Пропавшая принцесса

Кантерлот, конечно же, прекраснейший из городов Эквестрии, и остаётся таковым и теперь, несмотря на все те утраты и всё то запустение, которые затронули его в это непростое время. И даже тёмная сторона столицы по-своему красива. Так, совсем недалеко от центра, в устье реки при её впадении в копытное озеро, лежит небольшой островок с красивым названием Понелья*, на котором высится целый небольшой замок с высокой и тонкой барочной башенкой, служащей одновременно маяком и колокольней. Именно её видят первой с кораблей, плывущих в город со стороны озера. Но мало кто из проплывающих мимо и восхищающихся видом островка пассажиров знает хотя бы некоторые из мрачных тайн этого места, коих было много. Даже слишком много для такого маленького и живописного островка. Пятьсот лет назад, во времена Великой Чумы, городские власти, устрашенные гневом отчаявшегося народа, равно как и страхом заразиться и умереть в страшных мучениях самим, пошли на крайние меры, предписав каждому, желающему прибыть в город извне – неважно, кораблем или сушей – отбыть перед этим сорок дней на острове. Считалось, что за этот срок у любого зараженного должны были проявиться признаки болезни, и в Кантерлот, таким образом, попадут лишь здоровые пони. Однако никто не подумал о том, что согнать всех приезжих на такой маленький клочок земли в условиях, когда зараза передавалась по воздуху, было само по себе не самой лучшей идеей. В итоге Понелья быстро превратилась сначала один большой лазарет, а затем – в огромную братскую могилу, куда стали свозить трупы умерших от Чумы со всех окрестностей. Черный отравленный дым клубился над ним день и ночь, а земля на несколько метров покрылась слоем пепла десятков тысяч сожженных тел. Некоторые умирающие в агонии кричали врачам, одновременно бывших и могильщиками, бросить их в костёр живьем, поскольку терпеть боль было страшнее быстрой смерти в огне. Врачи-могильщики же, дабы хоть как-то уберечься от пропитанного болезнью воздуха, носили длинные, плотно покрывавшие всё тело плащи, широкополые шляпы и маски в виде птичьего клюва, в который набивали чеснок и целебные травы – единственные известные в ту пору лекарства. Но годы шли, Чума сгинула, забрав с собой треть жителей страны, ну а страшный остров, навсегда оставшийся в памяти народа проклятой обителью смерти и страданий, отдали под строительство военного форта, который так и не поучаствовал в итоге ни в одной войне, но в конце концов убил весь свой гарнизон в мирное время, когда молния одним ударом взорвала пороховой склад. После этого Понелья оставалась заброшенной многие годы, и даже рыбаки оплывали её за милю, рассказывая друг другу, как ночами над водой лично слышали жуткие крики и видели в густом тумане зарево погребальных костров. Однако со временем страх стал уступать место алчности, и в итоге двадцать пять лет назад за небольшую плату городской совет с разрешения Принцессы Селестии продал этот клочок земли аристократу из южной приморской провинции Траттаменто Веленозо**, известному в высших кругах столицы прежде всего своим интересом к медицине, а точнее – к её крайне модному тогда направлению, психиатрии. Экзальтированные кобылки рассказывали, что он на своих сеансах творил настоящие чудеса, но сам он всегда мечтал иметь собственную лечебницу, которую он и открыл на приобретенном острове, заказав архитектору исполнить её в виде настоящего дворца – по задумке, это должно было вызывать у пациентов прекрасные чувства и тягу к жизни. И первые годы работы заведения принесли его основателю ещё больше славы. Десятки пони, которых иные врачи признавали безнадёжно больными, смогли вернуться к нормальной, полноценной жизни в обществе. Однако также хватало и пациентов, чью душевные расстройства упорно не поддавались лечению, и Веленозо это категорически не устраивало, побуждая пробовать всё новые и новые методики. Некоторые наверняка ещё припомнят скандальную статью в городской газете, где несколько пациентов и санитаров больницы обвинили доктора в проведении над безвольными больными опытов, выходивших далеко за рамки медицинской этики. Но планировавшейся проверке так и не суждено было сбыться – буквально за несколько дней до неё произошли известные страшные события. И о том, что происходило на острове с тех пор, знал лишь крайне узкий круг работников лечебницы. Дважды в день к острову ходил небольшой и очень старый паровой катер. Его мрачный, хриплый гудок разносился сквозь утренний туман над водой и сегодня, извещая о скором прибытии дневной смены персонала и, весьма вероятно, новых пациентов – ведь сейчас лечебница для душевнобольных острова Понелья осталась единственной в воем роде на всю столицу с провинцией. Впрочем, некоторые работники заведения сами не видели большой