Игра на вылет

Глава 10.

      Было двенадцать часов и десять минут, когда Олег, как вкопанный, стоял на кухне, сопровождая взглядом нервно оборачивавшуюся секундную стрелку круглых настенных часов. Вокруг стояла тишина и только тикало. И тикало очень громко. Стрелка вспрыгнула на двенадцать, и он опустил взгляд на стол. На нем стояла гигантская ребристая тарелка борща, пряный свекольный аромат разносился по всему дому. Олег вожделенно втянул горячий имбирный пар и с любовью посмотрел на островок сметаны, плававший в центре, из-под него выглядывал жир на куске говядины, горой возвышался поджаренный помидор. На ломте ржаного хлеба, разленившись, лежал блестящий, обтертый давленым чесноком шмат сала.       За десять минут Олег управился с борщом в объеме двух порций, жадно обсосал ложку, выпил кружку квасу, вычистил зубы, чтоб перебить чесночный запах, и для верности сполоснул рот рюмкой коньяка. В еловом шкафу редкими ровными стопками лежала одежда, ожидая своего часа. «Ба!» — мешалось у него в голове, — «да иду ведь на похороны, а собираюсь, как на свидание. Классика? Ну да, не стоит блистать на похоронах, разве что, если не в твою честь праздник». Надушившись, он выскочил из дома, захватив купленные прошлым вечером фиолетовые и желтые гвоздики.       Синяя тойота покорно ожидала хозяина под окном. Он бережно уложил цветы на заднее сидение, вновь взглянул на часы, хлопнул дверью и бросился за руль. Ночью слегка моросило, асфальт чернел, но воздух оставался сухим и теплым, что было аж трудно дышать. Олег прибавил газ, и встречный ветер приятной волной окатил салон, встрепенув лежавшие впереди бумаги. Глоток живого воздуха вернул его в действительность. Олег выбрал себе занятие на дорогу и стал считать алюминиевые банки из-под газировки, валявшиеся по обочине, но через пять минут сбился. В его голове зароились мысли. Он думал, нужен ли ему будет в такую жару пиджак, когда он вернется домой и как допроведет время; думал о происходящем вокруг, о людях, в конце концов, о своей гражданской роли в жизни города. Он думал о многом, но мысли его, даже обдуваемые свежим ветром, окончательно спутались, и он решил ни о чем не думать. Банки на дороге вновь приковали его внимание.       Площадь была придавлена траурным покрывалом: саранки на клумбах помрачнели и посерели, как сереет цветная бумага, охваченная огнем; тонкий ветерок что-то нашептывал кронам лип, вытянувшихся гитарными струнами, но и они, казалось, склонили свои головы. Скорбные ромашки, кровавые розы, множество гвоздик — лиловых, красных, белых — лежали у постамента.       Вид мэрии оставлял еще более гнетущее впечатление. Напускной мрак черного флага закупоривал все щели и зазоры между плиткой, даже солнечный свет будто не проходил через прильнувшую к окнам темную пелену. На первом этаже стояли три портрета с несметным множеством цветов в вазах; у Селезнева стояли новые цветы и их стало больше, нежели вчера.       С остановкой минутной стрелки на двенадцати Олег вошел в зал, где уже сидели восемь человек, все в черном, туча, собравшаяся перед ним, все до ужаса бледные, среди гробовой тишины. Его прозрачных шагов никто не услышал и не обернулся. У Валерии Михайловны дрожали руки, в которых она держала, терзая, носовой платок. Глаза — красные, уставшие. Смутная догадка поразила его, когда он не досчитался Тихомировой, но этого не могло быть.       — А… Олег Фёдорович, — предельно рассеянно сказал Ковалёв, — вот и вы. Да, проходите, — он прошел, — Софья Павловна умерла этой ночью.       Валентина уткнулась в платок и затряслась, Аркадий Егорович закачался, закрыв лицо руками, а Валерия Михайловна нервно вытерла глаза и неожиданно для самой себя громко высморкалась.       — Что… — спросил он у кого-то.       Включился Сергей Константинович, прилипший к шторе, затемнявшей его привычно спокойное и отстраненное лицо:       — Она отравилась. Хотя, думаю, ее отравили. Через три часа начнут вскрытие, но, по первым признакам, цианид. Выпила — и упала замертво.       — Вам нужно осознавать, насколько это опасно, — Ковалёв говорил обеспокоенно, — все эти убийства, смерти. Это может стать дурной привычкой. Уверен, — он обвел глазами зал, вглядываясь каждому в глаза, — не все соблюдали комендантский час.       — Решения принимаются для общей безопасности, — сказал Зайцев, — вам это может нравиться, может не нравиться. Но действительность такова. Думаете, что ночная прогулка лично вам не навредит? Думайте. Но никто из сидящих здесь не свободен и не будет освобожден от подозрений.       — Разве что посмертно, черт возьми… — закончил Ковалёв.       