Игры судьбы

Их отношения были похожи на игру в шахматы между двумя гроссмейстерами: выверенная, прочитанная до самого мата, медленная. Уэнсдей медленно привыкает к ощущению теплой руки в своей ладони, изредка позволяя подобное и на людях. У Энид «образовалась» личная стая, в которой никто и не смел что-либо сказать касательно пары их «альфы». По факту, они были лишь группой друзей, с некоторыми редкими дополнениями в виде Ксавьера и Бьянки. Уэнсдей не считает их своими, но в глубине души признает факт, что прохлада ножа в рукаве вряд ли окажется в их плоти. Быстрее — в обидчике. Но они не друзья. Ей тяжело даются ухаживания. Но она запоминает, что вызывает у Энид искреннюю радость с бурей эмоций и хлопками, а что — натянутую улыбку, ведь Аддамс старалась её порадовать. — Если ты будешь лгать мне, однажды это послужит разрушением всего, ma malédiction, — сказала однажды Уэнсдей и это сработало. Энид открытая книга. Но иногда буквы мечутся по всей странице, избегая прямых линий и чёрных чернил. Энид — яркость, от которой у Аддамс глаза раз за разом щурятся, но она скорее будет вечно страдать, нежели отречется от этой улыбки. Аддамс ходит с ней в полнолуние. И, несмотря на то, что некоторые оборотни постепенно принимают Энид, та с радостью проводит время со своей девушкой, позволяя ей узнавать всё больше о повадках второй части своей солнечной девы. Например, та становится менее сдержанной за сутки и после полнолуния, может уткнуться в её волосы, вдыхая запах Уэнсдей, и простоять так всё время, пока Аддамс пишет. В виде же волчицы — Энид будто борется. Старается держаться обособленно, впивается когтями в землю и смотрит то как волк, то как человек. Перед вторым полнолунием Уэнсдей вновь говорит об их отношениях: — Однажды волчица внутри тебя возьмёт верх. Отпусти себя. Я принимаю все опасности, — и, несмотря на долгие уговоры, Энид сдаётся, из-за чего, едва одежда тряпками сваливается с её выросшего тела, подходит к Уэнсдей, проводя языком по её щеке. А после таскает, как настоящему члену стаи, мёртвых животных. И Уэнсдей соврёт, если вид капающей крови из пасти Синклер не вызывает на её губах улыбку. Утром же, когда сонная Энид выходит из душа, Аддамс первая подходит, осторожно, будто кошка, лизнув ту в щеку. И расплывающаяся в улыбке Энид стоит того, чтобы перешагивать через себя. Наверное, поэтому, поставив сериал в следующий вечер на паузу, Уэнсдей сама прикасается к её губам. Позволяет руке лечь на чужую щеку, прижать чуть ближе. И на губах рассветает улыбка. Потому что Энид прекрасна. Потому что та мягко касается её запястья, выдыхая с лёгким стоном в поцелуй. Они не досмотрели ту серию, проводя время за проверкой, когда всё накопившееся достигнет опасной черты. — Уэнсдей, — Энид шепчет после очередного долгого поцелуя, проводит по нарушенной причёске своей пары рукой, осознавая, что даже без контроля и с полным погружением в процесс, её когти не вышли наружу. — Энид? — она отстраняется. Губы слегка опухшие, улыбка легко сходит с лица, оставляя лишь слегка блестевшие глаза. — Лучше остановимся… Я… — Я понимаю, — и пусть после этого её рука всё так же держала ладонь Энид, пока оборотень любовалась своей парой до самого засыпания, поцелуи чересчур вскружили голову, не давая покоя до следующего вечера. Сериал был отставлен вновь, а Уэнсдей, получившая власть, сидела на бёдрах Энид в их маленьком гнезде на полу, вновь и вновь впиваясь в её губы, стараясь нагнать всё то, что они упустили. — Уэнсдей… — Уже? — она выпрямляется легко и