своему ребёнку. К тому же Слава явно пользовался положением. Он подходил и с жалобным видом говорил, что не понимает задачу и, вообще, тему и даже не догадывается, как решать. Прохор бросался ему объяснять, пытаясь вспомнить, как же решать логарифмы, косинусы, синусы, тангенсы и прочее. Это единственный случай, когда его пятерка по математике пригодилась. Хотя всё равно иногда приходилось смотреть объяснения в интернете и пробегаться глазами по тексту параграфа. Он всё объяснял, решал задачи, а Слава, молча, кивал и делал вид, что слушает и вникает. И на следующий день ситуация повторялась. Хотя Прохор только вчера разбирал эту тему. Но он думал, по доброте своей душевной, что тот просто не понял. И снова продолжал решать за того задачки, надеясь, что до того всё же дойдёт. Но нет. И на следующий-следующий день ситуация повторялась, а Слава даже не ощущал никакой вины. «А что? Я просто не понимаю», — отвечал тот тогда на возражения, мило хлопая глазками. И поэтому когда тот пришёл в очередной раз за помощью к нему, терпение лопнуло: — Это задание пятого класса. Неужто ты не знаешь, как складывать и вычитать дроби? — Прохор скептично вскинул бровь, уставшим взглядом смотря на него. — Если честно, то нет… — Слава почесал шею. — Их вид вызывает у меня панику. Да и они всегда какими-то запутанными выходят. — Но когда я тебе объяснял прошлые темы, где также встречались дроби, они у тебя вопросов не вызывали. — Ну-у-у… — он отвел взгляд, похоже, пытаясь придумать какую-то отмазку. — Я тебе тут не бесплатный репетитор и даже не гдз, — тяжело выдохнул он. — Я буду помогать тебе с объяснением, но ничего за тебя решать не буду. У меня и так полно дел, помимо тебя. — А если я не понимаю и не знаю, как решать? — Ютуб в помощь. Слава надул губы, но ничего не сказал. Но теперь Прохор только объяснял ему, показывал на пару примерах, а потом отправлял самостоятельно решать. И так как они были в одной комнате, то он прекрасно слышал, как тот корпел над уравнением, постоянно обильно зачеркивая прям в чистовике (за такое Прохору бы давно влетело). Но вроде что-то решал, ему было слишком лень проверять Славину тетрадку. Да и не его это проблемы, какие в итоге оценки получает Слава. Постепенно он всё больше и больше свыкался с новым соседом. В школьном театре тоже наступило затишье. И работа перетекла в рутину, которую Прохор и ожидал. А именно: простые репетиции, различные упражнения на развитие речи и пластики тела и участие в конкурсах и даже городских мероприятиях (он был очень горд, что сумел протолкнуть свой театр на такое обширное мероприятие). Хотя, конечно, приходилось вносить свои коррективы. Часто он брал перекусить, якобы себе, но на деле отдавал это Дарье, говоря, что просто делится с ней. С Богданом на репетициях тоже приходилось быть мягче, стараться не слишком критично выражаться. Хоть Прохор и не любил такой подход, ибо в настоящей жизни никто не будет сюсюкаться с человеком, да и к тому же всегда лучше говорить всё прямо. Но он помнил о просьбе Славы и пытался не нарушать её. Зою он пытался больше хвалить, но это получалось нечасто. Ибо она ему ничем не запоминалась. Да, играла хорошо, но нельзя за что-то зацепиться, что-то выделить, что отделяло бы её от остальных. И приходилось иногда выдавливать из себя похвалу, но это настолько звучало ненатурально, что он вовсе перестал это делать, обходясь общими словечками. И стыдил себя за это. Нельзя же так. Надо искать подход к ученикам. Павел и Лев ушли из театра, ведь наступил одиннадцатый класс, и времени было уже не так много. Да и сами они явно не горели желанием ходить в «детский сад», как выражался Павел. Впрочем, Прохор не расстраивался. Без них было даже куда лучше. Зато Богдан ходил регулярно. Как потом оказалось, тот хочет поступить на актёрский факультет, поэтому репетиции ему даже полезны. Прохор удивился, ведь от Богдана он явно не ожидал такого. Но потом предложил свою помощь. Правда, тот вначале смущался и отказывался, но под небольшим давлением Славы (он магическим образом всегда оказывался рядом в серьёзных разговорах), согласился. Теперь замечания стали намного чаще (чтоб наверняка подготовить того), и Прохор не знал, насколько они «мягкие». В общем, жизнь потихоньку налаживалась. Его даже обрадовал Слава, который сказал, что отец будет перечислять деньги ежемесячно. И показалось, что отец-то не такой плохой. Но потом Прохор вспомнил про слёзы Славы и решил, что нет плохой. Любовь за деньги не купишь. Но ещё больше его обрадовало совершенно другое известие. — Вот! — протянул Слава листок, где красовалась алая цифра четыре. — Что это? — Прохор слегка обернулся через плечо, не прекращая мыть посуду. — Ну, блин, прочитай. Полугодовая контрольная по математике. У меня по ней четыре! — торжественно сказал он. — Списал? — Да нет же! Сам писал. Неужели ты мне не веришь? — Верю, — сказал он, вытирая руки полотенцем и выключая воду. — Молодец. Но Славе, казалось, было этого недостаточно. Он явно был неудовлетворен и ждал большего. Тогда Прохор вздохнул, чуть наклонился и быстро чмокнул того в лоб. — Умница. Всё же приятно было осознать, что те мучения и тщательное пережевывание материала не прошли даром. Он гордился, что Слава мог добиться такого результата, будто это и вправду был его сын. Хотя это был всего лишь ученик его школьного театра, который каким-то неведомым образом стал жить вместе с ним. Пока Слава радостно улыбался, горделиво задирая голову, Прохор заглянул в листок, быстро пробегаясь глазами по ошибкам. — Мда-а, дроби у тебя всё равно хромают. Тут надо было её перевернуть — это же деление. И ты что забыл отрицательную степень? — Да, я просто запутался, — принялся оправдываться тот. — В общем, есть куда расти. — Умеешь же обломать радостные моменты, — фыркнул Слава. Но на этом он не остановил удивлять Прохора. И он даже не знал неприятно удивлять или… Была уже ночь. Окна были занавешены плотными шторами, не пропускавшими ни лёгкий лунный свет, ни противное желтое свечение фонаря. В комнате царила полная тьма. И тишина. Прохор уже давно спал, осчастливленный тем, что Слава, наконец, взялся за ум. И тогда бы и продолжалось, если бы не его чуткий сон. Он всегда просыпался от любого подозрительного шороха. И этот раз не стал исключением. Прохор заслышал странное шуршание и лениво приоткрыл глаза. Но ничего не заметил. Решив, что ему просто показалось, он перевернулся и хотел дальше продолжить спать. Но раздалось жалобное всхлипывание. Он приподнялся на локтях, осматриваясь, не понимая, откуда доносится звук, да и в принципе ничего не понимая. Он протёр глаза, пытаясь отогнать сон. В темноте сложно было что-то разглядеть, только размытые силуэты вещей. Но он заметил слабо подрагивающую кучку, накрытую одеялом, на раскладушке. — Слава? — тихо произнёс Прохор, окончательно садясь на диван. Кучка замерла. Из-под одеяла показалась голова Славы. На его лицо падала тень. — Я тебя разбудил? — дергающимся голосом сказал тот. И не дожидаясь ответа, дополнил, — извини. — Что случилось? Слава молчал. Он протёр лицо ладонью и снова всхлипнул. Послышались глубокие вздохи, похоже, он старался взять себя в руки. Прохор ждал, не давя на него. И когда он уже хотел произнести: «если тяжело, то можешь не говорить», тот сказал на выдохе: — Мне приснился кошмар. — Расскажешь? — он похлопал рядом с собой, приглашая Славу к себе. Тот засомневался, закутываясь ещё сильнее в одеяло и опуская голову. Он еле заметно задрожал, что-то еле слышно шепча под нос (или Прохору это казалось?). Но потом вытянул ноги из кокона и встал, немного пошатываясь, дошёл до дивана и плюхнулся, облокачиваясь об Прохора. — Там была мама, — еле слышно произнёс он и снова задался плачем. Теперь Прохор мог лучше разглядеть его: опухшие красные глаза, из которых стекали по щёкам слёзы как бусинки; прикусанная нижняя губа, что слегка дрожала; крылья носа расширялись, когда он особенно сильно хватал воздух, а потом опускались. Слава тщательно вытирал слёзы, отворачиваясь от него, хотя это было уже бессмысленно: всё и так было ясно. Прохор растерялся. Он вновь не знал, что делать, лишь с сожалением смотря на того. В душе опять что-то надрывалось. Так не должно быть. Слава не должен страдать. Почему именно ему так не повезло? Прохор хотел исправить это. Но понимал, что не может. Как помочь человеку, который потерял мать? Вряд ли слова смогут залечить. Поэтому он ничего не говорил, понимая, что это бесполезно. Но просто сидеть и смотреть — тоже не выход! Он аккуратно провёл рукой по спине Славы, отчего тот дернулся от неожиданности. Но после и сам придвинулся поближе, соприкасаясь плечами. — Вначале… мы гуляли по парку, — еле слышно начал он. — Ну, во сне с мамой. И она… она была жива. О чём-то рассказывала, я не запомнил. Но знаешь, она была такая красивая, как с фотографии в юности. И было так солнечно на небе ни одного облачка. И ощущалось так тепло, не знаю от вида мамы или просто… — он всхлипнул. — Просто… — в нём не нашлось силы закончить предложение. — Тш, тш, — шептал Прохор, продолжая поглаживания по спине. — Я думал, что это всё — правда. В моей голове даже и не всплывали мысли о той аварии. И я впервые чувствовал себя таким счастливым за последнее время. Но потом, — Слава сглотнул, — потом всё поменялось. Лицо мамы стало как тогда… в гробу. Бледное с синевой, с вздутыми венами. Но вот эти швы, которые врачи накладывали, они разошлись, и кусочки кожи готовы были вот-вот оторваться, — он нервно стал комкать простыню, уж совсем сжимаясь. — А самое жуткое — это блёклые серые глаза, в которых не видать ничего. Пустота. И мама протягивала корявые руки ко мне, пытаясь утащить меня в гроб. А я отбивался. И звал на помощь, ведь рядом стояли какие-то люди. Но никто не реагировал, — он хлюпнул носом. — И когда мама таки затащила меня в гроб, то я проснулся. Прохор аккуратно сгрёб его в объятия, кладя подбородок на его макушку. Слава затрясся, но не спешил обнимать в ответ. Если бы Прохор мог, он бы отправил того к психологу. Потому что без него уже не обойтись. Но денег на это точно не было. Тут он едва сводил концы с концами, оплачивая коммуналку, да еду и проезд. Психолог точно в эти планы не вписывался. Но помочь-то хотелось! Прохор решил, что любыми способами попытается привести Славу в нормальное состояние. Потому что тот не заслужил так страдать. — Я просто не понимаю, почему я запомнил именно тот образ с похорон? — прошептал он. — Моя мама достойна большего, чем это… Это так неправильно. — Слава, — Прохор пытался подобрать хоть какие-то утешительные слова, но в голове ничего не было. Он же взрослый, он должен уметь это делать. — Ничего не говори, — прервал его тот. — Я всё понимаю. Но мне так обидно просто. Прохор ненавидел это ощущение. Когда понимаешь, что не в силах что-либо сделать. От этого так становилось невыносимо, что хотелось сделать хоть что-то, лишь бы не делать ничего. Он аккуратно вытер слёзы с лица Славы: — Я рядом. Я всегда рядом, Слав. — Я знаю… — Ты больше не одинок. Тебе не обязательно больше прятаться под одеялом, я всегда готов тебя выслушать. Слава замер. Даже его руки перестали мелко потряхиваться. А после он повернул голову на него и посмотрел с такой надеждой, что Прохору стало не по себе. Слава впился руками в колени Прохора и опустил взгляд: — Я думал… я думал, что ты рассердишься или вовсе отвернёшься от меня, — робко сказал он. — Почему? — Отец всегда так делал. — Но я же не такой, как твой отец. — Верно… Слава уткнулся в грудь Прохора, прижимаясь к нему всем телом. Он перестал дрожать, лишь глубоко вздыхал. Слёзы уже не текли, только запоздалые капли скатывались по щекам, образовывая соленые дорожки. Прохор продолжал обнимать, его, стараясь хоть так показать ему, что он может на него рассчитывать. Что Прохор волнуется за него, переживает и хочет только всего самого лучшего. Только сам не в курсе, как это лучшее обеспечить. Но он определённо постарается. Если отец Славы не хочет заниматься сыном, значит, это сделает он. — Давай спать пойдём? — спросил он, проводя по кудрявым волосам. Слава немного замялся и отстранился, неловко