Олега всего передернуло. Сергей Константинович добавил:       — Но я не думаю, что кого-либо интересует такая перспектива.       Все были напряженные, и лицом, и всем телом. Только Андрей оставался расслабленным. Он не выказывал ни единой эмоции ни движением скул, ни жестом, ни взглядом. Глаза его застыли в одной точке, где-то за Олегом — он даже обернулся, но там ничего, стоящего внимания, не было. Но Шаримов все думал о неведомых другим вещах, только изредка моргая. Вдруг он причмокнул губами, будто подул на что-то перед собой и вернулся в реальность, повернувшись к говорившему Ковалёву.       Олега заинтересовали его потайные мысли, с такой силой захватившие Андрея и столь же легко его покинувшие. И в то же время он сам не знал, о чем думает — собственные мысли разбежались по углам комнаты, обнажив зияющую пустоту, и только.       –… Остальное обсудим после, — продолжал свою пламенную речь Ковалёв. Он посмотрел на наручные часы, — а сейчас нам стоит выехать на кладбище. Сергей Константинович, отложим вопросы на потом?       — Думаю, не критично.       — Отлично, тогда пройдемте.       Олег вызвался подвезти кого-нибудь. К Зайцеву сели Грачёв и Суворова, Ковалёв забрал Никиту, а Валентина поехала с Семёном Макаровичем. Они остались вдвоем с Андреем.       Олег ожидал, что вот-вот сейчас, с минуты на минуту начнется допрос, но Андрей как в рот воды набрал. Они ехали, и слышался лишь гул мотора да звук отлетающего по сторонам придорожного мусора. Его было слышно особенно. Какие-то непонятные фантики, обертки, пакеты, то и дело норовили заскользнуть под колесо, а потом с глухим шлепком или отчаянным визгом вылететь обратно или куда-нибудь назад. Рассохшаяся грязь, крошки, мусор никогда прежде так не раздражали Олега. «Когда будут чистить дороги?!» — немая мысль, пустой безответный вопрос. Пыль от ехавшего впереди Зайцева поднялась тучей, и пришлось закрыть окно.       Тишина затихала. Возле больницы они свернули влево, потом направо. Устав от молчания, Олег заговорил:       — Похолодает, кажется. Как небо налилось-то, — он кивнул вперед: небо действительно темнело.       — Как раз в такую погоду хоронят, — согласился Андрей.       Разговор завязался.       — Журналистом быть, наверное, сложно? Смотреть-от на мир, ледяным взглядом, не допускать эмоций. Так ведь и с ума сойти не долго — особенно в таких обстоятельствах… гнетущих.       Андрей пожал плечами:       — Не сложнее, чем актером работать. А хорошим журналистом быть непросто, разумеется. Еще труднее честным быть.       — Честным всегда трудно, — парировал Олег, — творчество-то оно такое. Артист хорош, когда он только артист. А если не только, то… какое же тут творчество-то? А тогда — никто из нас не артист. Так ведь?       — Так ведь… А Софья Павловна? Или исключений нет?       Ну вот.       — Софа? Талантлива, да. Дурацкое-от я, конечно, дал определение! Но, — его голос притих, — фишка-то в чем — если ты пишешь, то ты только пишешь. Если ты играешь… на кларнете, то ты играешь на кларнете. Если ты в театре, то ты живешь в театре. И ты не позволишь себе играть или писать плохо. И ты не будешь участвовать в интригах — или руководить борделем. Мм?..       — Это плохим человека делает?       — Нет. Ни плохим, ни хорошим. Но вот быть артистом мешает и отнимает силы. И такой-от жизнью жить тяжеловато. Да и нет этой жизни. Чужой человек. А творчество — так, увлечение, игрушка.       Он замолк. Шаримов получил, что желал — Олег знал это точно. Говорить уже было не о чем, да и неуместно. Автомобиль завернул около серой пятиэтажки с осыпающейся, будто рваной облицовкой и остановился возле центрального входа на кладбище. Там уже стояли четыре машины и два пустых катафалка.       Кладбище занимало место большой площади на перекрестке. Вокруг росли невысокие дубы и клены. Невзрачная, неизвестного цвета ограда обвивала кладбище, большие чугунные ворота были единственным входом и выходом. Олег не любил и не понимал городских кладбищ — ни музейных московских и ленинградских, ни это Старое, хоть и выросшее на окраине, но обрамленное домами с живыми людьми. В его завещании значилось деревенское, в часе езды от Малининска, у родителей. Там все другое — и жизнь, и смерть, и воздух. Здесь, в спальном районе, в могильной тишине — городская суета. Там, в блестящей, запотевшей хрустальной вазочке на покрытом алью тяжелом столе — розовые апорты. На белой вязаной салфетке.       