без запинки, готовится слезть, но горячие ладони Энид на её бёдрах не позволяют. — Нет… Я просто… Прости… Я думаю, что сейчас сказать важнее, чем потом, — Уэнсдей, не меняя своего положения, внимательно смотрит в глаза напротив, слушая, — у меня скоро… гон. Я не знаю, как поведу себя. Поэтому думаю пойти к медсестре. — Нет. — Нет? Но я… — Когда? — Уэнсдей… Взволнованна. Её пальцы рядом с плечами Энид сжимают подушку, но на лице не дрогнул ни единый мускул (а волчица делает вид, что не замечает). — Через две недели. — Тогда у нас две недели на подготовку, — и Уэнсдей снова целует. Более напористо, заставляя Энид вновь тяжело выдыхать. Заставляя волчицу под собой медленно доходить до точки кипения. Позволяя ей перешагнуть грань, когда собственная рука ложится чуть выше груди, где столь быстро бьётся сердце. — Ты имеешь такое же право на «стоп», что и я, mi debilidad, — Уэнсдей говорит ровно, смотрит прямо в глаза Энид, вот только её щеки слегка покраснели, а рука дрожала, ощущая то, что происходит за грудной клеткой волчицы. — Знаю, Уэнсдей… Поэтому и не останавливаю… А могу я… Тоже? Вместо ответа Уэнсдей ловит её ладонь и укладывает прямиком на свою грудь. Позволяет и без того чувствительной волчице ощутить, что та влияет на Аддамс ничуть не меньше. Позволяет осознать, перед тем как вновь накрыть губы поцелуем. На следующий день обе были сонные. Но ладонь Уэнсдей, накрытая рукой Энид делала их ещё ближе, чем до. Две недели изучений пролетели чересчур быстро. И за сутки до назначенного дня, во время урока, Уэнсдей отправила Энид СМС: «Было бы несправедливым к тебе утаивать подобную информацию, но послезавтра будет и мой пик. Если ты всё ещё не готова, если ощущаешь, что вечером может случиться нечто непоправимое, напиши ответ. Твоя Уэнсдей.» И Энид, не увидевшая девушку на обеде, строчит ответ прямиком из класса, скрывая мобильный под партой. «Уэнсдей. Я буду вечером в нашей комнате. И сегодня, и завтра, и вообще рядом с тобой постоянно. Волки привязаны к паре. Мне не будет легче без тебя. Но если нужно, я попрошу таблетки и мы посмотрим сериал после твоего писательского часа. Твоя Энид.» — и сердечко. Ответ приходит в ту же секунду, что говорит о том, что Уэнсдей отвлеклась от урока также, как и Энид, отвечая ей под партой. Или при помощи Вещи, кто знает. «Таблетки ни к чему.» И пусть во время встречи вечером в комнате ни одна из них не вспомнила тот разговор, не подняла его на обсуждение, обе ощущали себя куда спокойнее, не боясь следующих дней. Утро началось как обычно. Почти. Не считая того, что Уэнсдей уже сидела у её постели на стуле, готовая выключить будильник моментально. Благо, Энид уже не пугалась подобных моментов, лишь улыбаясь. — Два дня без учёбы. — Два дня пыток и агонии, в которых мы откажемся вдвоём, mein untergang, — Уэнсдей не пересаживается на постель, лишь не глядя выключает будильник, продолжая наблюдать за Энид. — Ещё не началось… А у тебя? — Энид уточняет на всякий случай. Как никак, вдруг Уэнсдей обогнала её? — Нет. — Где ты хочешь, чтобы мы оказались? — видя, как взгляд Уэнсдей придирчиво осматривает её постель, очень удивляется, что омега сама без каких-либо уколов залезает к ней под одеяло, прижимаясь и тыкаясь губами в щеку. Нежная сторона Уэнсдей удивляла раз за разом, поэтому Энид улыбается. Проводит пальцами по её спине, ласкает напряжённые плечи. — Ещё можно всё прекратить, — тут же видя глаза Уэнсдей перед собой, млеет перед своей девушкой, проводя рукой по её распущенным после сна волосам. — Хочешь? — Ни