закусывая нижнюю губу. — А можно я с тобой на диване посплю? — Слава, тебе, что, пять лет? Наверное, это было уже перебор. Это слишком лично и слишком близко. Нет, точно нет. Но как только Прохор посмотрел на такого разбитого, потерянного, возможно даже, немного напуганного Славу, он понял, что не может отказать. Потому что для Славы, кажется, это было жизненно необходимо, а Прохор ничего потерпит одну ночь. С глубоким вздохом он сказал: — Бери подушку и одеяло и ложись. Славины губы растянулись в лёгкой, совсем слабой и незаметной улыбке. Не такой, как обычно. Но Прохор объяснял это тем, что тот просто недавно плакал. Прохор отодвинулся к стене, и Слава плюхнулся рядом, кладя подушку и накрываясь одеялом. Он выглядел уставшим и выдохшимся, но благо хотя бы не таким печальным. Просто грустно-спокойным. И это было уже неплохо. Прохор провёл рукой по кудрявым волосам. Слава ухватился за его руку. — Оставь так. Пожалуйста, — и пояснил, — мне всегда так мама делала. Прохор решил не спорить. Но руку держать так было неудобно. — Вообще, ты немного похож на мою маму. Не внешне, конечно. Но вот запахом. Мама всегда пахла чем-то уютно-домашним, и ты тоже. С тобой приятно. И голос у тебя успокаивающий, когда ты не сердишься. И рука такая же приятная… Прохор не знал, как на это реагировать. Поэтому молчал. Да и нужно ли бы хоть что-то говорить? Единственное, что он понял, что теперь он взял ответственность за этого мальчишку. Что теперь он не сможет так легко его прогнать с квартиры. Было ли это плохо? Наверное, нет. Он чувствовал, что так и должно быть. Так правильно. — Спи, глаза вон уже слипаются. — Ничего они не слипаются, — пробурчал Слава. — Я просто боюсь, что сон повториться, — чуть тише сказал он. — Я буду защищать тебя от кошмаров. — Как оберег? — Ну, типа. Они оба прыснули от смеха. — А, вообще, ты расскажешь мне сказку на ночь? — усмехнулся Слава. Стало ясно, что тому уже полегчало, если он опять принялся шутить. «И хорошо», — облегчённо подумал Прохор. — А что тебе ещё сделать? Но ответа на этот вопрос он так и не дождался, ведь Слава уснул. Прохор ещё несколько минут держал руку на макушке, прежде чем окончательно убедился, что тот спит крепким сном. Но Прохору не удалось нормально поспать этой ночью. Он постоянно просыпался, ведь волновался, что Славе опять видится кошмар. Но тот был спокоен, его грудь медленно поднималась и опускалась, рот был приоткрыт, и было заметно по шуршанию наволочки, как он вбирает воздух. Его веки были расслаблены. Он не улыбался во сне, но в принципе того, что он не хмурится, было достаточно. Прохор иногда проводил по волосам, не зная зачем. Но он надеялся, что Славу как-то это успокаивало. Наутро Слава проснулся как огурчик. Бодрый и радостный он расхаживал по комнате, собирая вещи. И Прохору одновременно было хорошо на душе, но одновременно он и переживал, что тот просто скрывает эмоции. Но расспрашивать о чём-либо он боялся. Вдруг, это опять подтолкнёт того на воспоминания. В итоге всё это замялось. Жизнь потекла в прежнем русле. Новый год постепенно приближался, и Прохору пришлось поднапрячься, чтобы и их второй новогодний спектакль прошёл отлично. И уже после двух выступлений в школе (вполне успешных, между прочим!), Слава заявил: — Я на школьную дискотеку пойду завтра. — Пить будешь? — сразу же спросил Прохор, прекрасно зная, как такие мероприятия проводятся. Проносили не только алкоголь, но и что похуже. По крайней мере, так было у них. — Пф, нет, конечно, — отмахнулся он. — Хорошо. А во сколько дома будешь? — К девяти точно приду. Прохор не особо поверил, но понадеялся на порядочность Славы. И, по-видимому, зря. Было уже десять часов вечера. Прохор названивал Славе, но тот не брал трубку. Он пытался себя успокоить тем, что тот задерживается всего на час, это не так много, если посудить. Может, заговорился с кем-либо, или автобус никак не придёт. А не отвечал он, потому что просто не слышал. Или может с ним приключилось какое-нибудь странное происшествие. Это же Слава. С ним всё возможно. Но чем ближе стрелка часов приближалась к одиннадцати, тем больше нарастала тревога. Это всё меньше походило на обычную задержку. Прохор оставил попытки дозвониться. Это было бессмысленно. Он ходил по комнате, маясь, уже давно расстелив и себе, и Славе. Заняться ничем другим он не мог, лишь иногда поглядывая на часы, да на дверь, будто это бы ускорило время. Беспокойство снедало. Скользкое и противное чувство, осознание того, что собственно не знаешь, что происходит. И не знаешь даже какая из догадок правильная. Самые страшные он пытался отметать, хоть это было и не рационально, но для него это было слишком. А ещё где-то в глубине закипал гнев. Ведь это было так безответственно со стороны Славы. Надо же держать слово! Впрочем, что он ожидал от шестнадцатилетнего подростка, у которого ветер в голове? Пробило одиннадцать часов. Нервы накалились до предела. Прохор вновь принялся названивать, не в силах больше сидеть, сложа руки, и ничего не предпринимать. Но теперь телефон был вне зоны действия сети. Замечательно. И где Славу искать? Что с ним вообще? Хоть самому накидывай куртку, да иди его искать. Только даже непонятно где. Но ситуацию разрядил спасительный звонок в дверь. Прохор тут же кинулся к ней и открыл, не спрашивая: «кто?». На это уже не было времени. В проёме стоял Богдан, на которого облокачивался Слава. И если первый выглядел вполне трезво, то второй был скорее пьяной тушкой: шатающийся, что-то бормочущий, с рассеянным взглядом. — Ой, — Богдан удивился, явно не ожидая увидеть Прохора. — З-здравствуйте. Слава назвал этот адрес и поэтому я привёл его сюда… — растерянно пробормотал он. — Да, давай его сюда, — немного уставшим голосом произнёс он, принимая у него Славу. Тот настолько был плох, что еле стоял на ногах. — О-о-о, Прохор! Прохоречка, — развязано бормотал Слава. — Спасибо, что довёл его сюда, Богдан. — В этом нет ничего такого… не мог же я его бросить. — Уверен, кто-нибудь его бы и бросил, — хмыкнул Прохор. — О, подожди, сейчас дам деньги на такси. — Что? — Богдан покраснел. — Не надо! — Надо. Уже поздно и темно, — он снял с крючка портфель, доставая кошелёк и параллельно смотря, как Слава безуспешно пытается снять обувь. Он вручил несколько купюр Богдану. — Вот, держи. — Спасибо, — смущённо сказал он. — До свидания. — Это тебе спасибо. Давай, пока, репетиции, возможно, будут на новогодних каникулах, — Прохор закрыл дверь, защёлкивая замок. — Так, а теперь будем разбираться с тобой. Он испытывал смешанные чувства. Одновременно, он чувствовал облегчение, что со Славой ничего не приключилось. Но также он был и раздражен, что тот не держит своего слова и заставил его волноваться. А ещё то, что он напился до такого состояния, что еле соображает. — Прохоруша, Прохоресса, Прохорочка, — продолжал бормотать тот, всё же сняв обувь. — Мм, нет, по-другому было… я ж читал. Точно. Про-о-о-оша, — протянул он заплетающимся языком. — Давай куртку снимай. Слава начал копошиться с молнией, никак не зацепляя собачку. В итоге Прохор не выдержал и быстро расстегнул куртку, стягивая её с него в одно мгновение, что тот растерянно хлопал глазами. — И зачем надо было так напиваться? Конечно, это был больше риторический вопрос. Он понимал, что тот не ответит в таком состоянии, да и понимал, почему тот так напился. Всё же сам был таким. Поэтому старался не особо злиться на него, но было неопределимое желание хорошенько встряхнуть его, чтобы мозги встали на одно место. Если они у него, конечно, были. — Где телефон? — Те-ле-фо-о-о-он, м-м-м, — Слава захлопал по карманам, иногда промахиваясь, но достал телефон из заднего кармана и протянул его. — Вот. «Замечательно», — думал Прохор, пока забирал его, — «значит, телефон был у него рядом, а он всё равно не отвечал на звонки». Наверное, ему не так было обидно, если бы Слава просто потерял его. Но тут Слава резко зажал рот руками и, как только мог в его положении, резко побежал в туалет. Не с первого раза открыл дверь и даже не стал включать свет. Вначале Прохор удивлённо вскинул бровь, а потом, как услышал характерные звуки рвоты, всё понял. Ему стало жаль Славу: сам понимал, насколько это неприятное ощущение. И промелькнула мысль, а не отравился ли тот паленым алкоголем на дискотеке? Оставалось надеяться, что нет, и тот просто перепил. — Ох, ты ж, блять. Прохор даже не стал ругать его за мат, лишь тяжело вздыхая. Потому что всё равно все слова были бессмысленны, и Слава ничего не поймёт. Послышался глухой удар об стену, и Прохор встревожено заглянул в туалет. Слава пытался встать, но пошатнулся и стукнулся об плитку. И теперь сильно опираясь на стену, продолжал попытки. Прохор молча ухватил того за подмышки ставя на ноги. — Пойдём спать. Слава, на удивление, спорить не стал, и послушно повис на нём, плетясь за ним. Как они прошли в зал, он плюхнулся на раскладушку, в той же одежде и, кажется, тут же уснул. Прохор выдохнул, всё кончилось относительно хорошо. Ложась спать, он уже подготавливал длительную нравоучительную речь Славе о вреде алкоголя, которую он скажет наутро. Прохор был зол. Ведь надо было мало того, что напиться до такого состояния, так ещё не отвечать на звонки и ввязать в это Богдана. И благо, что тот оказался рядом и дотащил Славу, а если бы его не было? Где бы тогда пришлось искать этого идиота? И чем бы всё кончилось? Нет, должна же быть голова на плечах, чтобы понимать, чем это может обернуться. Ведь живёт же у непонятно кого без каких-либо оснований на это, и в итоге Прохор будет виноват, что у него проживает несовершеннолетний и что тот попал в какую-то передрягу. Утром эта злость более-менее успокоилась, затихла где-то внутри. Нет, он до сих пор был недоволен Славой, но теперь хотя бы был спокоен. Прохор принялся будить его: — Вставай, давай, а то опоздаешь. — Куда? — Слава выглядел изрядно помятым. Он еле разлеплял глаза, зевая и будто не понимая, что происходит. — В школу, куда ж ещё. — А можно я не пойду? Я не очень себя чувствую… — Пьянство — это не оправдание для прогулов. — Ну, Прохор, пожалуйста. — Нет, — резко отрезал он. — Идём завтракать. Слава еле как поднялся на ноги. Его брови были опущены, рот искривлён, да и в целом лицо корчилось от боли. Было заметно, как он чуть-чуть дрожал и из-за этого тщательно сжимался, будто пытаясь сохранить остатки тепла. — Если тебе холодно, то накинь одеяло на себя, — бросил Прохор через плечо. Слава покорно так сделал. На кухне уже стояла тарелка с бульоном, из которого медленно поднимался пар, растворяясь в воздухе. Слава нахмурился, удивляясь такому, но молча сел, беря в ложку. — Я думаю, твоему организму ничего тяжелого нельзя после вчерашнего, — пояснил Прохор. Но садиться не спешил, облокачиваясь об стол. Он пристально смотрел на Славу, собираясь с силами, чтобы высказать ему всё, что хотел. Когда уже половина бульона была съедена, он сказал: — Я очень зол на тебя, Слава. — Извини, — он виновато увел взгляд в сторону. — Я не договорил. Я не запрещаю тебе пить. Сам прекрасно понимаю, что дурость и юность это сходные понятия, поэтому запрещай не запрещай, всё равно будешь тянуться к этому. Но я просто прошу — не лги мне. Говори прямо, что собираешься пить. И честно отвечай, насколько задержишься, чтоб я знал, когда мне уже стоит волноваться и начинать искать тебя. И всё же, постарайся не напиваться до такого состояния, хорошо? В этом ничего крутого нет, только здоровье своё губишь. Хотя тебе уж, кажется, всё равно, раз энергетики употребляешь и паришь. Слава съёжился, сжимая ложку. Он опустил голову, и волосы закрывали его лицо. Рука повисла в воздухе. Он еле слышно прошептал: — Хорошо. Прохор хмыкнул и, выходя из кухни, сказал: — Приятного аппетита. Он посчитал, что на этом всё и закончится. Он высказал свою позицию доходчивым языком и надеялся, что Слава поймёт её так. Потому что ничего другого он сделать не мог. Не ставить же его в качестве наказания в угол. Или отбирать у него телефон. Это было бессмысленно. Да и Прохор верил, что Слава и сам осознаёт. Какое-то же серое вещество у него в голове есть. Но когда он начал