Они медленно прошли за ворота. В могильных рядах росли березки, на мокрых тропинках зеленела трава. Соседние могилы разительно отличались друг от друга: одни украшали живые и искусственные цветы, яркие, новые; на других цветы были вконец захиревшие, каменные плиты покосились набок, где-то мрамор вообще не устанавливали, и он лежал, с порезанной грязными потеками фотографией, краска с букв сшелушилась, а сам камень за ненадобностью треснул.       Впереди поднимался нелепый холм. Зимой не всякая машина смогла бы на него заехать, но здесь ходили пешком, — а так и вовсе пройти невозможно: на припорошенном снегом льду поскользнешься так, что чужая процессия превратится в собственную. На холме особенно много тополей, но за ним открывалось во всю площадь километровое поле, засеянное могилами, голое — дальше деревья начинались только за забором.       Левая сторона медленно и методично покрывалась еще не заполненными до предела рядами, как раз там и стояли, на табуретках, два закрытых гроба. На двух песочных кучах лежали два деревянных столбика — имена, даты. Парни из ритуальной службы молча уходили прочь, оставив покойников, на земле три лопаты, венки и желтые ленты; больше никого не было, только каркали вороны и слышалось хлюпанье собственных шагов.       За гробами, у изголовья, встал Ковалёв, остальные встали в ногах.       — А что… семей не будет? — задыхаясь, спросил Семён Макарович у Зайцева.       Тот покачал головой. Шевцов удивленно посмотрел вперед и поджал губы. Максим Сергеевич начал говорить.       «Боже, какой цинизм! — думал Олег, — просто не верится даже… Стоять-от здесь — перед телами — и… не верится аж… я будто стою в музее каком-нибудь… восковых! Мадам Тюссо! Все словно живые — но неживые будто. Разве так можно? Возле жертвы… Я слышал, конечно, что убийца возвращается к жертве. Но страшно, когда Ты возле убийцы… От-может, ты окажешься следующей жертвой? А? Разве не так все работает? Вся система. И жутко-то как. Не знаешь даже, страшнее что — не знать, кто убийца, или знать это… И страшно. Очень страшно. И чувство это — стоять возле гроба… закрытого… непонятное чувство. Ну, Василий Степанович — его знали все, старика. А говоря честно, если глянуть в паспорт, он и не был слишком меня старше-то. А Артем вообще молодой. И ушел!.. хотя, боюсь-от, правильнее сказать, что увели его… Боже, какой цинизм… он все говорит и говорит и не умолкает, ну-от откуда столько слов?! В театре монологи короче, а здесь-то? Ну да, ну да, — говори, пожалуйста! Ведь все тебя внимательно слушают, все прям жаждут знать, что же поведаешь ты им! Что? Большая утрата? Раны на сердце?! Всегда будем помнить?! Как же… видно по твоим глазкам… Не верю!»       Он одернулся и осмотрелся вокруг. Ему показалось, что последняя мысль вырвалась наружу, но никто даже не шелохнулся. Напротив, все стояли, как памятники, не шевелясь. Олег повернул голову. Как-то незаметно Семёну Макаровичу удалось выскользнуть назад, он стоял за спинами других и серьезно смотрел вниз. Олег сильнее наклонился назад, за плечо Валентины: в руках Шевцов держал листочек бумаги.       «Склерозник, — подумал Олег, — сам же начинал вести — забыл! Смешно…»       Семён Макарович скомкал листочек и убрал в карман, поднимая голову и оглядываясь по сторонам.       «А лицо будто напуганное. Забыл — немудрено… А ты говоришь еще?.. наконец-то.»       — …давайте почтим их память минутой молчания, — закончил Ковалёв.       Дождь будто бы и не собирался: подул ветер, воздух похолодел, хотя оставался летним, а тучи появились словно лишь для того, чтобы придавить гнетущее настроение, принапрячь шаткие нервы, затемнить небо. Галка пропорхала над могилами, закружилась и села на синюю железную скамейку. Она зарылась клювом в перья, что-то пощипала среди них и подняла голову. Посмотрев в одну сторону, в другую, она уставилась на гробы, что-то выразительно выкрикнула и улетела. С другой стороны парил жирный ворон. Он чрезвычайно отрешенно каркал, видимо о том, что воронья жизнь ему окончательно надоела. Широкие махи крыльев раскачивали воздух. Ворон качнул головой, будто желая сплюнуть, но продолжал лететь и каркать, выполняя свою воронью работу. Олег вздохнул и ощутил свежесть травы под ногами и неведомое прежде успокоение. От кладбищенской земли исходил запах жизни. Летали птицы, ползали гусеницы, пищали комары. Шелестела трава, плакали цветы, ревели деревья. Все жило, природа жила, мертвыми были только люди.       