за что… — она потягивается, желая поцеловать Уэнсдей, но та ставит между ними ладонь, с ухмылкой кивая в сторону ванны, — ладно. Вначале душ, поняла. Но Энид не возвращается ни спустя пять минут, ни десять. Шум воды из ванной всё ещё доносится до чувствительных ушей Аддамс и она подходит к двери, мягко стуча. — Энид? — её ноздри трепещут. Запах, усилившийся настолько, что ощущался сквозь дверь, заставляет млеть, но она не раз держала эмоции под контролем, чтобы сейчас столь легко им поддаться. — Я… Ещё пару секунд, — Энид отвечает с рыком. Уэнсдей дёргает ручку, но ощущает, что та не поддаётся. Видимо, сама Синклер держала её с той стороны. — Ma chère, открой дверь. Я не готова к новой, — и снова дёргает, ощущая, как где-то в районе головы прижался чужой лоб (или затылок). — Я боюсь навредить тебе. Резко выйти, прижать к себе… Волчица берёт верх, Уэнсдей… Мои таблетки на тумбе, пожалуйста… — и любой другой здравомыслящий человек бы принёс таблетки, обнял свою пару, обещая в следующий раз начать медленнее, но не Уэнсдей, вновь дёргая ручку, — да услышь ты меня, чёрт возьми! — Энид рычит, впивается когтями в дверь, создавая пару дырочек, чем не особо удивляет Аддамс. — Твоя волчица рвётся ко мне. Выпускай. Я не из фарфора, Синклер, — и, несмотря на тишину, щелкает замок, позволяющий Уэнсдей распахнуть дверь и увидеть сидящую уже на полу Энид с клыками, бешенным взглядом и когтями в собственных руках. Аддамс садится осторожно, чтобы не усугубить ситуацию, проводит по волосам своей напряжённой волчицы. Оглаживает появившиеся мягкие уши. — Они будут постоянно? — сжимает у корня, заставляя Энид заскулить, сжимая рот сильнее, до бегущей капли крови из проткнутой губы. Уэнсдей, не получив ответа, лишь наклоняется для поцелуя, собирая кровь и утягивая оборотня к себе. Вынуждая медленно расслабляться, переместить когтистые руки на талию, царапая сквозь тонкую ткань белья. — Мы репетировали… Покажи, что мы не зря оставили последний сезон, la mia debolezza, — и это вынуждает Энид рассмеяться, притянуть Уэнсдей к себе на бедра, вынуждая обниматься на полу ванной. Её нос утыкается в чужую шею. Она наполняет лёгкие ароматом Аддамс, наслаждается её близостью. А после проводит губами по шее, цепляет кожу уже обычными, человеческими, зубами. Слегка, лишь для проверки, как отреагирует Уэнсдей. И Аддамс лишь вновь задерживает дыхание, укладывает руку на светлые волосы, оглаживая кончики обычных ушей, спускается по раковине, царапая, к мочке, вынуждая Энид сильнее сжать руки на спине. — Я едва успела умыться… Посиди рядом, я приму душ, — несмотря на свои слова, Энид не торопится отстраняться, проводя языком по слабо бьющейся артерии Уэнсдей. Наслаждается тем, как запах её омеги становится ярче, рассказывая за свою хозяйку всё до того, как она сама решит показаться. — Не закрывайся. Я сломаю замок, чтобы больше такого не было, — дыхание самую малость сбивается. Ласка Энид приятна. И отличается от всего, чем они занимались эти две недели. Сейчас волчица не экспериментирует. Знает, куда нажать, лишь проверяет, с какой силой, чтобы действо возымело нужный эффект. — Уэнсдей… — волчица шумно затягивается Аддамс, будто та самый драгоценный наркотик, оказавшийся перед ней. И отстраняется, позволяя увидеть слегка блестящие глаза. Их первый поцелуй сдержанный. Успокаивающий начинающийся гон, дарящий Энид уверенность, что её пара рядом. Что никто не посмеет их разлучить. Они встают, держась за руки, пока Энид второй рукой стягивала с себя одежду, позволяя Уэнсдей