одеваться, Слава рядом начал канючить: — Ну, можно я не пойду в школу? У меня голова болит. — Выпей таблетку и иди в школу. Тебя никто вчера не заставлял пить. Прохор думал, что это будет идеальным поучительным уроком для того. Что за свои поступки надо отвечать и брать ответственность. А ещё то, что иногда приходиться страдать из-за принятых глупых решений. — Мне правда плохо. — Сам виноват, — оставался непреклонным Прохор. Его так просто не разжалобить. — Хватит… я уже понял свою ошибку, — он опустил голову. — И всё же, почему я не могу один день пропустить? Ничего страшного не случится. — Ага, а потом твой отец возмутиться, что ты мало того, что живёшь непонятно где, так ещё и школу прогуливаешь. — Как будто отцу есть до меня дела, — буркнул Слава. — По крайней мере, до тебя есть дело завучу и классному руководителю. Они-то точно не обрадуются, что ты прогуливаешь. — Один день — это ничего страшного! — Нет, я твёрдо сказал: ты идёшь в школу, — Прохор принялся зашнуровывать ботинки. — Да, кто ты такой, чтобы указывать мне вообще? — фыркнул он. Прохор чуть не поперхнулся от такой наглости: — Я тот, у которого ты живёшь, если ты не забыл, — а потом глянул на время. — Так, я уже опаздываю. Вечером поговорим насчёт этого. Слава, казалось, побелел. Он в испуге распахнул глаза, приоткрывая рот. Нижняя губа у него задрыгала. Он мотнул головой, будто пытаясь что-то отогнать от себя, а потом в страхе установился на Прохора. И тут же кинулся на него, цепляясь за одежду, пытаясь притянуть на себя. — Нет, нет, нет, не уходи, — истерично зашептал Слава. — Хочешь, я пойду в школу, но только не уходи за порог квартиры, пожалуйста. Его голос надрывался, он быстро дышал, спешно хватая воздух. И смотрел охваченными страхом глазищами на него. Взгляд был просящим, почти умоляющим. Казалось, он был готов на колени встать, лишь бы Прохор никуда не выходил. — Пожалуйста, останься здесь. Прохор в замешательстве смотрел на него. И на время. Если он не поспешит, то точно опоздает на автобус, а следующий придёт только через минут пятнадцать. Но и оставлять здесь Славу в таком состоянии было бы верхом бесчувственности. Каким бы дураком тот не был, но он явно не заслуживает этого. — Что такое, Слав? Но тот не спешил отвечать, да и отпускать одежду. Он наоборот лишь сильнее сжал пальто Прохора, тяня на себя. Дыхание было всё таким же сбивчивым. Зрачки и вовсе сузились. — Мама… она также сказала в последнее утро. А потом её сбила машина, — он замолчал, а потом взмолился. — Не уходи! — Слава… Прохору хотелось сказать: «это же глупости, ничего со мной не произойдёт, если я всего лишь повторил её фразу» и уйти. Но разве так можно поступить с ребёнком, который чуть ли не плачет от страха, который уверен, что точно случится что-то ужасное. И для которого он единственный близкий, скорее даже, родной человек. Это осознание словно ударило в голову. Он чувствовал, что теперь ответственен за Славу. И теперь он играет роль в его жизни старшего. «Мы в ответе за тех, кого приручили», — невольно промелькнуло в голове. — Я остаюсь дома. И ты тоже. — Прохор, если ты хочешь, чтоб я пошёл в школу, я пойду мне не сложно, — затараторил Слава, всё ещё, почему-то, обеспокоенный. — Нет, ты можешь остаться. Прохор не до конца был уверен, что это было правильное решение. Он чувствовал, что просто поддался жалости, а в воспитании нужно всё же иметь твёрдость. Но когда Слава прижался к нему, обнимая, и он услышал, как бешено стучит его сердце, Прохор понял, что всё сделал правильно. Было слишком жестоким отправлять его в таком состоянии в школу. — Отпусти меня, — проговорил он. — Дай я хоть разденусь. — Да, да, конечно, — Слава отошёл на пару шагов назад. Он выглядел обеспокоенным до сих пор и будто не верил, что Прохор всерьёз остаётся. Но когда тот начал снимать пальто, то он расслабился. После они прошли в зал. — Не хочешь посмотреть что-нибудь? — только сейчас Прохор понял, как, по сути, мало времени уделял ему. Нет, он, конечно, старался выслушивать его и помогал с домашним заданием, да и ужинали они обычно вместе. Но чтобы просто вместе отдохнуть, нет, такого никогда не было. И чем тогда Прохор лучше отца Славы? — Ну, давай, — немного безразлично ответил он. Пока тот устраивался на диване, Прохор достал ноутбук, быстро втыкая вилку в розетку и пододвигая небольшой столик в углу, ставя на него ноутбук. Он предоставил выбор фильма Славе, потому что ничего не понимал, что смотрит современная молодёжь. Он бы с удовольствием глянул советское кино, да только знал, что тому это точно не понравится. И теперь они смотрели какое-то кино про супергероев. Прохор не особо понимал суть происходящего, но старался делать вид, что он смотрит, да с большим интересом. А вот Слава и вправду смотрел с большим удовольствием, попутно рассказывая ещё о лоре, поясняя биографию персонажей и некоторые их поступки. И это успокаивало. Потому что это было куда лучше, чем затравленный и перепуганный Слава, готовый вот-вот расплакаться. Уж лучше слушать его нескончаемую болтовню, чем слёзы. И он незаметно для себя провёл по кудряшкам. Это стало будто привычным жестом. — Эй, ты вообще-то холодный, убери, — возмущенно буркнул Слава. — Холодный? Тебя знобит? — обеспокоенное спросил он и начал щупать его лоб. Температуры не было. — Ну, да. — Наверное, из-за вчерашнего, — он поправил одеяло на Славе, укутывая его ещё больше. И Прохор убедился, что посылать того в школу — всё же было бы не самым лучшим решением. Ох, неужели он стал таким жалостливым? Но, несмотря на возмущение Славы о холодности, он всё равно положил голову на его плечо. А после уснул. Это Прохор понял после того, как перестал слышать постоянные комментарии о происходящем в кино. Ещё подождав несколько минут и удостоверившись, что тот точно заснул, он поставил фильм на паузу и аккуратно встал, укладывая того на диван. Он взбил подушку и подложил под голову, ещё раз поправил одеяло, чтобы оно не сползало, и прошёл на кухню, чтобы не мешать. На самом деле его грызла совесть, что он прогулял несколько пар. Но с другой стороны, ничего страшного не случиться, если пропустить всего один день? Господи, он уже говорит, как Слава. Но, возможно, это было к лучшему, что он не пошёл в университет. Иногда, надо ставить семью выше. Семью? И когда это они успели стать семьёй? Он еле слышно хмыкнул, удивляясь самому себе. Хотя, кем они ещё были, если не семьёй? Уж явно не просто сожителями. Прохор постоянно напоминал о домашнем задании, следил за его оценками (он сам не понимал, зачем это делает, но раз он помогал ему с уроками, то имеет право знать: даёт ли это хоть какие-то плоды?), готовил еду, параллельно обучая этому Славу, время от времени тратил деньги на его нужды и просто любил. Чёрт, похоже, он и вправду сильно привязался к этому мальчишке за этот последний месяц. Хах, прошёл всего лишь месяц, а казалось уже целая вечность. Будто он и всегда жил со Славой. Он теперь и не представлял, как будет без него. Как будет без вечно снующего по утрам туда-сюда его, без постоянных разговоров и глупых расспросов, без оставленных, где попало, баночек энергетиков и Славы, который приговаривал: «сейчас-сейчас, я уберу». И без Славы, который иногда становился таким откровенным и беззащитным. Особенно, когда говорил о чём-то ранящем его. Нет, они точно были семьёй. И даже тот вёл себя, как обычный подросток в семье. То есть пользы от него никакой, деньги тратить на него надо, в придачу ещё и одни проблемы от него. Но Прохор не жаловался на него. В конце концов, он был куда худшим подростком, чем Слава. И он подумал, что их отношения в таком виде и продолжатся. Но он ошибался. В принципе, всё было нормально. Типичные будни, разговоры за чашечкой чая или кофе, репетиции. Он даже приучил Славу хотя бы дома не пить энергетики, ну, или хотя бы не у него на виду. Всё проходило настолько гладко, что было сложно поверить, что такое вообще возможно. Впрочем, оказалось, что и невозможно. Прохор даже не мог уследить, а почему собственно всё так вышло? Где те флажки, те знаки, которые должны были предупреждать, что всё катиться куда-то не туда? Не могло быть так, чтобы их вовсе не было. Похоже, он был настолько слеп, что даже не заметил их, а, возможно, всё можно было бы предотвратить. Впрочем, нечего уже сокрушаться по этому поводу, ничего уже не исправишь. В этот день он вернулся с университета довольно поздно, ведь мало того, что пару поставили чуть ли не последней, так ещё и автобус прилично задержался. Прохор был ужасно уставшим и вымученным, еле как стянул с себя обувь и пальто. И просто хотел плюхнуться куда-нибудь, чтобы лежать лепёшкой и ничего не делать. Поэтому он попросил Славу: — Приготовь что-нибудь на ужин, пожалуйста, — а после глянул на стол, завалившийся какими-то фантиками и опять банками энергетиками. — Что я тебе говорил насчёт этого? Приберись. Слава, лежавший на раскладушке, медленно перевернулся с живота на спину и окинул его каким-то нелюдимым взглядом. — Я устал. — И чем ты таким занимался? Лежал на диване? — хмыкнул он. — Я тоже устал. Слава нахмурился: — Я вообще-то сегодня в школу ходил и не сидел на жопе ровно. И представляешь, я тоже могу устать от учёбы. — Господи, я тебя единственный раз попросил приготовить, неужели это так сложно сделать? — Прохор невольно закатил глаза. — Да ты постоянно меня что-то просишь сделать! То это, то сё. И не спрашиваешь, как я себя чувствую. Но это ладно. Но ты начал запрещать мне. Кто ты такой, чтобы мне приказывать, а?! У Прохора, как будто, выбили землю из-под ног. Кто он такой? — Может, потому что ты живёшь в моей квартире? Не задумывался над этим? Поэтому я имею право устанавливать правила. Так я ещё и старше. — Но ты мне никто! — воскликнул Слава, подскакивая. — Ты не имеешь права мне ничего предъявлять. Никто? Вот как. Значит, он заботиться о нём, постоянно успокаивает, идёт ему навстречу, а он никто. Он ощущал, как все его старания просто обесцениваются в одно мгновение. И всё из-за чего? Из-за того, что у них нет кровного родства что ли? — Да ты просто избалованный ребёнок! Меня бы за такое поведение уже давно избили, а ты еще стоишь здесь и что-то доказываешь, — Прохор вспылил. — Если я для тебя никто, то проваливай. Давай, иди к отцу, ведь он для тебя, видимо, «кто-то». Он не подумал, о чём сказал. Просто выпалил, что первое на ум пришло, чтобы поддеть, чтобы Славе также было обидно, как и ему. Давно забытое, но часто используемое правило, что надо бить, чтобы защищаться. Он вынес это ещё с детства во дворе, а после в школе это укрепилось. И сейчас он делает то же самое, хотя не должен был. Но привычка сильней. — Хорошо, и уйду! — он подошёл к шкафу, резко распахивая дверцы и начиная беспорядочно запихивать одежду в портфель. — Уйду к отцу. Прохор сомневался, что тот по-настоящему куда-то уйдёт. — Давай, давай, — подначивал он. — Видимо он для тебя намного лучше, чем я, ведь ничего не запрещает, так ещё и не напрягает никакими обязанностями. Слава замер. — Я такого не говорил. — Но имел в виду, да? Тот ничего не ответил, лишь закрыл портфель, вешая его на плечо, и прошёл в коридор. Прохор выглянул за ним, смотря, как тот в спешке натягивает куртку и просовывает ноги в сапоги. Он до сих пор не верил, что тот уйдёт. Слава же не такой дурак? Но он оказался именно таким. Ушёл, не хлопнул дверью, но оставив ключи на видном месте, будто специально говорил: «видишь, я больше не вернусь!». Но и Прохор в это не верил. Не мог же Слава и в самом деле пойти к отцу. Тем более, когда уже было темно и поздно. Ничего, вернётся, как миленький. Ещё и прощение попросит за своё глупое поведение. Поэтому Прохор даже не волновался за него. Он прошёл на кухню, поправляя волосы. Он был зол. Ужасно. В его голове все ещё вертелось то слово. Никто. Слава, правда, так считал? Что после всего Прохор до сих пор для него просто никто. Совершенно левый парень, который согласился на то, чтобы приютить у себя подростка, который выслушивал и старался помочь, а теперь отвечает за него с головой и волнуется по каждому поводу. И это никто. Хорошо. Пускай будет так. Если Слава не