Минута закончилась. Максим Сергеевич подошел к гробу Селезнева и положил руку на крышку. Ленты продели через ручки, четверо мужчин опустили Селезнева, затем Артема. Ленты, падая на крышку глухо стукались, как камни. Каждый бросил по три горсти земли со словами «Спи спокойно». Через двадцать минут Олег, Андрей, Никита, Ковалёв и Зайцев закопали обе могилы, положили цветы, весом вбили столбики, на них оперли портреты. Василий Степанович Селезнев, годы жизни, сидел в кабинете, серьезно, напряженно глядя в камеру — могло показаться, что этот человек совсем не умеет улыбаться. Артем Викторович Осипов, годы жизни, напротив, во всю улыбался, светился, искрился, словно улыбаясь в последний раз.       Аркадий Егорович прошел вперед, оперся руками на оба памятника, недолго постоял, качнулся и, перекрестившись, ушел, не оглядываясь, прочь. Другие тоже стали уходить. Не сдвигался с места только Семён Макарович. Словно прикопанный стоял, внимательно всматриваясь в фотографию Селезнева. Олег обернулся к Грачёву и чуть подождал. Тот точно замерзшая статуя стоял недвижимо.       — Задумался о чем? — спросил, подойдя, Олег.       — Раздумался, — тряхнув головой, ответил Семён Макарович, — вернулся? Дурная примета.       — Тьфу на все несчастья!       Ничуть не удивляло, что все сбегали прочь — хотелось прикончить дежурный траур поскорее. Но вдруг вслед за исчезновением одной проблемы возникла, казалось из ниоткуда, другая — хотя, на самом деле, просто возвращалась старая. Снова желтые стены мэрии навалятся и вдавят тело в холодный плиточный пол. Все хотели уйти с кладбища, но обратно в блестящие залы не желал никто.       Андрей вновь превратился в молчаливого попутчика, они поехали в тишине. Хорошо было бы все обдумать, но ни толковая, ни бестолковая мысли не собирались посещать Олега. Мусор на дороге не привлекал внимания, просто бесил, как фоновый шум. Белый шум, как в телевизоре, но к нему со временем привыкаешь.       Они снова там сидели. Снова их было на одного меньше. Снова заговорил Ковалёв.       — Как я говорил, не все этой ночью соблюдали комендантский час. Нет, — он выставил вперед ладонь, останавливая негодования, — нет, это не голословные обвинения. Сергей Константинович любезно поделился со мной информацией. Кто-нибудь знает, где была убита Софья Павловна? Кто был рядом? Валерия Михайловна, надеюсь, вам не составит труда пересказать эту историю и нам?       — А не лучше… оставить это следствию?..       — Почему же? — Валентина перебила Шевцова, — никому это не навредит, правда ведь?       — Действительно, — согласилась Суворова и потянулась в карман, — если не возражаете.       Ни чьих возражений она дожидаться не стала и подожгла, зажав в зубах, сигарету. Она встала.       — Хотя я толком не знаю, о чем рассказывать. Вернее, нужно объясниться. Недавно мне звонила одна старая знакомая. Ну так, между делом рассказала, что племянник ее крупно проигрался в казино. Хотел легких денежек, а в итоге всего лишился. Ну он и пошел у тетки денег попросить, чтоб хоть как-то концы с концами… А она и подумала, дескать, раз денег на амбре хватает, то и на остальное должно хватить с избытком. Дверью хлопнула, милицию набрала — сценарий знакомый. Говорила, там есть казино, все знают, но ничего не делают, козлы. А я и спрашиваю: «Где там?» — ну она и назвала мне адрес. А я точно помнила, там массажный салон был. По отчетности, разумеется. Ей сказала — она засмеялась, говорит, там публичный дом. Потом Сергей Константинович рассказывал, ну я и допыхтела, что Софья с Валентиной помещение делят. Ну и одна мысль за другой… Потом мы позавчера вместе домой шли. Аркадий Егорович где-то в облаках витал, а Соня что-то рассказывала. Сейчас уже точно не вспомню, да и не в этом суть. Но она об том же говорила. В казино — кто не знает — есть бар, может, кафешка. Она и говорила, что туда зайдешь — все секреты города на тебя выльются.       — И вы на себе решили испытать? — с неприкрытым скепсисом спросил Андрей.       — Почему нет? Обычные люди по таким местам не слоняются. Те, кто квартиры проигрывают — не в счет. Ну и так можно услышать что-нибудь такое… не знаю, какое. И, — она посмотрела на Грачёва, и он кивнул, — я попросила Аркадия Егоровича помочь мне, он согласился. Одна голова хорошо — две лучше. Ночью мы встретились. Часу в третьем пришла Софья. Кто был вокруг, на нас внимания не обращал, а мы в уголке сидели, она нас не заметила. Да и не заметила бы — вся заплаканная была и очень пьяная. Она села к барной стойке возле какого-то парня. Его она знала, они о чем-то говорили, а она все пила. Потом попросила новую бутылку и так, чтоб при ней открыли. Они тихо говорили, но это она громко сказала: «А то еще отравите!» — и засмеялась. Потом бармен ей налил, она сделала глоток, как-то… застыла… и умерла, упала.       — Яд, наверное, в бокале был, — предположил Андрей.       — Нет, — категорически отрезала Валерия Михайловна, — она его все время при себе держала, в руках. Я видела.       — А что за бутылка была? — спросил Зайцев.       — Ну… — она задумалась, — я этого не помню.       — Брют, — ответил Аркадий Егорович, — Каберне.       Валерия Михайловна удивленно на него покосилась:       — А ты как разглядел?       — …как сказать… просто знакомая этикетка, — усмехнулся он.       — Ясно, — сказал Зайцев, — что было дальше?       — Дальше? Ну ничего сверхъестественного. Она упала, собеседник к ней кинулся, все затихли, а потом какая-то женщина закричала. Аркадий Егорович хотел броситься к Софье, но…       Валерия Михайловна замолчала, и вместо нее продолжил Грачёв.       — Она совсем не двигалась… Было видно — она не задыхается, не хрипит, не дергается — она была мертва… А потом сзади подошел какой-то парень, сказал, что сейчас приедет полиция и лучше уходить. Он вывел нас через…       — Вы просто оставили ее? — тихо спросил Олег. Он не понимал, — вы не попытались даже. Вы просто оставили ее.       — Да, мы ее оставили, — Аркадий Егорович старался говорить с сочувствием, но все же твердо, смотря Олегу в глаза, — я бы не смог ей помочь. Я оказался без ничего: ни йода, ни мифических противоядий. Но все равно в этом случае медицина в принципе бессильна. Без всякого.       — Но вы могли попытаться сделать хоть что-то! — Олег повысил голос.       Аркадий Егорович не остался в долгу и ответил громко:       — Я работаю не первый год. Возможно, не к счастью, но я умею отличать живых людей от трупов. Я оставляю вероятность ошибки. Возможно, самой страшной в моей карьере. Но я не стал ей помогать, потому что понимал, что спасения быть не может.       — Софье Павловне были явно не рады в том месте… — встрял Шевцов, — полагаю… Аркадию Егоровичу и Валерии Михайловне тоже… Если… помочь они никак не могли… то действительно стоило уходить…       — Благодарю, Семён Макарович, — признательно кивнул ему Грачёв. Тот кивнул в ответ.       Он не успокоился, в нем поднималась новая волна возмущения. Олег уже хотел было плеснуть желчью, но Сергей Константинович его опередил.       — Валентина Александровна?       — Я действительно ничего не знала… — растерянно говорила она, — я узнала обо всем только утром, вместе с остальными…       — Но, думаю, вам должны докладывать о внутренних делах вашего… заведения?       Она развела руками.       — Нет. Всем занимается управляющий, я там даже не появляюсь. Я только получаю деньги — они проходили через Артема, после обращения часть переходила мне на школу, часть — Валерии Михайловне на налоги. И прочее.       Выслушав схему, Олег усмехнулся, уставился на Валентину, потом посмотрел на Сергея Константиновича — он молчал в раздумьях. Олег услышал урчание собственного живота, протестно прогремевшего над залом. В пиджаке лежала шоколадка. Распечатав шелестящую обертку, он отломил половину, оглянулся, молча предложил кому-то и, получив ожидаемый отказ, приступил к поеданию. Сливочный вкус мешался с кофейной горькостью, отвлекая от неловких взглядов       — И вот опять все повторяется. Мы не движемся. Во всяком случае, вперед не движемся, — начал Андрей.       — И что вы предлагаете? — спросил Ковалёв.       — Действовать! И решительно действовать.       — Как же? Всех перестрелять? — спросил Сергей Константинович.       — Ну почему же, — вступила Валентина, — кто-то очернил свое имя, кто-то по-прежнему чист…       — Никто, — оборвал ее Зайцев, — никто здесь не чист. Все успели замараться.       — Если вам есть, что сказать, так говорите, — ответил Олег.       — Давайте успокоимся, — призвал Аркадий Егорович.       Олег демонстративно поднял руки.       — Кажется, никто не собирается ссориться здесь. Просто все хотят, чтобы обвинение располагало фактами.       Сергей Константинович скривился.       — Именно потому, что мы не имеем достаточно фактов, я никого сейчас не собираюсь обвинять или оправдывать. Думаю, это логично. Но вы решительно пытаетесь вытянуть из меня обвинения в чей-то адрес!       — Именно поэтому мы и не можем сидеть сложа руки, — заявила Валентина, — ваши гениальные мысли никому не ведомы. Мы хотим знать, что происходит вокруг нас.       Она воинственно смотрела на Зайцева, а он так же на нее. Олег вставил:       — Возможно, мы все узнаем уже завтра и так. Вот только на одного меньше.       — И чего вы хотите? Чтоб я выплеснул вам все факты?       Максим Сергеевич подошел к нему и сказал:       — Возможно, что так будет лучше.       