земли по нескольку недель к ряду, ибо в прямом смысле жили на территории больницы, в отдельном корпусе-общежитии, единственном здании комплекса, не имевшем массивных железных решеток на окнах. Кто-то из его обитателей просто не имел своего жилья в городе, ну а некоторые просто не могли надолго оставлять свое рабочее место в силу его специфики. Одной из таких работниц была нежно-желтая молодая пегаска с розовой гривой, единственный специалист здесь, да и в стране вообще, кто занимался с пациентами зоотерапией, ещё одним новаторским методом лечения депрессии и стрессовых состояний, некогда горячо поддержанный доктором Веленозо. Милые, пушистые кролики и ласки, кошки и шиншиллы помогли вылечиться не одному десятку в свое время, и пегаска любила своих питомцев всей душой, не желая доверять их ни в чьи более копыта даже на один день, покидая остров лишь изредка, в основном для совершения покупок на городском рынке. С семьёй, оставшейся в Клаудсдейле, она давно не общалась, лишь изредка обмениваясь письма ми с поздравлениями в честь очередного праздника, ну а друзей у неё попросту не было в силу её застенчивости. Но и назвать Флаттершай одинокой социопаткой было бы совершенно неверным – помимо питомцев и коллег, она искренне любила общаться со своими пациентами. Многие из них только лишь ей одной по-настоящему открывали свою душу, делясь болью и переживаниями – главным диагнозом, подразумевавшим применение зоотерапии, являлась депрессия, впрочем, зачастую осложненная самыми разными душевными недугами, порой весьма серьёзными. Флаттершай помнила каждого своего пациента. Десятки ей удалось вылечить, и она не сомневалась, что ей под силу было бы помочь ещё большему числу, ведь каждый пациент требует индивидуального подхода – у кого-то недуг уйдёт за пару сеансов, ну а кому-то могут понадобиться и годы. Вот только с некоторых пор доктор Веленозо увлёкся… более радикальными, быстрыми и , главное, надёжными методами лечения. По крайней мере, он сам был в этом уверен. - «Здравствуйте, доктор Флаттершай! День сегоодняяя прооостооо благодать, хоть ооосеень доождём стучит в ооокнааа опяяяять!» - как обычно, во внутреннем дворике пегаску встречают её пациенты, и первой, конечно же, нараспев, здоровается Бельканто, средних лет бордовая земнопони с изумрудной гривой. Даже после всего, что с ней произошло, она сохраняла остатки шарма. Да, город едва ли когда-нибудь забудет, как три года назад она, главная звезда эквестрийской оперы, с мелодичным криком «О Скарфия, предстанем пред Селестией вместе!» прыгнула в сценическом платье с балкона театра. Таковой была развязка любовного треугольника, в центре которого она по своей же недальновидности оказалась. Но ей повезло, и вместо брусчатки её встретил зазевавшийся прохожий своим телом, чем и спас от верной гибели – но не от хромоты на всю оставшуюся жизнь. - «Привет, Бельканто! Энджел, как и я, с удовольствием послушаем твою новую арию на следующем сеансе!» Последние месяцы она делает большие успехи в сражении с паническими атаками, и Флаттершай рассчитывала, что до конца года она сможет покинуть Понелью раз и навсегда. Ведь иначе… Пегаску передергнуло от этой мысли. «Нет, она справится!» - «Доброе утро, доктор» - ещё совсем молодой на морду пегас снова приветствует её сухим, безэмоциональным голосом. - «Доброе, Айрон Прэнс! А раз оно доброе, то, думаю, стоит ему улыбнуться, так?» Ответа не последовало. Городской стражник, прибывший к ним чуть больше года назад, все ещё не мог преодолеть депрессию, вызванную кошмарным зрелищем гибели его напарника, пытавшегося вытащить из-под колёс трамвая маленькую кобылку… и не успевшего. Он твёрдо убедил себя, что мог спасти их обоих, если бы действовал быстрее, и чувство вины не давало ему покоя. Тут предстоит ещё много работы. В этом плане он был похож на ещё одну пациентку пегаски – пожалуй, самую примечательную во всей больнице. Как и всегда, Спринг Саннискай сидела на скамейке под одиноким старым клёном, с которого уже вовсю облетали огненные и алые листья, уткнувшись в очередную книгу. - «Доброе утро, Спринг! Что читаешь сегодня?» - Флаттершай обычно не смела отрывать её от чтения, поскольку это было одно из тех немногих занятий, что успокаивали и даже приносили определенное удовольствие небесно-голубой единорожке с гривой цвета спелых колосьев пшеницы. Но сегодня у Флаттершай был веский повод поговорить с ней хотя бы пару минут, ведь это будет их последняя беседа – во всяком случае, именно с этой Спринг, пони-загадкой, живой легендой Понельи. - «Ах, ой, доктор Флаттершай! Я… Извините, что не поздоровалась первой…» - «Нет-нет, никаких извинений! Напротив, это ты прости, что я тебя отвлекла от книги, просто мне действительно интересно…» - преодолевая смущение, пегаска поспешила зарубить