Навеянное грёзами

Никого нет у Гипноса ближе, чем Танат. Они были близнецами, однако же различить их смог бы даже слепой: от бога смерти веяло могильным холодом, слова его были тяжелы, как надгробные плиты, а движения стремительны и вместе с тем грубы. Танат казался неприступным, нелюдимым, чуждым всему живому — а как иначе, когда его призванием было отсечение души от тела и прерывание жизни. С Гипносом Танат не изменял самому себе, но брат понимал мрачного бога лучше, чем их родная мать Нюкта. За хмурым фасадом крылись глубоко похороненные чувства. Танат и сам забыл, как ощущать их, но неизменно, гложимый смутными волнениями, оказывался подле Гипноса. Боль — когда Геракл нещадно избил его у ложа Алкестиды. Обида — когда Сизиф продержал его в цепях несколько лет. Всем этим он мог поделиться лишь с братом. Об одном лишь жалел Гипнос — что не может подарить Танату блаженное отдохновение сна, как другим смертным и богам, ведь смерть никогда не дремлет. К прочим родичам Гипнос не испытывал братских чувств: слишком разнородным было потомство Эреба и Нюкты. Большинство из них несли людям смерть и боль, не испытывая к смертным сострадания, но были среди них и светлые боги, вроде Эфира или Гемеры — правда, и они были так же глухи к человеческим нуждам и мольбам, проливая свой свет безучастно. Гипносу же были куда ближе людские переживания — хотя бы потому, что он каждую ночь видел их в чужих снах. Бог снов настолько тих и неприметен, что часто братья и сёстры вовсе забывали о его существовании. При встречах они едва скользили взглядом по его вечно юному лицу, и нельзя было понять, скрывают ли они презрение или же просто равнодушны к безобидному брату. Ни яростной Кере, ни злостной Эриде, ни неумолимому Герасу не хотелось тратить время на бога, вечно витавшего во снах. Но, глядя из-под опущенных век на лица хтонических богов, Гипнос замечал едва проявляющиеся на монументальных лицах чувства. Нет, это было не презрение и уж тем более не братская любовь. Они боялись его. Неудивительно — всем свойственно бояться неизведанного, оцепеняющего, того, над чем совсем не властен. И, быть может, если бы Гипнос умел злиться, то уже весь мир, от глубин Тартара и до выси небесных сфер, был погружён в проклятый, вечный сон, который хуже смерти — потому что в кошмарном сне можно умирать сотни и тысячи раз.