Зайцев усмехнулся.       — Вы не понимаете… Вы действительно не понимаете, как это все работает. Думаю, вам представляется одинокий маньяк, но это не так! Это мафия — организованная и жестокая. И что вы думаете — поймаем одного, а он сдаст остальных? Мы решим проблемы? Нет, убийства продолжатся, и, думаю, мы все очень быстро сыграем в ящик. Я работаю не первый год, я знаю, о чем говорю и что делаю. А если все решать будете вы, то шансов выжить у нас не останется.       — Вы так говорите, сло… — попытался возразить Никита.       — Потому что никто здесь не чист! — припечатал Сергей Константинович.       Телефон перочинным ножичком разрезал молчание. Как по иглам, Максим Сергеевич подошел к нему и снял трубку. Раздались шепотки, Ковалёв сконцентрировано игнорировал их, пока лицо теряло краску, серея. Он недослушал собеседника и, размахнувшись, кулаком с зажатой в нем трубкой ударил аппарат так, что тот отчаянно звякнул, треснул и свалился с расколовшегося крепления.       — Больница, — только и сказал он.       Олег посмотрел на Аркадия Егоровича — он прикусил, почти прокусив, губу, голова его сама собой затряслась. Валентина спросила:       — А люди?..       Максим Сергеевич не ответил. Грачёв, оттолкнувшись от кресла, встал.       — Надо идти. Оказать первую помощь.       — Там есть врачи, — остановил его Сергей Константинович, — там есть МЧС. Думаю, здесь вы нужнее.       — Зачем? Опять друг другу кости перемывать?       — Сергей Константинович прав, — ответила Валентина, — сегодня все нужно окончательно решить. Окончательно. Я не хочу, чтобы завтра взорвали школу.       Никита, не сводя глаз с Сергея Константиновича, медленно встал, отошел к балкону и, навалившись на дверь, закрыл ее. Холодело, тучи все сгущались, небо затемнялось. Семён Макарович, с трудом поднявшись, включил люстру. Дикая вспышка подожгла воздух и медленно затухла.       — Черт, — выругался Ковалёв, — нажмите тот, что рядом.       Семён Макарович нажал. По очереди зажглись пять софитов, осветив дорожку возле штор, но и в центре чуть прояснилось. Он уселся обратно в кресло-качалку, положив руки на колени, и спросил:       — Что делать будем?       — Начнем сначала, — сказала Валентина.       — Ну начинайте, — послышался голос Андрея.       Он как будто совсем исчез в углу, все сразу на него обернулись, словно удивившись его присутствию. Он сделал несколько осторожных шагов вперед, склонив голову набок, затем остановился, все смотря на Валентину. Она бросила на него быстрый взгляд, невозмутимо отвернулась и заняла свободное кресло, оказавшись спиной к Шаримову — он продолжал смотреть на нее в упор.       — Все началось, когда я была дома, — начала она, — здесь мы все распрощались, меня забрал муж. А далее все время до следующего дня я провела вместе с ним. Сейчас ничего решительно важного, более того, что я уже сообщила на допросе, сказать не смогу. Мы ехали на машине… ничего необычного… — она развела руками.       — Все должно было раньше начаться, — встрял Андрей и сразу добавил, — ну, как вы сюда попали?       Валентина закивала.       — Ах, ну если вы об этом… боюсь, здесь тоже ничего чрезвычайного. Была середина июня, школьная отработка, я ответственная. В один день на работу позвонил муж, сказал, что приходили какие-то люди из мэрии, меня требовали. Говорил, что будет какая-то городская конференция, закрытая. Как я понимаю, первый день у нас проходил в таком формате…       — А что именно говорил?       — Что-то вроде того, что это очень серьезное мероприятие, «сказали важно быть»… Когда я вернулась домой, сама позвонила в администрацию, мне уже ответили такого-то числа быть здесь. В назначенное время я пришла, остальное вам известно.       — Вах… — протянул Олег, — колоссальное количество информации…       Андрей перевел взгляд на него и прищурился.       — Тогда вы расскажите.       — Все так же. Но у меня не было посредников. Максим Сергеевич лично позвонил в театр. Сказал, что нужно тогда-то явиться в мэрию.       — Больше ничего не говорил?       — Разве что, я еще спросил, зачем. Максим Сергеевич ответил, что «в городе сейчас неспокойно» и я, по какой-то причине, могу с этим помочь.       Валерия Михайловна усмехнулась, вздохнула и задумчиво пробормотала:       — А я никогда город более спокойным не видела… Затишье перед бурей? Если угодно, мне сообщили в тех же терминах, в тех же формулировках. Позвонили домой. Но вам это ни о чем не говорит? Пустая трата времени.       — Что предлагаете? — вмешался Зайцев.       Валерия Михайловна пожала плечами.       — Не гоняться по кругу. Мы троих уже выслушали, но так и не сдвинулись с места. Скажете мне, что это не так — соврете.       Сергей Константинович прищурился и поджал губы.       — Ну, раз вы хотите факты, получайте. У всех, кроме одного из вас, есть какое-никакое алиби. Вот так. Думаю, можно не конкретизировать.       Олег оживился:       — Почему же?       Ему ответил Андрей.       — Если угодно, Олег Фёдорович, алиби именно у вас отсутствует. Про Аркадия Егоровича и Никиту Матвеевича еще можно порассуждать. Но водите машину, один живете. Свидетелей нет, никто ваши слова не подтвердит.       — И вообще, — перебил его Зайцев, — думаю, можно еще кое-что вывести в свет. Доподлинно известно, что перед смертью Василий Степанович с кем-то встречался.       — То есть? — уточнила Валентина.       — То есть Василий Степанович с кем-то встретился, поговорил, а через некоторое время его застрелили. Думаю, эти события могут быть и не связаны.       — Тогда зачем нам это знать?       — Вы же хотите быть в курсе.       Все удивились, потому что подал признаки жизни телефонный аппарат — приглушенно, неуверенно звонил с пола. Сергей Константинович подошел и присел на корточки. Брови сильнее нахмурились, кивая головой, он до побеления сжал губы. Он дослушал, встал, пошел к дверям и бросил через плечо:       — Я в прокуратуру. Буду через час.       Он вышел, и двери захлопнулись с грохотом, что даже дернулась тяжелая синяя штора. Андрей переминался с ноги на ногу, теперь он оставался один.       — Пожалуй, Сергей Константинович оказался прав. Сомнения — единственное, что у нас есть.       — Тогда их нужно развеять, — сказала Валентина.       Андрей фыркнул и начал ходить из стороны в сторону.       — Снова будем кусаться? Или по кругу ходить? Или и то и другое делать?       — Это вы на меня накинулись, Андрей, — парировал Олег, — хотя есть человек, который-то вполне себе вызывает определенное количество подозрений.       Непонимающее и опасливое молчание позволяло говорить дальше. Он усмехнулся:       — Неужели не понимаете? Определенно алиби этого человека вызывает у всех сомнения. Давайте трезво оценивать факты. У этого-то человека есть некоторое влияние. Алиби странное почему? Потому что в ночь убийства он вел себя странно. И нервничал потом, утром. Этот кто-то старается держаться в тени. Ну, в конце-то концов, кто мог беспрепятственно выкрасть эту вашу синюю папку?       Олег сделал вид, что задумался над всеми вопросами сразу, а потом его словно осенило, губы сложились трубочкой, глаза округлились и добавил:       — Выводы делайте сами.       Никита смотрел в пол, а когда поднял голову, то понял, что взгляды окружающих обращены к нему.       — Вы чего? Вы…       — Вопросов действительно очень много, — аккуратно сказала Валентина, — это как раз то, что нужно прояснить.       Как бы успокаивающе она не говорила, Донцов все мрачнел и краснел. Грудь прерывисто вздымалась, сжимались кулаки, он закусил губу.       — Да вы чего?! — воскликнул Аркадий Егорович, — я могу ручаться за Никиту. К произошедшему он причастен не более любого из вас.       — Давайте фактами апеллировать, — предложил Андрей, — четыре дня назад папку подменили, а вчера вернули на место. Итого: папку нужно не только выкрасть, но и вернуть.       — Гениально! — всплеснула руками Валерия Михайловна, — да за эти дни здесь успели побывать мы все плюс четверо покойников. А к тому же — какой в этом резон? Что-то скрыть? Все равно все бы всплыло.       — Ну, как минимум, — заметил Олег, — дало бы время — наш ценнейший ресурс, который можно направить на устранение… других.       — А это уже выдвижение обвинения, — сквозь зубы прошипел Никита.       Олег поймал нужную волну и уже четко уверился в том, что направление выбрано верно. Пытаться говорить ровно не приходилось — слова сами текли, ровно и четко. Глазами он впивался в Никиту, безжалостно пронизывая и дырявя.       — Я просто говорю, что этот человек — кем бы он ни был — украл папку для выигрыша времени. Или же информации. А что? Когда тебя зажимают в угол-то, очень приятно достать какой-нибудь грязненький факт.       — Вы не хотите… подождать Сергея Константиновича?.. — вклинился Семён Макарович.       — По-вашему, — спросил Андрей, — причина — время, значит?       — Да… да что угодно! Это не рай, сюда чистенькими не попадают. И я-то никогда не поверю, что Максим Сергеевич… или кто там всеми этими делами занимается, что он пригласил Никиту Матвеевича только из-за мелких махинаций с помощью голодающим! За ним есть серьезный грешок. Но, как мы сейчас-то видим, еще и серьезное подозрение.       