видеть не только привычный торс, но и всё её тело. — Тебе… Нравится? — желает получить одобрение от Аддамс, и та, глотая готовый ответ в виде «такое тело не следует отправлять ни на кремацию, ни в гроб, только мумификация»; или «ни один патологоанатом не коснется этой кожи. Кроме меня», выдает нечто приличное, слегка смущённый и заторможенный кивок. И смущенная улыбка — это причина, почему она всё же открывает свой рот. — Ты слепишь меня сильнее, чем Солнце, — и вышло не так ужасно, поэтому Энид со смешком влезает под готовые струи воды, надеется, что это поможет ей успокоится, остудит и без того горячую кровь. Она наносит гель, даже сквозь этот синтетический запах ощущая аромат Уэнсдей. Однако, абсолютно не замечая, как спустя время к её спине прикасаются пальцы Уэнсдей. И это заставляет тут же умыться. Уткнуться горячим лбом к прохладному кафелю, покрываясь мурашками. — Такая чувствительная, mein Hundebaby, — Аддамс прижимается губами, поднимается к плечам, обнимая Энид и позволяя ощутить, что стоит под водой нагая, как и Синклер. И волчица оборачивается. Встречается с тёмными глазами Уэнсдей и пробегается глазами по её телу, задерживаясь на ярких шрамах на животе и плече. Видела только один, поэтому тут же укладывает ладонь на бледный живот на всё ещё тёмный бугор. Проводит пальцами, ощущая, насколько же он глубокий. Сглатывает. — Посмотри на меня, — заставляя поднять голову, заставляя взглянуть в собственные глаза, она проводит руками по бледным шрамам на покрасневшем лице Энид, немного грубо цепляясь за её волосы и притягивая к ещё одному поцелую. Менее трепетному. Совсем не успокаивающему. Поэтому Энид едва ли не падает, скользя по дну душевой. Цепляется за стену, ловя взглядом улыбку Уэнсдей. Эта девушка убивает её без всех тех пыток… — Смывай пену. И не заставляй меня ждать, — Уэнсдей целует в щеку, а после, слишком резко исчезнув из поля зрения Энид, оказалась в постели этой нахалки. Удобно легла, прикрывшись полотенцем. Чуть влажные волосы ничуть не мешали. А вот ощущение запаха Энид… У её волчицы первый гон. И Уэнсдей переступит через всю себя, чтобы сделать эти два дня самыми лучшими. Подарит Энид всю душу, которую сможет скрести со стенок груди. Энид подходит через пару минут. Она завернута в полотенце и её взгляд ничуть не спокойнее, чем в первый раз. Но она сдерживается. Поэтому позволяет себе игру, сбрасывая мягкую ткань на деревянный скрипучий пол, вновь оказываясь перед взглядом Уэнсдей. И сжатые желваки Аддамс стоят того. — В это могут играть двое, — она распахивает одеяло, а после, не успев даже привыкнуть к холоду, ощущает на себе горячее тело Энид. Её руки обхватывают плечи Уэнсдей, а губы накрывают выступающие косточки рёбер, потираясь о них щекой. Приятно. Заставляет сжать губы и впиться в такую нежную спину своей возлюбленной короткими тёмными ногтями, оставляя метки-полумесяцы. — Если ты всё ещё хочешь остановиться, скажи мне сейчас, Уэнсдей. Потому что… Я не хочу отпускать тебя ни на секунду. Не только сегодня или завтра. Вообще. Пожалуйста, φεγγάρι μου αγάπη μου, умоляю тебя. — Энид. Аддамсы никогда не идут назад, — и этого хватает, чтобы тут же ощутить на своей напряжённой груди жаркие губы волчицы. Энид голодна. Она впивается в Уэнсдей, прижимается к ней, впитывает каждую дрожь, желает отпечатать на своём теле все мурашки, которые омега точно не сможет скрыть. Её тело давно всё решило… Поэтому Энид, опираясь на запах, кусается, надавливает сильнее, вжимая Уэнсдей в постель, целует и вылизывает чужую