ценит ничего из этого, то пускай катиться на все четыре стороны. Пускай идёт обратно к отцу, если уж думает, что там ему будет лучше. Только теперь Прохору самому придётся готовить ужин. Он заглянул в холодильник, пытаясь придумать, что из этого можно сварганить. И пока думал и доставал ингредиенты, в голове все ещё крутились мысли о Славе, какой тот неблагодарный и избалованный, раз ничего не ценит. Когда он нарезал колбасу довольно агрессивно, то всячески ругал того, невольно сильнее сжимая нож. И только сняв сваренные макароны с плиты, он понял, что Слава ушёл один непонятно куда в ночь. И к отцу он явно не заявится. Он чуть не выронил кастрюлю из рук, когда эта мысль словно пронзила его. Слава может быть в опасности. Прохор бросил готовку, быстро набирая его. Раздалось пару гудков, прежде чем вызов сбросили. Это было ожидаемо. Он раздраженно выдохнул. Черт, дело плохо. Со Славой может случиться что угодно, а учитывая его тягу к приключениям на пятую точку, вероятность, что произойдёт что-то плохое, увеличивалась. И каким бы скверным ребенком тот не был, он всё равно не мог оставить его. Что-то до сих пор ёкало в душе. Он быстро накинул всё необходимое и выскочил на улицу. Если честно, он не имел ни малейшего представления, где искать Славу. Тот же мог быть где угодно! А если тот таки поехал к отцу? Нет, это маловероятно, но всё же… Он решил обойти вначале ближайшие дворы, при этом, не переставая названивать ему. Мало ли ответит. Но абонент резко стал вне зоны действия сети. Вот ведь зараза. Снег хрустел под ногами, отражая свет фонарей и звёзд, освещая тёмное пространство. Что было на руку, ибо в такой кромешной темноте было сложно что-то разглядеть. Он проходил вдоль домов, думая, что Слава сел бы куда-нибудь на лавку. А если нет? Где его искать? Он окинул взглядом двор. Возможно, тот был где-то в глубине темноты. Но если проверять там, то на это уйдёт слишком много времени. Поэтому Прохор просто старался внимательно вглядываться, стараясь заметить знакомый силуэт. Да только пока попадались какие-то уж больно подозрительные личности, которые характерно шатались, либо напротив шли слишком прямо, явно не видя никого и не желая уступать дорого, положив руки в карманы и натянув максимально капюшон, скрывая лицо. Хотелось просто надеяться, что Славе такие не встречались. Холод неприятно щипал кожу, но на это было наплевать. Прохор преодолевал сугробы, обходя двор за двор. Ну, где же? Нескончаемые гудки уже действовали на нервы, но он не хотел останавливаться. Вдруг, тот таки включит телефон? И ответит ему? Это казалось утопической сказкой, но надеяться хотелось. А снег попадал в ботинки, из-за того что штанины были плохо заправлены, и таял. И носки медленно подмокали. Но он этого не замечал, слишком было всё равно на такие мелочи. Может Слава у Богдана? Вполне вероятно. Написать что ли нему? Он глянул на время, нет, наверное, Слава бы не успел доехать до него. Да, и ответил ли Богдан правдиво или бы не стал выдавать друга? Пока он раздумывал над этим, открывая чат, то вдалеке увиделась знакомая фигура, сидящая на лавочке. Прохор быстро спрятал телефон в карман и помчался к нему, разметая снег повсюду. Неужели нашёлся? И главное живой! И вроде невредимый. — Слава! Тот неохотно приподнял голову, с лёгким презрением глядя на подоспевшего. Слава держал в руках вейп, затянулся и выпустил дым прямо в лицо Прохора. Его обдало приторно-сладким ароматом, смешанным с лёгкой горечью. Он не знал, что говорить. В голове было пусто. Он лишь хотел найти его, а вот, что делать дальше, как-то не продумывал. Стоит ли ему извиниться? А за что? Нет, на самом деле было за что, но… Как-то время и место было совершенно неподходящее. — Пойдём домой, — тихо прошептал он. — У меня нет дома. — Прекрати, — Прохор ухватил его руку. — Да, ты ледяной! Пойдём быстрее, пока не окоченел. — Хватит, — Слава вырвал руку. — Опять ты указываешь. Но я тоже так могу. Уходи. Желательно навсегда. Он отвернулся, опять затягиваясь. Прохор тяжело вздохнул: «Навсегда… ох уж этот юношеский максимализм». Он чувствовал небольшую колкую обиду. В свои пятнадцать-шестнадцать лет он и не мечтал, что его кто-то пойдёт искать из взрослых, а уж тем более, когда найдет, не станет кричать, что какой тот балбес и сколько времени они тратят на его воспитание, а тот всё равно остается несносным. И уж тем более не надеялся, что его проблемы выслушают, так ещё и пожалеют, а не скажут: «Не выдумывай, у тебя всё есть. Ты просто не помнишь девяностых, и как там было тяжело, а сейчас всё нормально». И он, вроде, всё делал для Славы то, что хотел бы в его возрасте, но получает в ответ это. — Не уйду без тебя. Тот молчал, лишь сильнее нахмуриваясь. Он выпустил дым через нос. Дым поднялся и растворился, как растворялись последние крохи надежды на нормальный разговор. — Пойдём домой, — сказал он и добавил, — пожалуйста. Ты же и вправду здесь можешь получить обморожение, если так и дальше продолжишь сидеть. Или просто заболеешь, но в этом тоже нет ничего хорошего. Ну, пойдём же, а? — Манипуляция. — Да какая это манипуляция, это констатация фактов! — Я никуда с тобой не пойду, — твёрдо ответил Слава. — Оставь меня. — Не хочешь, значит, по-хорошему. Ладно. Прохор ухватил его за запястье и грубо потянул на себя, заставляя встать со скамейки. Тот явно не ожидал такого и чуть не плюхнулся в сугроб. — Ты что творишь?! — Веду тебя домой. — Это нарушение личного пространства, да и вообще нарушение всего, ты знаешь?! Что ж, если ему придётся нарушить, чтобы обезопасить Славу, он готов на такое. Он продолжал тянуть за руку, но Слава выставлял ноги вперёд, всячески дергался и извивался, пытаясь вырваться. Но эти попытки были тщетны, у Прохора была слишком хорошая и цепкая хватка. На снегу оставались следы, как будто кого-то волокли. — Мне больно. Отпусти! Конечно, он не отпустил. — Люди добрые, помогите! Крадут, режут, убивают! А-а-а! — Решил весь район разбудить? — И разбужу, если это потребуется для того, чтобы ты меня отпустил! — Не дождёшься. Слава предпринял попытку укусить, но она провалилась. Но он продолжал вырываться, пытаясь ногами замедлить процесс. Для Прохора это было не особой проблемой, тот весил не особо много, поэтому его было легко тащить за собой. — Ну, правда, больно, отпусти. — Отпущу, и ты убежишь. Знаю я тебя. В итоге Слава сдался и послушно поплёлся за ним, иногда пихая снег. Иногда будто специально в ноги Прохору. «Никакого воспитания», — хмуро хмыкнул он. На горизонте показалась их многоэтажка. Она сливалась с тёмным небом, и только белый снег отделял её в некоторых местах, будто контур. Пискнула подъездная дверь, он пропихнул Славу вперёд, спешно закрывая дверь, чтоб точно не выбежал. Через несколько ступенек и одну входную дверь они оказались в квартире. В тёплой, пропахшей, почему-то, запахом гречки квартире. На кухне и в коридоре горел свет, Прохор в спешке забыл их выключить. — Ты будешь ужинать? — Нет, — Слава вытер нос рукавом и хлюпнул. — Но всё же чай я заварю. Думаю, нам есть о чём поговорить. Слава спорить не стал, на удивление, и прошёл на кухню. Когда чайник вскипел, и кружки наполнились кипятком, Прохор сел на соседнюю табуретку. Он понимал, что этот разговор лучше провести на равных позициях. Потому что они явно друг друга недопонимают. Слава быстро отпил немного и быстро сказал: — Я считаю, что тебе следовало извиниться. — Только мне? Мне казалось, мы оба повели себя… — он пытался подобрать правильное слово, — не совсем корректно. Слава скрыл лицо в кружке, стуча по ней пальцами. Он отбивал какой-то незамысловатый ритм, а потом и сбился с него, просто нервно постукивая. Прохор решил не мешать и позволить кухне утонуть в тишине. Возможно, им обоим не навредит подумать. «Подумать над своим поведением», — невольно усмехнулся он. В этом была некая доля правды. — Да, согласен, — медленно произнёс Слава. — Мы оба дураки. Я прошу прощения за это. Наверное, мне не стоило так резко себя вести, да и вообще… — он сжался, — говорить некоторые слова. Это было всё на эмоциях. — Но, тем не менее, ты их сказал. — Ну, да… — он поскреб ногтями по чашке. — Ты не думай, что я так и вправду считаю. Нет. Ты для меня не никто. Намного больше, чем никто. Просто, я хотел сказать, что ты мне не отец и не умеешь право мне указывать. Я именно в этом плане, исключительно. — Но я твой преподаватель как минимум. — Да, но… — он, кажется, не нашёл, что возразить. — Мне кажется, ты просто избаловался уже, — тяжело вдохнул Прохор. — Если бы я такое вытворил, то меня бы давно уже ждал ремень. — Это твои проблемы. И вообще, я не слышу от тебя извинений. — Я был неправ. Мне не следовало выгонять тебя — это было глупое и поспешное решение. Прости. Слава внимательно вглядывался в него, будто пытался выяснять, правдивы ли извинения. Прохор, как всегда, не выражал никаких эмоций, его лицо не отображало ровным счётом ничего. Давняя привычка, которая перекочевала и во взрослую жизнь. — Ладно, — наконец произнёс Слава. — Я просто хочу сказать, что мне не нравится, что ты мной командуешь. Типа, я не против делать что-то по дому, но я тоже устаю, тоже бываю не в силах что-то сделать. И это нечестно, что ты скидываешь на меня всё. — Ну, боюсь тебя разочаровать, но так живёт большинство семей. Так что привыкай, — он развёл руками. — Большинство не значит правильно. — И что ты тогда предлагаешь? — Не знаю, но надо что-то менять. Определённо. Прохор нахмурился, подпирая голову руками. Менять значит, да? Если честно, то у него не было ни одной мысли в голове, что с этим делать. Да и сил на это совершенно не оставалось, единственное, что хотелось, это, наконец, поесть и завалиться спать. Правда, ещё к семинару готовиться, чёрт… — Может, всё же поужинаешь? — спросил он, вставая с табуретки. — Ну, давай. Когда перед Славой появилась тарелка, то он вновь неловко отвёл взгляд: — Знаешь, мне всё же стыдно, что я повёл себя так глупо. Как дебильный подросток убежал и ещё пытался казаться неприступным. — Прохор еле не сдержался от колкого замечания: «Да, ты и есть дебильный подросток». — Такое поведение максимально деструктивно и непродуктивно, и я даже не знаю, почему сделал так. И ещё за тот случай с алкоголем мне стыдно. Мне, правда, не стоило так много пить, да и надо было предупредить тебя об этом. Или хотя ответить на звонок… — Не переживай, в твоём возрасте я вёл себя ещё хуже. Слава с удивлением посмотрел на него, не веря в его слова. Но после усмехнулся: — Ну, тогда не удивительно, что тебя били ремнём, — но тут же испуганно вытянулся. — Шутка. Если это правда, то мне жаль… Прохор сомкнул губы в кривую полоску и сжал кулак под столом. По спине пробежались холодные мурашки. Он чувствовал себя очень неуютно, когда речь внезапно зашла о его детстве, и поэтому поспешил перевести тему: — Знаешь, я придумал, как можно решить проблему, что тебе не нравится, что я командую, — он бы правда не сказал, что он командует, просто, если Славу не пнёшь, то он и не сделает. — Можно составить график, в котором будет четко прописано, кто, когда и что убирает. Идёт? — Гений! На следующее утро они составили график. И, конечно же, у Прохора получилось больше дней и обязанностей. Он сделал это специально, потому что был старше, а значит должен выполнять большей. Так его всегда учили. К тому же Слава практически был, как гость, в его квартире, а значит, не обязан делать хоть что-то. Или не гость… Если честно, то Прохор уже запутался, кем они друг другу считаются. В принципе это помогло, и больше Слава не возникал, послушно следуя расписанию. И можно сказать, что наступила относительная идиллия. Обыкновенная рутина, к которой так стремился Прохор. Никаких тебе эмоциональных качелей, каких-то потрясений, всё ровно и понятно. Но самое неожиданное произошло на одной из репетиций. Конечно, это можно было предугадать, но Прохор просто пытался отметать этот вариант. А что если пронесёт? Что если всё не так безнадёжно? Как оказалось, нет. Ещё в начале он почувствовал что-то неладное. Дарья была слишком молчалива. Нет, и в обычные дни она не была, как Слава, который без умолку