на корню возможный очередной приступ обостренного чувства вины у своей пациентки. Только этого сейчас не хватало… - «Это «Очерки о флоре лесов Нижней Шайр-Ланки» за авторством Мейн Оллгуд. Наверное, вы читали её, ведь она из тех книг, что вы сами привезли мне три недели назад! Кстати, надеюсь, срок возврата ещё не подошёл?» - «Да, наверное… Правда, я уже не помню за работой и делами, о чём она именно…» - Флаттершай стесняется признаться, что не читала большинства из тех книг, что привозила по её просьбе из библиотеки Директории, а привозила она их много, поскольку скромную библиотеку при лечебнице она прочла ещё за первых два года нахождения здесь. Тогда, поначалу, Спринг заказывала книги по медицине, психологии, а также лечебной магии в стремлении самостоятельно выяснить, чем же она всё-таки страдает, раз уж все врачи Понельи, включая даже самого Веленозо, так и не справились с этим. К их чести, случай действительно был тяжелый. Спринг, а точнее, тогда ещё просто безымянную единорожку, привезли к ним на остров через несколько дней после Трагедии. Привезли раненой, с переломом копыта, в полубессознательном состоянии и, главное, с полной потерей памяти. Она не в силах была вспомнить даже своё имя, но самое главное – она не имела даже кьютимарки, что для кобылы её возраста было совершенно невероятным явлением. Персонал лечебницы был уверен, что в ближайшие дни объявятся родственники или хотя бы просто знакомые единорожки, Веленозо лично заказал размещение объявления в главной городской газете, но никто на него так и не откликнулся. Со временем странностей вокруг Спринг Саннискай – такое имя дали кобыле врачи, отметив тем самым пору года, явившую им загадочную пациентку – лишь прибавлялось. Так, она всерьез заявляла, что у неё должны быть крылья. Она словно бы чувствовала их, словно как будто они были. Но их там, конечно же, не было, и быть не могло, и Спринг со временем смирилась с этим странным ощущением, по описанием напоминавшем более всего фантомную боль, вот только боли-то как раз в этом чувстве и не было, если не считать болью непреодолимую душевную тоску. А ещё, почти каждую ночь она просыпалась от кошмара, сюжет которого она каждый раз напрочь забывала через мгновение. И лишь жгучее чувство вины неизменно оставалось при ней, заставляя рыдать в подушку, повторяя три проклятых слова: «Это моя вина.» Она не помнила, перед кем виновата и за что, но не сомневалась ни на секунду, что это точно была она. Вероятно, рассуждала Спринг, проявившая помимо любви к чтению также и развитое логическое мышление, вина её была столь тяжелой, что полная амнезия стала отчаянным механизмом психологической самозащиты, и её лечащие врачи в целом соглашались с этим. Впрочем, это все ещё не объясняло отсутствие кьютимарки Спринг, и это давало ей надежду: ведь если в случившемся с ней замешена магия, то всё должно было быть поправимым, нужно было лишь постараться найти нужное заклинание! Но шли месяцы, плавно перетекавшие в годы, книги читались и заканчивались, память не возвращалась, а депрессия лишь усугублялась. Лекарства и прочие традиционные методы лечения не давали никакого эффекта, но сеансы зоотерапии, уверена была Флаттершай, как минимум остановили усугубление состояния единорожки, а за последних несколько месяцев можно даже было осторожно говорить об его улучшении – по крайней мере, кошмары теперь являлись Спринг не чаще раза в неделю. Ещё несколько месяцев, пару десятков сеансов – и её пациентка уверенно пойдёт на поправку! Вот только Веленозо уже не желал слушать её аргументы.

***

Резкий гудок прервал их со Спринг общение, а значит, ей пора прощаться. Да, на этот раз это будет именно прощание, и что самое обидное, сама Спринг об этом ещё не знает… Дорогу до городской пристани и далее до центрального рынка Флаттершай почти не заметила, пребывая в подавленном настроении. Рутинно обходя давно знакомые и проверенные прилавки и постепенно заполняя седельную сумку всем необходимым, она так и ушла бы оттуда, если б не неловкое столкновение с ослом, спешившим довезти куда-то в другой конец базара груженую свежими тыквами телегу, отвлекшее её от разглядывания ценников и мрачных мыслей и заставившее тем самым заметить валявшуюся под копытами листовку. Флаттершай медленно подняла её и минуту, если не больше, разглядывала, встав прямо посреди оживленного прохода и не обращая внимания на многочисленные и крепкие выражения возмущения этим. Ей нужно было осознать увиденное, чтобы затем резко побежать – нет, полететь, что хлипковатая пегаска делала крайне редко, - по указанному внизу листовки адресу, расталкивая всех встречавшихся на её пути. Ещё несколько дней назад она была бы вне себя от радости, найдя что-то такое. Но теперь она была в ужасе из-за страха опоздать.