кожу, обводит языком напряжённые соски, впивается всё же вышедшими когтями в её кожу. Пачкает свою постель всей Аддамс. — Энид, — её голос старается быть ровным, но всё же дрожит, вынуждая хозяйку отдаться этому странному чувству, что сворачивалось в клубок внизу живота. Она расставляет ноги, тут же обхватывая ими Энид. Цепляет волчицу за волосы, отрывая от какой-то чересчур чувствительной груди и целует. Борется с ней языками. Активная Энид — её новый фетиш, ибо та брала всё, что ей принадлежит, не задавая вопросов, не уточняя, удобно ли Уэнсдей. Она скулит, рычит, показывает свою волчью натуру, желая сделать так, чтобы не только их запахи, они вдвоём, стали единым целым. Чтобы каждый, кто умеет ощущать, понял — это пара оборотня. Сильной альфы. Которая сейчас опустила руку вниз, оглаживая обычными пальцами, без когтей, бедра своей возлюбленной. Мелкие царапины на талии ещё распространяли аромат металла, но это было естественно. Обеим нравилось. И пусть после пика Синклер начнёт извиняться, сейчас она сполна выпустит то, что копила всё время воздержания. Уэнсдей Аддамс — опасная мина, наступив на которую ты обязан простоять так долго, как она решит. И сейчас, взлетая вместе с ней, падая в пучину разврата, Энид сполна наслаждалась, ничуть не жалея об этой шутке судьбы. — Уэнсдей, — она вновь отстраняется от губ, целует острую скулу, спускается к шее, где снова кусает. Сильнее, всасывая кожу чуть ниже, оставляя слишком яркие следы. Будто кто-то мог бы позариться на её пару. Она вновь выдыхает имя своей девушки, на секунду смотрит на её лицо и то, что видит, заставляет ярко улыбнуться: сомкнутые глаза и слегка раскрытые губы. — Меньше слов, щенок. Иначе я… — её угроза теряется в громком выдохе. Аддамс хмурится. Ей не нравятся реакции собственного тела, но она точно не прекратит эту пытку… Уж слишком искусной та была… Энид спускается вниз, ласкает руками то, что могли упустить губы или подарить недостаточную порцию ласки, она целует каждый миллиметр, кусается и ставит засосы на бледной коже, вынуждая ту слишком легко становиться ярким синяком. Но когда доходит до живота, то нежно лижет. — Не смей оставлять меня, Уэнсдей… — она рычит, однако смотрит со страхом. И Уэнсдей, видя Энид, мягко проводит по её волосам, заправляет слегка влажные пряди, открывая себе вид всего лица. — Моя пытка будет долгой, не беспокойся, — и Энид, поймавшая её ладонь, осыпающая поцелуями подушечки пальцев, сгорающая в страсти, но успевающая быть самой собой — это то, за что Уэнсдей готова бороться, положив перед своей возлюбленной не один труп… Энид возвращается к ласке. Целует живот Аддамс, спускается ниже, но, едва дойдя до лобка, переходит на тазовые косточки, осыпая их любовью так, как никто и никогда. Восхищаясь ими, будто вся Аддамс произведение искусства. И она хотела бы сказать что-нибудь, однако внимательный, горящий желанием взгляд Уэнсдей и её сжатые губы… Энид хотела больше стонов, поэтому спускается сразу до конечной точки. Накидывается на влажный клитор Уэнсдей, всасывает его, играет ещё виртуознее, чем какой-либо живой или мертвый музыкант. Именно поэтому омега сдаётся. Выдыхает что-то на итальянском. Щурится, закидывая голову назад. Но кладёт ладонь ровно на голову Энид, нажимает. Они занимались петтингом раньше, но то, что происходило сейчас, было в разы лучше. Никакая одежда не мешала, язык Синклер был обжигающе горячим, заставлял вздрагивать хотя бы от этого контраста, а её запах, что оседал подобно листьям в парке осенью — лишь дополнял, заставляя