говорит, но сейчас была тише Богдана. А это надо постараться. Потом Прохор заметил, как она постоянно одергивает правый рукав, чуть ли не натягивая его до кончиков пальцев. Уже тогда в его голове прокралась крамольная мысль, что там может быть. Но он до конца надеялся, что это не так. Может ему лишь только кажется? Но не казалось. В один из моментов, когда рукав свитера задрался, можно было разглядеть сине-фиолетовый синяк, разливающийся практически от локтя на внешней стороне. Он был неровным, так что сложно было сказать, чем именно он был оставлен. «Может, она просто упала?», — поспешил успокоить себя Прохор, — «нет, ты прекрасно знаешь от чего этот синяк». Впервые он так сильно хотел, чтобы репетиция быстрее закончилась. Он лихорадочно смотрел на время, отсчитывая чуть ли не секунду, когда он, наконец, сможет отпустить детей. Потому что надо было поговорить с Дарьей. И очень срочно. Потому что теперь это точно нельзя откладывать. «Из-за того, что я пошёл на поводу у Славы, Дарья получила синяк. Надо было сразу взять её к себе! Кто знает, чего она ещё успела пережить за это время». Наконец, когда стрелка перевалила за семь часов вечера, он объявил об окончании репетиции и скорее поспешил к Дарье, говоря ей, что нужно серьёзно поговорить. Видя, что рядом трётся Слава, поджидая его и уже готовый начинать нести чушь (как будто ему репетиции не хватило), он выпроводил того из актового зала и сказал ждать внизу. И на всякий случай закрыл дверь. — Чтоб не мешал, — пояснил он Дарье. Она напряглась, но ничего не сказала. Её взгляд бегал по комнате, она явно понимала, о чём сейчас пойдёт разговор. — Можешь показать руку? — сказал он, указывая на неё. — Пожалуйста. Дарья послушно закатила рукав, отворачивая голову. — Это я так упала, — тут же принялась она оправдываться. — Так не могут упасть. — А я смогла… — Давай будем честны, у тебя не получается врать. Она еле видно покраснела и одернула обратно рукав: — Вы не должны за меня волноваться. Всё хорошо. Просто… так получилось. — Дарья, — начал он серьёзным тоном, — это, — он указал на руку, — не хорошо. И даже не нормально. Это ужасно и этого не должно происходить. — Всё в порядке, правда, — быстро заговорила она. — Я всё контролирую. А это… просто было моей ошибкой. У Прохора будто сердце замерло. Он не мог поверить в то, что Дарья говорит это на полном серьёзе. Её ошибкой? Да, несмотря ни на какие ошибки, такого не должно быть! Но больше всего его шокировало то, с каким спокойствием она это произнесла. Как будто это в пределе обычности. — Нет, это ненормально. Ты переезжаешь ко мне. И точка. — Что? — её брови вздёрнулись верх, она прижала руки к груди. — Я не соглашалась. И, вообще, отец точно разозлиться из-за этого, я же вам говорила. — Что лучше, если отец просто разозлиться или если он пырнёт тебя ножом в следующий раз? — Не гиперболизируйте… и почему сразу ножом? — А кто знает, что ему взбредёт в голову во время очередной белой горячки. Пойми, для твоей безопасности это будет лучше. — Мне осталось всего несколько месяцев до экзаменов, а там уж я найду, как съехать, — заметила Дарья. — Вот давай ты поживёшь эти несколько месяцев у меня, а? Пожалуйста, — он уже был готов умолять, лишь она согласилась. Он боялся представить, что может произойти дальше, если она продолжит жить у родителей. — Но у вас же Слава живёт? — Потеснимся. Дарья долго молчала, ковыряя потрепанным кедом пол. Она опустила голову так, что её лицо скрыли лохматые волосы. Пальцы нервно теребили рукав, то зажимая его, то разжимая его. Прохор нервничал. Будь его воля, он бы без всяких разговоров привел её домой. Но тогда чем бы он отличался от отца Дарьи? Наконец, она медленно произнесла: — Хорошо. Давайте. — Ты точ… — Да! — ответила она более уверенно. — Это и вправду лучшее решение. Прохор был рад. Он почувствовал такое облегчение, будто все его нервы, которые до этого были натянуты до предела, резко ослабли и, можно сказать, даже расстроились, как струны. Всё будет хорошо. Возможно, будет уже не так просто жить с двумя детьми в однокомнатной квартире, но ему было всё равно. Главное, чтобы с Дарьей всё было в порядке. Главное, чтобы её никто не угробил из родителей. — Тогда соберёшь до завтра вещи? — спросил он. Она кивнула. Уже на выходе из школы, попрощавшись с Дарьей, он поспешил поделиться новостью со Славой. Тот, кажется, был не особо рад. — Значит, всё-таки ты решил её взять к себе… — пробормотал он отрешенно. — Ты понимаешь, что это выглядит ещё больше странно, чем я? — В смысле? — не понял Прохор. — Ну, смотри: ты взрослый парень и начинаешь жить, мало того, что с несовершеннолетней, так ещё и не достигшей возраста согласия, девочкой. Это попахивает педофилией. — А с тобой педофилией не попахивает? — Нет, я же уже достиг возраста согласия, — улыбнулся он, — так что можешь насиловать меня спокойно. Прохор шутки не оценил. — У меня были причины, чтобы взять ещё и Дарью. — Интересно, какие, — еле слышно буркнул Слава. На следующий день Дарья переехала к ним. Она выглядела довольно смущённой. Даже на довольно радостное приветствие Славы, что не переставал размахивать руками и улыбаться, ответила сухо. За спиной у неё был рюкзак, в руке она держала пакет. И это было всё из вещей. Прохор думал, что это не все вещи и Дарья потом вернётся за остальными. Но когда он спросил об этом, она ответила: — Нет, тут всё. И Прохору вновь стало не по себе. Но он ничего не стал говорить, лишь кивая, пытаясь ещё больше не смущать Дарью. Распределить спальные места они решили так: Дарья спит на диване в зале, Слава так же в зале на раскладушке, а Прохор будет тесниться на кухонном диванчике (он был не особо длинным и ноги с него свисали, но если подставить пару стульев, то была вполне приличная кровать). И когда Слава это услышал, он сказал: — Эй, значит, её на диван, а меня всё также на раскладушку. Получается дедовщина наоборот какая-то. — Я могу поспать и на раскладушке, мне не тяж… — Дарья, — прервал её Прохор, — Слава просто шутит, — он особенно выделил последнее слово, смотря прямо в глаза тому. — Да? — Ну, да, — замедлив с ответом, сказал тот. — Шутки у меня такие. Теперь их в квартире стало трое. Хоть спать на кухонном диванчике было не самым приятным удовольствием: постоянно болела спина, выспаться нормально не получилась, но он ни о чём не жалел. Его неудобства были крохотными по сравнению с тем, что пережила Дарья. И, если честно, он думал, что с ней будет намного легче в быту. Потому что у неё было явно куда больше воспитания, чем у Славы. Но это сыграло наоборот отрицательную роль. Дарья всегда пыталась убраться или приготовить еду, или ещё чего-нибудь сделать по дому. Будто бы она пыталась выслужиться как-то. Прохору постоянно приходилось её одёргивать. — В нашей квартире действует равноправие: мы убираемся и готовим по расписанию, — он указал на листок, висящий на холодильнике. — Каждый. — Да, но должна же я как-то отблагодарить. И мне не сложно, я привыкла, а вам же легче. — Дарья, мне достаточно будет, если ты просто скажешь: «спасибо». Большего не надо. В общем, с трудом она приучилась к тому, чтобы делать всё по графику. Хотя всё равно каждый раз рвалась, чтобы сделать за кого-то что-нибудь, и Прохору всегда приходилось её останавливать и напоминать про правила. А вот Слава пользовался положением и не отказывался от её помощи. Поэтому ему тоже приходилось потыкать пару раз носом в листок с расписанием, чтобы тот перестал так делать. Как щенка, господи. Но вот что тоже доставляло проблемы — это стремление Дарьи постоянно сходить к родителям. Она рвалась к ним, говоря, что, как же они без неё? «У них, скорее всего, не прибрано, не приготовлено ничего, да и скучают они. Наверное…», — говорила она судорожным голосом, каким обычно говорят матери, когда переживают за своих детей. Прохор же обычно отвечал, что они взрослые люди и могут сами о себе позаботиться. И если бы скучали, то уже бы позвонили. А на деле он был немного рад, что отец Дарьи не начал поиски и, вроде как, не бушует. Вот бы так и дальше продолжалось. Но вскоре она более-менее прижилась. По крайней мере, никуда больше не рвалась и ничего лишнего не делала. Но вот в квартире она старалась вести себя максимально неслышно и незаметно, будто ей всё ещё было неловко такое внимание. Прохор оправдывал это тем, что ей и вправду непривычны они, да и сама обстановка. А к нему закралась мысль, от которой бежали мурашки по телу. А не просто ли она привыкла у себя дома быть тихой, чтобы в лишний раз ей не доставалось от родителей? Он нервно сглотнул. Вот что его тоже волновало, что синяк на руке Дарьи так и не приходил. Поэтому пришлось по пути с университета зайти в аптеку, да купить какую-нибудь мазь. Он надеялся, что это поможет. Придя домой, он подозвал Дарью к себе, пока Слава копошился на кухне, и попросил задрать рукав. Она послушно это сделала. Прохор сидел перед ней на одном колене (так просто было удобнее), пытаясь открыть тюбик, пока она вновь чувствовала себя неуютно. — Всё же вам не стоит так тратиться на меня. Оно бы само прошло. — Во-первых, давай на ты, раз уж вместе живём, — сказал он, наконец, открутив крышку. — Во-вторых, стоит. В конце концов, я сам решаю, что мне делать, а что нет. — Т-е-б-е, — произнесла она по буквам, видно, ей всё ещё было неудобно так называть, — не о чём беспокоится. — Есть, — кратко ответил он и начал мазать. Он аккуратно проводил по коже, стараясь не давить, но при этом, пытаясь также втереть мазь. Выглядела ситуация очень плачевно: синяк был больше похож на гематому. Благо в некоторых местах он начал проявлять желтизну, что уже было хорошим признаком. Но всё равно выглядело страшно. Дарья слегка морщилась, когда он слегка перебарщивал с нажатием. — Тш, потерпи немножко, — шептал он успокаивающе. — Зато потом быстрее уйдет. — Проводя ещё одно движение по кругу, он сказал, — а можно спросить? Чем это тебя так? — Табуреткой, — тихо произнесла она. — Отец узнал, что я у него подворовывала деньги из кошелька. — И тут же принялась нервно оправдываться, — ну, а что мне оставалось делать, если еды нет в холодильнике, а есть-то хочется. — Она испуганно распахнула глаза, кажется, поняв, что проговорилась, — в смысле!.. — Бедная, — лишь произнёс Прохор. Он обнял Дарью, пытаясь жирными руками от крема не запачкать ей одежду и практически утыкаясь ей в живот. У него внутри, будто всё сжалось, он не мог и вообразить, что на самом деле пережила она. Кто знает, сколько таких историй она и никогда не расскажет. Но сейчас он лишь надеялся, что дальше будет лучше для неё. Что она больше никогда не встретиться с таким в жизни. Хотелось обеспечить ей безопасное будущее. И он сделает это. Обязательно. Дарья на объятия не ответила, лишь аккуратно положив руки на его плечи. В проёме показался Слава. Он приоткрыл рот, готовый вот-вот что-нибудь сказать, но замер на пороге, заметив происходящее в зале. Его взгляд быстро скользнул по ним, после остановившись на синяке Дарьи. Лицо вытянулось на пару секунд от удивления, потом нахмурилось, словно пытаясь переварить информацию. А после он захлопнул рот и ушёл обратно на кухню. Прохору показалось, что тот всё понял и нашёл ответ на вопрос: «Какие у Дарьи причины?». Но, несмотря на всё это, в квартире как будто только прибавилось напряжения. Он не понимал, откуда это исходит? И самое главное: в чём причина? Он тщательно присматривался к Дарье, думая, может это она ещё не привыкла к быту в их квартире? Но нет, она наоборот обжилась, стала такой, как обычно: серьёзной, ответственной и в меру весёлой. И что не так? Тогда он обратил внимание на Славу и понял, что тот ведёт себя не так, как обычно. Да, он, как всегда, улыбался, шутил, немного бесновался, но всё было пропитано… чем-то не таким. Прохор не мог сказать точно, что поменялось, но точно было что-то не то в этих движениях! Будто это было неискренне, слишком вымученно, хотя на вид это не бросалось. Но ощущалось внутренне. К тому же Слава перестал подходить к нему по поводу домашнего задания. И вот это уже было очень странно. Да, и вообще как будто пытался снизить взаимодействия до