На этом Никита наконец-то взорвался.       — Да что вы говорите! Как уникально! Я под подозрением… нонсенс! Прокуратурой проведены допросы, и все, что необходимо, я сообщил. Вам этого мало, все хотите, чтоб нашлась какая-нибудь гадость, а сами? На меня накинулись, забывая, о ком ни слова не было сказано. Где вы, Олег Фёдорович, обмазались? А Аркадий Егорович? Сколько людей по приколу зарезали? Расскажите, нам очень интересно! Если конечно… о чем я говорю! Моя история всем куда интереснее…       Он замолк и набрал воздух в грудь, приготовившись отбиваться от новых обвинений — но их не последовало, все притихло. Лишь рваное дыхание Никиты нарушало тишину. Вдруг у него на лице отобразился животный ужас.       — Аркаша… — прошептала Валерия Михайловна.       — Я… считаю, — сказал он, смотря себе под ноги, — я считаю, что нельзя оспорить или опровергнуть только правду. Ее мы и хотим услышать.       Он поднял голову в потолок и бескомпромиссно замер.       — Я буду настаивать, — гулко произнес Андрей.       — Ничего я не... — процедил Донцов.       — Я буду настаивать!       Никита тяжело дышал, его губы дергались, все норовя сложиться для бранного слова. Он закрыл глаза.       — А не знаю, откуда Артем Викторович узнал о том, что вы готовили эту папку. Он попросил меня по-дружески передать ему…       — Выкрасть для него, — поправил Олег.       — Выкрасть, — едко брызнул он в ответ, — для него эту папку, чтоб он проверил кое-какие дела.       — Проверил? — спросил Андрей.       — Более чем.       Андрей подошел к креслу Никиты и наклонился над ним, оперевшись на подлокотники.       — Тогда откуда вторая папка появилась?       — Это чтоб не заметили пропажу.       Ковалёв нервно захохотал.       — А если бы я открыл папку, то не заметил бы подмены? Очень высокая оценка моих умственных способностей!       — Не горячитесь… Когда вы все вернули?       — В первый день.       — А сейчас вторая папка где находится?       Никита замер. После короткого молчания он ответил:       — Я уже не помню… Кажется, отдал Артему Викторовичу…       — Вот как получается? — выкатил глаза Андрей, а потом спросил, — а подменили?       — …неделю назад…       Андрей отошел от его кресла к картинам. Он закрыл лицо руками, потом хлопнул и сказал:       — И… получается, эту информацию мы Сергею Константиновичу передадим. И он решит… что нужно делать.       — Отдадим на суд Сергея Константиновича? — усмехнулся Олег.       Семён Макарович подошел к эпицентру.       — Погодите… — встрял он, — что значит на суд?.. Мы же хотим узнать о подельниках… не так?..       — У вас есть какие-то предложения, обвинения? — поинтересовалась Валентина, — сейчас это единственное, что мы можем сделать.       — Не станет главарь банды красть папки!..       — А может, это вы главарь банды?       Шевцов со всей силы ударил по столу и заорал:       — А может, вы главарь банды!.. Я никого не обвиняю и прошу от вас того же… И раз уж мы что-то узнали, то неплохо бы из этого что-нибудь еще выудить!..       — Очень разумно, Семён Макарович, — ответил Олег, — любой бандюган обязательно сдаст своих подельников…       — Ну хватит, — встал Ковалёв, — это все бессмысленно, и толку никакого не выйдет. Нужно что-то решать, черт возьми, раз захотели все вместе расследовать? Скажем… кто считает Никиту Матвеевича виновным?       В раскатистой тишине проглядывалось обреченное дыхание. Андрей медленно поднял руку, Олег вместе с ним, следом Валерия Михайловна. Опустив голову, Валентина повторила общий жест. Подумав, поднял руку и Аркадий Егорович.       — Семён Макарович? — спросил Ковалёв.       — Я уже высказался… Я жду Сергея Константиновича… Сначала нужно найти всех…       — Речь идет о Никите Матвеевиче конкретно.       — Я не стану подымать руку, — он отошел к балкону.       Но большинство уже приняло решение. Валерия Михайловна, закурив, пустила кольцо дыма. Шевцов все стоял возле окна, спиной к остальным. Белое кольцо расплывалось и растягивалось в воздухе, более походя на кисель и осторожно, задумчиво приближаясь к нему. В воздухе затвердевал колючий табачный запах. Кольцо, колышась, как на волнах разбилось о спину Семёна Макаровича, но он не ощутил и не вздрогнул.       Освещение все тускнело, дрожало, казалось, что темнеет в глазах. Синие тучи густели, мешались, вязли, закрывая небо; сквозь них почти нехотя пробирались солнечные лучи, рассеиваясь. Предзакатное зарево не пылало — облака затягивало прочь за горизонт.       Один софит прощально дрогнул и погас. Сквозь тишину прорвалось ругательство Максима Сергеевича.