Аддамс покрываться мурашками и чуть сильнее сжимать блондинистые локоны. Будто бы угрожая, что будет, реши Энид прекратить ласку. Уэнсдей не стонет. Но чересчур быстрый стук её сердца, краснеющая до привычной всем нормы грудь и щеки говорили куда ярче шумных выдохов. Она ощущала себя будто на каком-то новом, ей неизвестном, инструменте пыток: тело норовило податься ближе, заставить Уэнсдей произнести имя своей альфы с тем самым стоном, чтобы поощрить, чтобы заставить Энид работать усиленнее; собственное сердце ускорило ритм, становясь слишком быстрым, слишком резким для той, кто привык контролировать даже это. Аддамс не хватало дыхания и причина заключалась в том, что эта пытка обжигала её органы чем-то горячим, таким же, как и язык Синклер. Энид будто бы не знала усталости. Она желает показать Уэнсдей прелести всего, чего только могла. И если удовольствие от секса сейчас оказалось на первом месте — это временно. Её волчица желала сделать своей омеге приятно. Поэтому цеплялась пальцами со слегка удлиненными ногтями в бедра, притягивала ближе, ощущая, как чужая пятка оставляет синяк в районе лопатки. Любая метка от Уэнсдей будет приятной. Каждая секунда этих двух дней будет посвящена ей одной, потому что нет для альфы большего удовольствия, нежели оргазм своей омеги. И Аддамс сдаётся, когда Энид втягивает её клитор, создаёт вакуум. Она стонет, впиваясь в кожу головы Синклер ещё сильнее, принимает свою волчицу, выгибается, ощущая, как узел внизу живота заставляет прикрыть глаза, отдаться неизвестной темноте и всецело довериться той, кто рядом даже спустя столько ошибок. — Энид… — она стонет, пытается убрать волчицу от себя, чтобы наполнить лёгкие кислородом. Заставить свои альвеолы раскрыться от воздуха, гоняя ставшую горячей кровь. Но Энид лишь крепче впивается в её бедра, оставляет новые ранки, добавляет в их запахи и запах секса — нотки металла. И всё ласкает, ласкает, повторяет этот фокус с вакуумом, пока дыхание Уэнсдей не останавливается. Пока всё, что Аддамс знала, не улетучивается из её темной головы. Это было похоже на видение. Резко, заставляя напрячь всё тело, но только с большой разницей, что видение было тихим и заканчивалось намного быстрее, чем то, куда привела её Энид. Аддамс шепчет что-то на латыни, кажется, проклинает свою драгоценную, пока её глаза чересчур сильно сжаты, показывая ей звёзды утром. Необычное явление, но ей нравится… Дрожь тела прекращается спустя минуту (хотя она не уверена, когда та пошла), а губы накрывают влажные губы Синклер. В её смазке. Без вопроса. Без уточнения, как раньше. Энид целует её нежно, мягко ласкает уставшим языком всё ещё дрожащие губы, цепляется за Аддамс так, будто она последний спасательный жилет. — Уэнсдей, — она открывается и осыпает её лицо, трётся таким же влажным носом о щеку, целует ту, — я люблю тебя… Я так люблю тебя, моя луна… И Аддамс не остаётся ничего, кроме как поймать её за уже высохшие волосы и прижать к своим губам. Она плоха в словах. Плоха во всем, что касается взаимодействия с людьми, но она старается. Поэтому, разорвав их поцелуй и глядя с лёгкой улыбкой в глаза Энид, шепчет на понятном Энид языке. — Ты стоишь каждого будущего шрама. Даже если он будет не виден, Энид. След, который ты оставляешь во мне каждый день, пускает в мою мрачную жизнь всё больше света. Мне начинает симпатизировать данная пытка. Возможно, я поставлю пару зеркал, чтобы выжечь твоё имя на подкорке своего мозга. И улыбка Энид стоит абсолютно каждой игры судьбы, которая их может поджидать.