минимума. И Прохор не понимал, что происходит? В чём он так провинился, что теперь Слава попросту избегает его? Он же вёл себя, как обычно, пытался со всеми поговорить и всем уделить достаточно времени, насколько это возможно с его загрузкой в университете. Что тогда не так? И когда он пришёл чуть пораньше домой и нашёл Славу сидящим на полу балкона, то вопросов только прибавилось. Дарья ещё была в школе, поэтому он решил выяснить всё здесь и сейчас. — Что ты тут делаешь? — Прохор присел перед ним на корточки. Слава лишь сильнее прижал к себе колени, обхватывая их руками. Он не выглядел грустным и беспомощным, как в ту ночь, но и не выглядел виноватым, как когда перепил. Он просто был странным. Каким-то не таким. Но Прохор не мог сказать, в чем проблема. — Я ужасный человек, — это был не вопрос, а утверждение. — Что? Нет, ты хорош- — Не перебивай, — строго сказал Слава. — Я пообещал матери, что буду лучше, что буду добрее к людям, буду им помогать. А в итоге, всё вышло не так. Из-за просто моего эгоизма Дарье пришлось ещё несколько месяцев жить дома, хотя если бы я тогда не влез в разговор, если бы я не ставил свои ежесекундные хотелки выше других, то всё могло быть лучше для неё. А я просто взял и отобрал у неё эту возможность. И вот результат… Прохор взял его за руку и хотел сказать что-то, но тот продолжил: — И, наверное, финальный гвоздь в гроб моей якобы «хорошести» — это зависть. Я завидовал Дарье, когда ещё не знал ничего, что ты уделяешь ей больше внимания. И где-то на подсознании я понимал, что ты уделяешь нам одинаковое количество времени, но… всё равно было неприятно. Не знаю почему. Может, я просто вспоминаю опыт с Александром? Но это же совсем другое… Какой я гнилой человек, я… — Слав, — он посмотрел ему в глаза, — здесь нет твоей вины. — Но если бы я не сказал тебе ничего, то Дарья бы уже жила у тебя и у неё не было этого синяка. Да и других побоев, — быстро выпалил тот. — Я тебя не перебивал, и давай ты тоже, — Прохор вздохнул, даже не зная, с чего начать. В последнее время он только и делает, что пытается как-то утешить детей. Нет, он, конечно, сам на это подписался, но уж слишком выматывало каждый раз искать подходящие слова. — Твоё стремление к помощи, к доброте к окружающим — это, конечно, хорошо. Но люди не бывают полностью идеальными. Все совершают ошибки и это нормально. Главное — это осознавать их. — Но от этой ошибки пострадала Дарья! И это… — Не ты ли говорил Богдану, что нет смысла корить себя в ошибках? — хмыкнул Прохор. — Что, легче давать советы, чем им следовать? Слава удивленно приподнял брови, а потом смутился, ковыряя заусенец на пальце. — Ну, да, получается… — А насчёт твоих рассуждений про то, что если бы, да кабы: никто не знает, что было бы в итоге. Может, Дарья бы не согласилась, может, с тобой что-нибудь произошло. Прошлого уже не вернуть, поэтому не смысла по этому так сильно переживать. И если что-то не устраивает, то надо менять это в настоящем, если ещё есть возможность. — Дарье объективно была помощь нужнее, чем мне. Я спокойно могу жить с отцом, не опасаясь за свою жизнь, а она — нет, — он замолчал. А после приподнял голову и с оживлением сказал, — может, я лучше вернусь домой и не буду мешать вам? — Слава, нет! — быстро возразил Прохор. И пытался придумать причины, почему нет то. Потому что кроме: «я к тебе очень сильно привязался и очень сильно люблю, практически, как своего сына, пожалуйста, останься», не было. И ещё аргумент, что отец Славы присылал каждый месяц небольшую сумму денег, которая существенно помогала. Но это выглядело слишком цинично. — Ты же сам говорил, что тебе неуютно в квартире, которая напоминает о матери. И ещё по соседству с бесчувственным отцом. — Да, но это можно стерпеть. Ничего страшного не случится. И разве это не будет исправлением той ошибки? Прохор молчал, не зная, что ответить. Он сжал губы в некой безысходности, ведь доводы Славы звучали разумны. Да и это было лучшее решение, ведь жить втроём в маленькой тесной квартирке было тяжело. Но он не хотел отпускать его. — Слава, я хочу, чтоб ты остался. Я, — он запнулся. Ему всегда было сложно говорить, что он чувствует. Казалось, что это было излишне, слишком по-девчачьи, что ли. — Я очень привязался к тебе. Слава явно не это ожидал услышать. Но виду не показал, лишь тихо произнёс: — Хорошо. Прохор сгрёб его в объятия, надеясь, что хотя бы так до него всё дойдёт. Изменения дальше и вправду последовали. По крайней мере, пропала эта гнетущая атмосфера и ощущение напряженности, будто вот-вот неминуемо произойдёт что-то ужасное. Он был рад, что не вылилось в очередную ссору, потому что он просто хотел стабильности. Хоть какой-то. Слава стал намного лучше вести себя по отношению к Дарье. Он, конечно, и раньше хорошо относился к ней, но теперь делал свои обязанности сам, а не перекидывал их на неё. Да и недавно дал Прохору деньги, чтоб тот купил Дарье что-нибудь из одежды, ведь «У неё же совсем ничего нет! В одном и том же ходит». Прохор поддерживал аскетизм в одежде, но и он понимал, что хотя бы новые кеды ей бы следовало прикупить. Но она стала отпираться: — Мне ничего не надо! И не надо такие большие суммы на меня тратить. Прохор подумал, что пару тысяч на обувь — это не такая уж и большая сумма. — Дарья, они же совсем разваливаются. Ну, посмотри, — он приподнял кеды, показывая, что подошва уже отходит. — Нормально. Если подклеить, то нормально будет. К тому же скоро высохнут лужи, и в них можно будет нормально ходить. Тогда Прохор решил действовать бескомпромиссно: — Либо ты соглашаешься на то, чтобы поехать со мной покупать кеды. Либо я всё равно покупаю кеды, но какие уже мне захочется, и ты будешь их носить. Дарья возмущённо нахмурилась, но всё же согласилась. Когда Прохор ходил с ней по магазинам, то ощущал себя довольно странно. Большинство людей считало их за отца и дочь, или же за брата и сестру. И ему это было даже приятно. На удивление. «У меня точно должны быть дети», — думал он, пока Дарья примеряла обувь, — «и, возможно, несколько». И тогда вторая мысль прилетела ему вдогонку: «А разве это не дети?». «Ну, явно не твои». Дарья же неловко кашляла, когда их в очередной раз путали, но никогда не поправляла, видимо, считая, что лучше уж отец и дочь, чем их странная и запутанная история. Дарья всё время старалась выбрать что дешевле. И он обычно сам так делал, не понимая, зачем переплачивать. Но она брала уж слишком дешевые и низкого качества обувь. Да и Прохор хотел её побаловать. Поэтому пытался предлагать ей хотя бы из средней ценовой категории. В итоге они еле как выбрали кеды, да в придачу купили ещё и кофту. Дарья была резко против, говоря, что так они не договаривались, а он отвечал, что деньги его, поэтому имеет право тратить их, как хочет. И у неё закончились аргументы. Он надеялся, что у него получится приучить её принимать помощь и подарки. Но он чувствовал, что Дарья всё равно остаётся к нему холодна. Она благодарит, ведёт себя вежливо и даже может посмеяться вместе с ним, но будто выдерживает определённую дистанцию, словно у неё в голове есть линия, которую вот никак нельзя пересекать. И это было печально. Потому что Прохор был не против сближения, в конце концов, вместе живут. Со Славой было как-то легче, тот сам начал липнуть. А вот с ней он не знал, что делать. И ему казалось, не узнает никогда, ибо, сколько внимания, сколько ласки он к ней не проявлял, ничего не получалось. Дарья будто опасалась чего-то, поэтому не решалась подпускать его к себе. И он в дальнейшем в этом убедился. Тогда они сидели все втроём на кухне и обедали. Прохор уж не помнил, почему он заспорил со Славой, но ему причина казалось очень важной. То ли поведение того на репетициях, то ли употребление энергетиков в слишком большом количестве. Но Слава парировал все его аргументами фразами: «опять ты за старое», «да тебя это вообще не должно волновать» (а за это было обидно), «бе-бе-бе, ты просто старый дед, ничего не понимаешь». — Почему это меня не должно волновать, я просто волнуюсь за тебя! — Ну, и волнуйся, но я волен делать всё, что пожелаю, — фыркал Слава. — Что пожелаешь, но без вреда окружающим или самому себе. А это ой, как вредит твоему организму. — И что? Я сам это выбрал и сам несу ответственность, хватит уже. — Но ты живёшь у меня, а зна… — Как будто я стал твоей собственностью, если живу у тебя. В общем, они перекидывались бессмысленными предложениями, пытаясь доказать, что именно он прав. Но получалось не очень, каждый был слишком упёрт. К тому же, Прохора раздражало, что Слава, будто не вынес никаких уроков из их прошлого конфликта зимой, и продолжал опять говорить те же слова. Когда тот начал говорить эмоциональнее, то Прохор невольно и сам повысил голос на пару тонов. Это получилось совсем неосознанно, будто по какому-то рефлексу. Но теперь их ссора была больше готова на перебранку. Не хватало только битой посуды. А Дарья сидела рядом и всеми силами пыталась вжаться в стул и слиться с ним. Её взгляд скользил от одного к другому, но долго ни на ком не задерживался, словно она старалась быстро просмотреть что-то. Ложка давно была оставлена в тарелке с остывающим супом. На лице у Дарьи был страх. Она будто была отрешена, погружена во что-то. Но после она закрыла руками уши, зажмуриваясь, стараясь ничего не видеть и не слышать. Прохор заметил это. И он испугался. Сам не зная чего. Его сердце заколотилось быстрее. Он взмахнул рукой, пытаясь остановить поток речи Славы и привлечь его внимание к Дарье. Тот замолк и с большой тревогой глядел на неё. И кинулся к ней, аккуратно обнимая за плечи. — Что случилось? — спросил Слава. Дарья ничего не ответила, лишь испуганно хлопая глазами, и медленно переводила взгляд с Прохора на Славу. При этом на Прохора она смотрела быстро, исподтишка, а на Славе останавливалась, пытаясь что-то разглядеть. Или ища поддержку. — Пойдём, пойдём, — тот аккуратно приподнял её и повёл в зал. — Тш, тш. Прохор остался один. Он чувствовал себя виноватым. Ужасно. Не надо было начинать это. Не надо было продолжать отвечать Славе, подливая лишь масла в огонь. Ещё и кричать. Он прикусил губу. Почему у него так не ладиться с детьми? Со Славой постоянно какие-то конфликты, теперь вот Дарью напугал. Только даже не совсем до конца понятно чем. Но в принципе, ему и не нужен был ответ. Он уже сам предположил. Неужели они ей напомнили родителей? Наверное, это последнее, на кого Прохор хотел быть похож. Надо было извиниться. И объясниться. И вообще успокоить её. Он прошёл в зал, выглядывая из-за стены. Дарья и Слава сидели рядом на диване. Последний, заметив его, махнул рукой, мол, уходи. И Прохор послушался его, решив, что Слава справится куда лучше его. Он сел на табуретку в кухне и начал тщательно вслушиваться. Хоть стояла тишина, но тяжело было услышать хоть что-то сквозь его бешеное биение сердца. Он ужасно тревожился, заламывая пальцы, хрустя ими. Он столько старался, чтобы стать ближе к Дарье, а в итоге он ощущал, как всё порушилось этой ссорой. Какая-то его часть, наверное, более инфантильная, говорила, что нет, ещё всё можно исправить. Но более здравая говорила: «Это пиздец». Да, именно так. В зале послышалось шуршание. — Всё хорошо, Дарья, всё хорошо, — доносился ласковый голос Славы. Наверняка, тот поглаживал её или держал за руку. — Я знаю, — с лёгкой задержкой ответила она. — Просто… это… Она так и не договорила. Раздался скрип дивана, похоже, Слава подсел поближе. Или наоборот. — Хочешь об этом поговорить? — Нет, — тихо проскулила она. — Хорошо. Хотя, я считаю, что следует говорить о своих чувствах, но понимаю, как это сложно, — он замолчал. Прохора напрягали длинные паузы, он оставался тогда совсем в неведении, что происходит в соседней комнате. И от этого он сильнее нервничал. — Мы с Прохором не хотели тебя так пугать. Мы просто дураки. Особенно Прохор. Но у нас не было намерений разругаться совсем. Просто вышло недопонимание. — Я понимаю. Но… это мне так напомнило ссоры родителей. Как они выпивали, так постоянно начинали друг другу за что-то предъявлять. С поводом и без. В смысле!.. Я не то хотела сказать… — Всё хорошо. В этом нет ничего постыдного. Ты не виновата в этом, тебе просто не повезло. И мне жаль, что так случилось, — Слава и сам начал запинаться, с трудом подбирая слова. Он часто вздыхал, набирая полную грудь воздуха. — Ты не заслуживаешь такого. — А разве кто-то заслуживает? Повисла тишина. Прохор не мог больше сидеть на месте. Он чувствовал, что должен быть там, должен успокаивать Дарью, а не прятаться тут, как какой-то пристыженный ребёнок. Но когда он поднялся с табуретки, то услышал вкрадчивые слова Славы: — Ты так тихо плачешь. Почти не слышно. Дарья плакала? Всё это время она плакала, а он отсиживался тут. В груди что-то сжалось. Нет, так дело не пойдёт. Он должен успокаивать её вместе со Славой. И зачем он вообще послушал того? — Я боюсь, что Прохор услышит. Он замер на месте после этих слов, хотя секунду назад уже был готов сорваться с места. Она его боится? Он опустил напряженные плечи, чувствуя, как что-то рухнуло внутри. Чёрт. Всё это время он поступал неправильно, да? Всё это время она, наверное, боялась его, а он даже не знал. А Прохор хотел всего лишь защитить её от родителей, сделать так, чтобы она в безопасности. Но не получилось. Он не справился. — Почему ты этого боишься? — спросил Слава. — Он рассердиться. — Почему? — Ну, отец всегда на меня сердился, когда я мешала ему или была слишком шумной. Слёзы в это число тоже входили. И Прохору, может, тоже не понравится. Ведь он всё мне даёт и жильё, и еду, а я в слёзы. — Но Прохор не такой, как твой отец, — он произнёс это одновременно с лаской, но при этом с твёрдостью в голосе, будто стараясь вбить это в голову, как можно, сильнее. — Он бы тебя успокоил. Он всегда меня успокаивает, когда я плачу. Наверное, у него получается даже лучше, чем у меня… — Ты плакал? — Конечно. Все люди плачут. — Наверное… — неопределённо пробормотала она. — Дарья, то, как к тебе относились родители — не значит, что так будут относиться и всё остальные люди. Напротив, в мире не без добрых людей. Надо только приглядеться. — Я знаю, — она рвано вдохнула воздух, — я знаю. Но просто мне кажется, это уже так глубоко засело внутри меня. И куда бы я ни убежала, насколько далеко, кусочек родителей всегда будет со мной. И все будут догадываться, что со мной что-то не так. Точнее, с моей семьёй. И мне от этого никогда не отмыться. Я просто надеюсь, что я хотя бы не пойду по пути родителей. Я не хочу… я хочу просто никогда больше не вспоминать об этом, — она всхлипнула, впервые за всех разговор. — Но при этом я же не могу их бросить. Они мои родители, и они многое для меня сделали. Я люблю их в какой-то степени. Даже несмотря на то, что они пьют. Они же хорошие. — Возможно и так, Дарья. Но сейчас они приносят тебя лишь боль. И не только моральную. И это нельзя терпеть ни при какой любви. Нужно бежать. — Но это же эгоизм… — Здоровый эгоизм, — поправил Слава. — Я уверен, что если ты сумеешь от них дистанцироваться, то всё у тебя сложится. У тебя и сейчас хорошо получается. Всё будет хорошо. — Наверное… Прохор остановился в дверном проёме, не зная, может ли он зайти. С одной стороны нестерпимо хотелось обнять Дарью, утешить, успокоить, так же сказать, что всё будет хорошо. С другой, он боялся, что опять всё испортит. Он уже сомневался, что обладал нужными умениями для воспитания детей. Казалось, он не знал ничего и делал только хуже. Слава, как и ожидалось, сидел совсем рядом с Дарьей, вытирая одной рукой ей слёзы, другой держа её за руку, аккуратно поглаживая ладонь большим пальцем. Она не замечала Прохора, видимо обзор ей преграждал Слава. Зато вот последний будто почувствовал его присутствие и кивнул, разрешая войти. Прохор медленно прошёлся по паркету, словно боялся лишним звуком всё испортить. А после аккуратно сел на край дивана, замирая. Рот приоткрылся в попытках сказать, хоть что-нибудь, но в голове было пусто, как и на языке. Он просто перекинулся взглядом с Дарьей, что не испугалась его. Или хотя бы сделала вид. У неё по щёкам стекали слёзы, оставляя соленые дорожки, нос немного покраснел, да и глаза припухли. Но она до сих пор не издавала ни звука. И это напрягало. Слава сгрёб в объятия Дарью. Прохор обнял их двоих, прижимая к себе. Вначале Дарья напряглась, словно ожидала чего-то плохого, но после совсем расслабилась и обмякла у него в руках. И вскоре послышались громкие всхлипывания и истеричное хватание ртом воздуха. Она задергалась, спина немного приподнималась на вздохе и сильно опускалась на выдохе. Прохор ласково поглаживал её. Он ничего не говорил. Ведь здесь слова были излишне. Они бы сбили ту доверительную и немного таинственную атмосферу, которой была наполнена вся комната. Он ощущал, на удивление, неизмеримое спокойствие. Он чувствовал, что всё хорошо. Возможно, ему предстоит много работы с тем, чтобы Дарья позабыла о прошлом, чтобы без страха могла идти в будущем. Но он верил, что справится. Возможно, этому способствовали их общие объятия, в которых было тепло и уютно. После всего произошедшего Слава немного смущенный и взволнованный подошёл к нему и сказал: — Я хочу быть психологом. — Хорошо. — Ты что не будешь гундеть, что это вообще не профессия и никому не нужны психологи? — удивился он. — И что раньше без них прекрасно справлялись? — Я не настолько старый, чтобы так думать. К тому же, это твой выбор. — Хм, ну, да… — как-то неопределённо протянул Слава. — Стоп, это че, ты даже Горбачева не застал? — Нет, конечно! — возмущенно фыркнул Прохор. — Мне не тридцать лет же. — Же-е-есть. — Но психолог — это и вправду подходящая для тебя профессия. Ты отлично успокоил Дарью. — Хе-хе-хе, я знаю! И сделал это между прочим, куда лучше тебя. — Ты даже не дал мне шанса! — Потому что ты всё равно не смог бы! Признай это. — Ладно, ладно, — согласился Прохор. Медленно наступала весна, беря бразды правления в свои руки. Распускались почки, выпуская наружу яркие изумрудные листья. Алмазные ручейки витиеватыми змейками мчались по улице, иногда уводя за собой бумажные кораблики, что быстро тонули в них. Из-под снега выглядывала молодая травка, переливаясь насыщенным зелёным цветом. Значительно потеплело, что многие скидывали зимние пуховики, одеваясь во что-то лёгкое, а некоторые ходили и вовсе без курток. Слава тоже так делал, а потом приходил домой и жаловался, как он ужасно замёрз. Когда Прохор предлагал одеваться теплее, то тот лишь фыркал и говорил: «Не, не хочу». Зачем тогда жаловаться? Дарья начала усиленно готовиться к экзаменам, иногда засиживаясь допоздна. Она постоянно что-то учила, что-то делала, что-то повторяла даже когда мыла полы или посуду. Прохору казалось, что она переусердствует такими темпами. Это же обычные экзамены после девятого класса, они не такие сложные. То же самое думал и Слава. — Да не переживай ты так, легко можно будет в туалете списать, — отмахивался он рукой. — На математике буквально на подоконнике лежали ответы. — А что, если не будет? — возражала Дарья. — Мне нужна пять. — Да у тебя и так все пять в аттестате. Если четыре будет на экзамене, то не так страшно, всё равно пять выйдет. — Лучше перестраховаться. Никто не мог её переубедить. Она продолжила много заниматься. И Прохор пытался ей помочь, как минимум, снижая нагрузку в домашних делах, чтобы она не так много напрягалась, и у неё было свободное время. В итоге она тратила это время на учёбу, ещё больше погружая себя в ней. Становилось всё теплее. Рано начали цвести золотистые одуванчики и будто образовывали в траве скопления маленьких солнц. Лужи и грязь, оставшиеся от таяния снега, высохли. Всё дышало весной. И в один из апрельских дней Слава сказал ему: — Тут скоро это… как правильно сказать-то? Годовщина смерти матери. Сходишь со мной на кладбище? Разве он мог отказать? Поэтому через несколько дней они отправились на кладбище, перед этим заглянув в магазин, чтобы прикупить конфет. Прохор удивился, что Слава пытается соблюдать традиции, ведь от него ожидаешь это в последнюю очередь. Но тот сказал: «Мало ли, вдруг всё это реально существует? Не хочу разочаровывать маму». Прохор решил не спорить. Кладбище было огромным. Сотни, если не тысячи могил разной степени заброшенности. Они шли по основной асфальтированной дороге. И Прохор всецело полагался на Славу, ведь до этого никогда не бывал здесь. А тот шёл немного неуверенно, постоянно осматриваясь вокруг, иногда даже останавливаясь, пытаясь что-то понять. — Я не был здесь, наверное, года два, — сказал он. — Или даже три? Да, наверное, три. Я лишь пришёл на сорок дней. И всё больше не ходил. Прохор решил не спрашивать: «почему?». — Наверное, это плохо, — произнёс Слава. — Надо было её посещать. — Не думаю, что ей так критично, чтоб ты приходил. Тем более, если тебе приносило бы мучения. — Возможно. Стой, погоди, тут налево. Они свернули, проходя уже по земляной тропинке. Длинная трава и сорняки цеплялись за штанину, а ветки деревьев и кустов неприятно били по лицу. Прохор глядел на могилы с лёгким ужасом, особенно когда видел совсем молодых. Даже младше него. От этого пробегали лёгкие мурашки. Он же тоже в любую минуту оказаться на их месте. И будет ли его кто-то навещать? Или могила останется заброшенной, и только проходящие мимо люди будут сочувственно глядеть на покосившийся крест? Слава водил его кругами, говоря, что вот-вот, оно уже рядом, уже близко, где-то здесь. Но что-то никак не мог найти. Прохору казалось, что они уже обошли весь этот небольшой клочок. Но тот неожиданно остановился. — Вот она… Они остановились возле чёрного креста из металла, который был украшен всякими ажурными узорами. На табличке было выгравировано «Украинцева Мария Николаевна», а снизу годы жизни. Ей было тридцать девять лет. Всего лишь тридцать девять лет. Слишком рано. А разве бывает момент, когда не рано? На фотографии была миловидная девушка с лёгкими морщинами под глазами. Но в целом лицо было подтянуто. Крупные кудрявые локоны обрамляли его, падая на плечи. Подбородок был аккуратным и маленьким, но не острым, более сглаженный. Нос был точно такой же, как у Славы, прямой, но чуть вздёрнутый на конце. И глаза точно такие же карие с лёгкой весёлой искрой, спрятанной где-то в глубине. Но улыбка была ужасно похожа на Славину. Широкая сияющая и главное счастливая. — Красивая, да? — спросил Слава, заметив длительный взгляд Прохора на фотографии. — Она здесь ещё молодая, относительно. Мне, наверное, тогда лет восемь было. Но вот обстановка самой могилы удручала. Всё поросло сорняками, виднелись какие-то обертки, видимо принесенные ветром с других участков. Рядом стоял муравейник, и его жители бегали туда-сюда, образовывая целую линию из себя. — Чёрт, неужели отец хотя бы не удосужился убираться здесь время от времени? Неужели никто тебя не посещал с того раза? — уже более обеспокоенно говорил Слава. — Надо было взять перчатки. — Да ладно. И без лишних слов наклонился, начиная выдергивать траву. Прохор присоединился к нему, садясь на корточки. Без перчаток было не так легко выдергивать сорняки, рука вечно соскальзывала со стебля. Но в принципе было терпимо. Прохору вообще не приходилось особо напрягаться, чтобы выдернуть, даже с большими и длинными корнями, что особенно впивались в землю, иногда переплетаясь и с другими. А вот Славе приходилось корячиться над ними, пытаясь дергать из-за всех сил, и в итоге он всё равно отрывал их без корня. Так они через некоторое время очистили практически всю территорию возле могилы. Муравейник решили не трогать, слишком уж по-варварски это было. Слава выглядел взволнованным, одёргивал рукав, косился на него, то на крест и поджимал губу. Прохор понял, что его следует оставить одного, пускай расскажет все, что хочет матери. Или поплачет. Второе было более вероятным. — Я пойду, поищу мусорку, — сказал он, беря в охапку вырванные сорняки. Слава лишь кивнул, даже не смотря в его сторону. Прохор пошёл вдоль дороги, надеясь, что не потеряется. Он довольно быстро нашёл зелёный контейнер и закинул туда сорняки. И решил, что следует постоять ещё. Не возвращаться слишком рано. И будь он курильщиком, то определённо закурил, чтобы скоротать время, но нет, он просто доставал телефон, отсчитывая минуты. Наверное, семь минут будет самое то. Подождав, он вернулся и ожидал увидеть заплаканного или, как минимум, печального Славу, но нет. Тот был радостен. Возможно, даже чересчур для такого места как кладбище. Заслышав его шаги, Слава обернулся. — О, ты что-то долго. Ну, да, ладно, — и вновь посмотрел на крест. Прохор был рад, что тот не рыдает. Но одновременно его и настораживала эта улыбка. «Может просто рад, что посетил, наконец, могилу матери?», — думал он, — «нет, это такая себе причина для радости». А Слава тем временем протирал рукавом портрет. И тот стал намного ярче, когда с него смахнули слой пыли. — Вот так, — произнёс он и замер. — А как ты думаешь: мама злиться на меня за то, что я сбежал от отца? И что у меня такие с ним отношения? — Не думаю, что она злиться. Зачем ей это? Главное, чтобы ты был счастлив, разве не так? А с кем это уже не так важно. — Но она всегда пыталась примирить меня с отцом. Ну, не то, что примирить, а хотя бы подружить. Но выходило так себе, — он замолчал на несколько секунд. — А может, я должен был остаться с отцом и пытаться наладить с ним отношения? Может, этого хотела мама? — Наверное, она просто пыталась сделать для вас обоих, как лучше, считая, что именно это принесёт вам счастья, — немного подумав, ответил Прохор. Каждый раз, когда тема заходила о матери Славы, он чувствовал, как ходит по тонкому льду. Он боялся, что одно лишнее слово заденет того или тот разревётся. — Она просто хочет, чтоб ты был счастлив. — Да, — твёрдо ответил Слава. — Учитывая, что у меня и так хорошие отношения с отцом. С отцом-Прохором! — воскликнул он, хитро улыбаясь. — А? — вначале не понял он. А потом понял. И покраснел, отворачиваясь и прикрывая лицо руками. Как школьница. Он чувствовал, как горят его щёки. Это было чересчур смущающее. Почему Слава это сказал? Он в правду так считает? Или просто пошутил? Чёрт, почему тот такой непонятный. — Ой, про конфеты чуть не забыл! Давай их сюда, — он забрал у Прохора, что всё ещё пытался осознать, пакет с конфетами и высыпал содержимое на могилу. — Надо было ещё венок или цветы какие-нибудь искусственные купить. Но ты уж прости, мам, но я живу с бедным, голодным и нищим студентом. Так что без цветов, — он потёр руки об штанины. — Ну, что, пойдём? — Ага, — пространно ответил Прохор. Отец. Он отец. Это звучало странно. Но при этом ему нравилось. Хотя он думал, что станет им ближе к тридцати. А что если Слава просто пошутил? А Прохор уже начал искать какой-то глубинный смысл и думать, что его, можно сказать, воспитание не прошло даром. Да, скорее всего так и было. Слава никогда бы не сказал это всерьёз, разве что в шутку. — Эй, ты чего так загрузился? — спросил тот, когда они пробирались снова сквозь травяные заросли. — Да, так. Не важно, — отмахнулся Прохор. И всю дорогу домой они шли в тишине, каждый думая о своём.

***

Практически в конце учебного года, Дарья заявила: — Когда я поступлю в колледж, то съеду от вас. Её голос был наполнен решительностью и твёрдостью. Она глянула сощуренными глазами на Прохора, который от такой новости, чуть не поперхнулся чаем. — Почему? — спросил он растеряно. — Зачем? — Я вас обоих стесняю. К тому же, я не хочу, чтобы вы, — она тут же поправила себя, — ты спал здесь на кухне. Это же неудобно. Поэтому я съеду. — Нет, нет, ты нас не стесняешь. Да и мне не так тяжело спать здесь. — Не ври. Я всё уже решила. Летом я найду себе подработку, накоплю немного про запас денег. Потом поступлю в колледж, сниму в квартиру, и дальше буду работать. — Ты же понимаешь, что это будет очень тяжело? Ты уверена, что в столь юном возрасте вынесешь это? — Это всё равно лучше, чем жить у родителей. — Оставайся здесь. Ты мне, как и Славе, как родная. — Хорошо, — тяжело вздохнула она. И Прохор думал, что смог убедить её остаться здесь. Он уже почувствовал легкую радость, клокочущую в груди. — А если я скажу, что это мне неудобно жить с вами в одной квартире? Он моргнул. И ещё раз. Чёрт, а вот это уже звучало как аргумент. Но он так не хотел, чтобы она уезжала, тем более, чтобы снимала квартиру самостоятельно. А что если с ней что-нибудь случится? Или она не вывезет одновременно работать (ибо это хорошо придётся зарабатывать, чтобы снимать хоть какой-то угол, так ещё и иметь деньги на еду) и учиться? И в итоге будет нервный срыв, эмоциональное выгорание и все остальные последствия? Но не может же он её удерживать. И не может давать деньги, чтобы хоть как-то снизить ей нагрузку. Просить у Славы? Но его отец явно будет не готов ещё сильнее повышать сумму. Чёрт, что же делать? Прохор сложил руку в замок, нахмуриваясь. На лбу между бровями появилась большая темная складка, что отягощала его лицо. Отличным вариантом было бы общежитие. Но ей его не дадут, ведь она в городе живёт. А что если?.. — Как тебе идея, чтобы прописать тебя в области и тем самым обеспечить тебе место в общежитие? — спросил он, сверкая взглядом. — Это как? — она недоверчиво опустила брови. — У меня есть бабушка в деревне, думаю, она не будет против, если мы пропишем тебя в её доме. А потом просто попросим у колледжа общежитие. М? — он самодовольно хмыкнул. — Ну, если тебе несложно… — Главное, чтобы тебя это устраивало, Дарья. Она задумывалась, отводя взгляд. Наступила недолгая тишина, и Прохор уже извёлся, ожидая её ответа. — Да, хорошо, — кивнула Дарья. И это запустило длинный и утомительный процесс. Пока она сдавала экзамены, Прохору приходилось заниматься всеми документы, собирая их. Ещё пришлось встретиться с матерью Дарьи, чтобы получить разрешение на новую прописку. И это была довольно странная встреча. Это была отечная женщина с редкими волосами на голове, которые были небрежно уложены. От неё не воняло перегаром, и в принципе она не выглядела пьяной. И это было тем ещё облегчением. Хотя у неё судорожно тряслись руки, но она всячески старалась это скрыть, то складывая их вместе, то кладя куда-нибудь. — Так значит, она у вас жила всё это время? — спросила мать с надеждой. — Да, — немного смущённо ответил он, даже не зная, какой реакции ожидать. Вдруг накинется на него? — Ох, как хорошо! — облегченно выдохнула она. — Я-то уже думала, что она пошла по стопам Руслана. Ох, спасибо, господи, что всё обошлось. Прохор, конечно, не господь, но благодарность принял. — Так, значит, она тоже от вас съезжает? — спросила она. — Я всегда знала, что она самостоятельная девочка. — Просто скажите, вы согласны на это? — сказал он немного грубо, но времени разглагольствовать не было. Ему ещё многое надо было сделать за этот день. Мать Дарьи кивнула. В итоге нужный документ был подписан. Прохор даже договорился с бабушкой. Та вначале возникала, но узнав, что по факту никто не будет у неё жить и всё это фиктивно, то согласилась. Хотя всё равно причитала, что вот помрёт она и доля уйдет «какой-то девчонке», а не внукам. Всё в итоге получилось сделать быстро. Они съездили, всё оформили и вот у Дарьи был на руках паспорт с новой пропиской. Осталось только хорошо сдать экзамен и поступить в колледж. Но Прохор ни на секунду не сомневался, что это получится. Уж слишком долго и упорно она к этому готовилась. Только вот за всей этой беготней они забыли сказать Славе. И когда за ужином Прохор с Дарьей обсуждали некоторые детали, то тот, вскинув брови, спросил с лёгким наездом: — А куда это Дарья съезжает? — В общежитие, когда поступит, — не задумываясь, ответил Прохор. — В какое общежитие? — Слава быстро окинул их взглядом. — Почему вы мне ничего не сказали? И, вообще, я не согласен! — Слава, — предостерегающе произнёс он. — Нет, Дарья никуда не пойдёт! — Может, она сама будет решать, что она будет делать? — Вот именно, — немного насупившись, произнесла Дарья. — Но я не хочу, чтобы она уезжала! Нам же так хорошо было. И будет! Это ты сказал ей, чтобы она съезжала, да? — спросил он у Прохора. — Это её выбор. — Всё равно! — он повернулся к Дарье, — не уезжай никуда. Пожалуйста, — чуть ли не в слезах попросил он. — Мы же будем видеться, Слав. Я не в соседний город уезжаю. — Но ты уйдёшь и из театралки, и из квартиры. Мы будем не каждый день видеться! И, вообще, нам же так хорошо вместе! Почему? — Мне неудобно так жить, — сказала она. — Слишком тесно. — Ну, ладно, — Слава стушевался, услышав, что ей неприятно так. Но по итогу Слава всё равно ходил и дулся. В особенности на Прохора. Он говорил: «Зачем ты ей разрешил? Надо было включить своего внутреннего диктатора и запретит ей вообще куда-либо выходить! Почему мне ты можешь спокойно запрещать, а ей нет?». Прохор даже не хотел отвечать на этот детский лепет, но иногда говорил: «Ты же ценишь личную свободу и свободу выбора, так почему Дарье ты не даёшь этого?». Тогда Слава затыкался, но всё равно гневно фыркал и уходил. Но вскоре он отошёл. И стал обычным. Хотя всё равно не любил поднимать тему переезда Дарьи, видимо надеясь, что обойдётся и всё останется, как прежде. Прохор тоже на это надеялся, слишком уж больно было отпускать, считай, одну. Он понимал, что она справиться, она-то уж точно привыкла убираться и готовить, но всё равно в груди что-то болело, говоря, что всё будет плохо. Что именно плохо он не понимал, поэтому старался игнорировать это. И правильно делал. Нужно быть всё же рациональным. Экзамены, как и ожидалось, Дарья сдала на отлично. И как только началась подача документов, то отдала аттестат в колледж вместе с заявлением на общежитие. Теперь оставалось только ждать. И это были лучшие недели ожидания. По крайней мере, для Прохора. Они целыми днями чем-нибудь занимались, то смотрели фильм, то просто дурачились, то ездили в парк, смотреть на уточек (Слава чуть ли не пищал от радости, когда увидел их). Иногда они могли просто весь день проваляться дома, и это тоже было хорошо. Просто приятно было проводить время с Дарьей и Славой. Будто они и, правда, были его детьми. И они тоже были счастливы. Прохору даже в какой-то момент показалось, что ничего и не было страшного у них, ни отца алкоголика, ни смерти матери, ни слёз по ночам, ни синяков. Будто всегда было так весело. Но всему приходит конец. И это не стало исключением. Дарью зачислили. И она тут же начала паковать вещи. Прохор помогал ей, аккуратно складывая их. Хотя хотелось её задержать. Хотелось просто прижать к себе и не отпускать. Чтобы она никуда не уходила. Разве это обязательно? Разве ей не хорошо было все эти дни? Но Дарья была непреклонна, то ли ей реально было неуютно с ними жить, то ли она просто не хотела им мешать и желала жить самостоятельно. В любом случае было больно. Слава тоже был рядом и просто, молча, наблюдал за процессом. Он был слишком тихим. И грустным. Но всё же старался этого не показывать и постоянно натягивал улыбку, приподнимая голову. Если честно, то это не особо работало. Но никто ему и слова не сказал, похоже, занятые своими мыслями. У Дарьи тоже виднелся лёгкий оттенок грусти на лице. Её уголки губ были приспущены, брови при этом чуть-чуть склонены к переносице. Когда все вещи были сложены, она поднялась с пола и неловко встала, словно не зная, что ей делать. Прохор, собственно, тоже. Он никогда не прощался… вот так. Они прошли к входной двери, и тут-то Дарья обернулась и сказала: — Спасибо, Прохор. За всё, что ты сделал для меня. Мне кажется, ты немного перевыполнил преподавательский долг, но так, наверное, даже лучше для меня, — она хмыкнула. — Я всегда буду помнить твою помощь. И тебе, Слава, тоже спасибо. За то, что ты был рядом. — Почему ты так говоришь, как будто прощаешься навсегда? — неясно, то ли Слава решил пошутить, то ли говорил всерьёз. — Ой, извини. Слишком пафосную речь загнула, да? — Я буду скучать, — чуть ли не прохныкал он. — Да, ладно тебе, Слав. Они обнялись, и Слава долго не хотел отпускать её, хотя она давно уже перестала обнимать его. После Дарья глянула на Прохора. И он понял, что пришёл его черёд. Он нагнулся, чтобы обнять и прошептал ей на ухо: — Если что, то ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. — Я знаю. Они все втроём ещё долгое время смотрели друг на друга, пока Дарья, наконец, не произнесла: — Ну, пока. И вышла за дверь. Их осталось двое.